«И чтобы сердцу легче стало,
Встав, я повторил устало:
«Это гость лишь запоздалый
У порога моего,
Гость — и больше ничего».
Эдгар По. «Ворон»
«Украина, без сомнения, является европейской страной». «Европейский Союз готов «разделять с Украиной все, кроме институтов». Эти фразы принадлежат экс-президенту Еврокомиссии Романо Проди. Он же сравнивал шансы Украины на вступление в ЕС с новозеландскими. А вот более свежая по времени, но вряд ли оригинальная точка зрения премьер-министра Люксембурга Жана Клода Юнкера, который вот-вот станет председателем ЕС: «Я могу только предостеречь против того, чтобы предложить Украине перспективу полноправного членства». Сплошь и рядом мы слышим от представителей Евросоюза подобные двусмысленные заявления. Почему?
Говорят, некогда представители татарского народа упрекнули Брежнева и в том, что пословица «Незваный гость хуже татарина» — неполиткорректна. На что престарелый генсек, идя навстречу пожеланиям трудящихся, повелел впредь использовать пословицу в следующей редакции: «незваный гость лучше татарина»…
Вообще славянский фольклор изобилует анекдотами на тему незваности гостей и рекомендациями, как их вежливо или не очень отвадить. Оно и понятно. С одной стороны, широко декларируемое славянское хлебосольство, гостеприимство и бесшабашность, с другой — экономические ресурсы, имеющие вполне определенный предел роста и динамику потребления. Попросту говоря: приходите, кум, ко мне на вареники, когда меня дома не будет. Но было бы ошибкой считать, что такой двусмысленный подход к древним священным традициям гостеприимства свойственен только нам и нашим соседям. Просто тип межличностных отношений, который так умиляет чопорный Запад, предполагает не только откровенность в общении, но и искренность в способах выражения этой откровенности.
И вот с таким состоянием души мы, то есть государство Украина, скромно томимся в очереди на вступление в Евросоюз. При этом, как во всякой очереди, в ней возникают различные слухи. Что продавец вот-вот объявит перерыв и неизвестно когда вернется, что товар вот-вот закончится и очередь просили больше не занимать, что в одни эсэнговские руки больше двух-трех штук товара не дают, а то и вовсе поговаривают о черных списках второй очереди и «волшебных» записках от Джорджа Джорджевича или Владимира Владимировича.
Украина дипломатически переминается с ноги на ногу, боясь оставить очередь даже ради справления мелкополитической нужды, и, продуваемая атлантическими ветрами, пытается понять — вести ли ей себя поскромнее или понахальнее. Может, ничего и не дадут, но зато соседи запомнят, как красиво стояла…
Если мы посмотрим на Европейский дом глазами самих европейцев, сохраняя при этом отечественную фольклорную точку зрения, то, даже бегло пролистав десяток публикаций в зарубежной прессе, поймем: среднего европейца изрядно беспокоит возможность превращения сказки об «общем европейском доме» в «Сказку о рукавичке». С известным финалом, в котором рукавичка окончательно лопнула по швам по причине доброжелательности хозяев и несуразных габаритов желающих в ней погреться.
В ближайшем будущем Евросоюз должен состоять из 27 участников (сейчас 25). Хотя если посчитать за пределами роста границ бывшего СССР, то может получиться почти сорок стран! Первоначальная идея, вынашиваемая столетиями, — превратить Европу в экономический, политический и культурный монолит — оборачивается очередным «разжижением мозгов» в попытке не ударить лицом в грязь перед США и в то же время адекватно ответить на асимметричные вызовы современности. Последняя фаза этой психодрамы началась в 1957 году, когда шесть стран подписали так называемый «Римский договор». Следующие девять стран присоединялись к ним почти полвека, совмещая руководящие органы и бюджеты трех сообществ: Европейского экономического сообщества (ЕЭС), Европейского сообщества по атомной энергии (Евратом), Европейского объединения угля и стали (ЕОУС). Поначалу скромный термин «общий рынок» очень медленно наполнялся другими, сопутствующими экономическим, смыслами. Ведь новое сообщество должно было не просто унифицировать, а преобразовать, совершенствуя не только экономическую, но и юридическую, социальную, культурную системы. За это время европейские народы, кроме радости окончательного единения, испытали множество малоприятных ощущений. Любая адаптация, будь ее участником человек, социальная группа или страна, связана с ограничениями и введением непопулярных мер ради интересов большинства. Смыслообразующим фактором для европейского сообщества был мотив слаженных совместных действий во имя роста благосостояния. Разумеется, много говорилось и говорится о духовности европейского сообщества, но эта тема как бы зажата в мощнейшие тиски между культурой и религией. Попытки объединенных европейцев подискутировать о религиозных свободах в таком же тоне, как об экономических правах, обернулись конфликтами с нехристианскими религиями и церквями. Сильная антиглобалистская тенденция, воплощенная как в уличном радикализме, так и в культурной самобытности, подпитывает и вдохновляет широкий спектр политиков и культурологов.
Свод законов Европейского союза — это около 60 тысяч страниц некрупного текста. Сам этот факт свидетельствует о наличии мощнейшей бюрократической машины, которая по мере расширения ЕС будет самовоспроизводиться в геометрической прогрессии. Справится ли она с приходом в Европейскую «рукавичку» двенадцати бывших социалистических стран и Турции? Разумеется, на «похудение» сообразно стандартам ЕС чиновники отвели этим странам по нескольку лет. Но при самых благоприятных условиях это в 10 раз меньше того, что было у их предшественников.
Модель Европейского союза первоначально представляла собой модель малой социальной группы, небольшого сообщества из шести «человек». Каждый без труда может представить себе шестерых собеседников в комнате стандартной планировки и прикинуть время, необходимое для выработки каких-либо общих решений. При условии, что все участники разговора учились в соседних школах, играли в соседних дворах и, по большому счету, являются дальними родственниками. А также если они — совершеннолетние, вменяемы, трезвы и не вернулись только что с очередной уличной драки после Второй мировой войны. Эти шесть «человек» вполне в состоянии были не только посудачить о былом, но и скинуться сообща на общеевропейский стол с учетом еще восьми-девяти соседей.
И в это самое историческое время раздается громкий звонок в историческую дверь, и взволнованные участники европейского застолья, затаив дыхание, рассматривают в дверной глазок изрядно проголодавшуюся и слегка ободранную толпу из тринадцати человек, что-то громко и не всегда вразумительно орущих!
Вероятно, испытав нечто подобное, кто-то из французcких монархов недоуменно спросил придворных, почему толпы, требующие хлеба, не хотят временно поесть пирожные. У всякого неофита, приближаемого к сакральным ценностям другой группы, существует естественная иллюзия по поводу возможности быть услышанным и понятым. Чем больше не разрешимых своими силами психологических конфликтов накопила каждая нация, тем больше надежд она возлагает на третью сторону, тем большими (и зачастую несуществующими) полномочиями наделяет представителей этой самой стороны. И тем больше впоследствии обида за нереализованные фантастические ожидания.
В качестве перспективной задачи ЕС провозглашается образование политического объединения в виде конфедерации или федерации. То есть ЕС — уже не организация, но еще не государство. На данный момент количество неопределенных факторов в этой системе является критическим и уже фактически тормозит возможность ее самоорганизации, что видно невооруженным глазом при попытке подсчитать чиновников, обслуживающих эту громоздкую структуру. Тем не менее однажды запущенная программа взаимной интеграции продолжает развиваться в режиме нон-стоп.
Рассмотрим некоторые типологические особенности стран, недавно вошедших в ЕС, и попытаемся понять, что ожидает Украину. При этом помня, что процесс объединения Восточной (16 млн. человек) и Западной (65 млн.) Германии был очень болезненным и что на психологическом уровне «осты» и «весты» до сих пор слегка недолюбливают друг друга. Увеличим эту проблему на порядок и рассмотрим.
Румынский синдром. Родина графа Дракулы представала в сознании европейцев неким мистически-политическим кошмаром. Чаушеску виделся последней реинкарнацией древнего кровопийцы. Его коммунистичность очень удачно накладывалась на остатки антикоммунистических идеологем, к тому времени уже изрядно обветшавших. Поэтому вооруженные сражения власти, казнь диктатора и последующие заявления румын о желании быстро восстановить европейскую девственность, поруганную коммунистами, были восприняты Европой со сдержанным энтузиазмом. Во-первых, нужно было погасить тенденцию экспорта румынской революции в сторону Молдовы и Приднестровья и предотвратить возникновение «Великой Румынии». Однако легитимизировать прямое восстановление народовластия вооруженным путем Европе как-то тоже не пристало. Поддержка мятежей — дело скользкое: сегодня он наш, «сукин сын», а завтра, глядишь, уже их. Поэтому Румыния входит в Евросоюз (к 2007 году в тандеме с более благополучной Болгарией) так, как входят в карантинный шлюз те, кто работал в эпидемиологически опасной обстановке, или же как водолазы, отсиживающиеся в барокамере после работы на запредельной глубине. Вся атрибутика и формальные признаки европейскости есть, но подпадает эта страна и под департамент работы с проблемными и отсталыми регионами. Это, по-видимому, одна из причин, по которой Солана и Квасьневский фактически предотвратили свержение режима Кучмы путем прямого народного действия. Ведь тогда возник бы опасный прецедент, позволяющий Украине, во-первых, сослаться на успешный пример Румынии, фактически поощренной ЕС, а во-вторых, поменьше заискивать перед еврочиновниками в вышеупомянутой «очереди в Европу».
Прибалтийский вариант. В качестве антитезиса предыдущему процесс вхождения прибалтийских стран в Европу изначально анонсировался как простое восстановление в пораженных европейских правах. Но сравнительно небольшое по численности, образованное и интерактивно связанное между собой население Прибалтики (к тому же весьма честолюбивое) сумело пережить все психологические сложности нового статуса очень достойно. Речь не о политических скандалах, неизбежных в каждой демократической стране, а о среднестатистическом эмоциональном самовосприятии. Ведь имели место и экономические крахи, и проблемы с русским населением, и военная угроза, но все это было флегматично проигнорировано. Не повелись прибалты на черные пиар-технологии восточного соседа.
Для украинцев такой уровень самосознания не вполне характерен. Им обладает лишь небольшая часть жителей западной Украины с мозаичными вкраплениями представителей региональных элит и интеллектуалов из больших городов страны. Представление о Евросоюзе как о супермаркете, где Украина на входе получит большую скидку, уже не является доминирующим в этой среде, но продолжает фигурировать в качестве попытки поторговаться своей идейно-европейской чистотой в обмен на все тот же экономический бонус.
Турецкий «базар». Именно в эти дни в европейском сообществе проходит сравнительное обсуждение вариантов приема в ЕС Турции или Украины. Турция шла к этой цели более 40 лет, с восточной гибкостью реагируя на претензии мирового сообщества в части демократических свобод. А что, собственно, мировому сообществу нужно было от Турции? Чтобы размещались и функционировали военные базы НАТО, чтобы соблюдались права меньшинств, существовали политические партии, не было пыток в тюрьмах. Да еще чтобы у женщин прав было побольше. Восток все-таки… И турки на всякий формальный запрос о вышеперечисленных проблемах очень живо предоставляли вполне добросовестный отчет о том, как все это замечательно выполняется. При этом существовала и никуда не делась курдская проблема, радикальный исламизм периодически наступает на пятки демократическим политическим партиям, а в турецкую тюрьму лучше вообще не попадать (особая тема для разговора).
Турция и турки фактически пытаются продать Евросоюзу тот же геополитический товар, что и Украина. Это географическое место расположения страны — древний ключ Порты к Средиземному морю, санитарный кордон против радикальных исламских стран, торговое посредничество с возможностями легального нарушения мирового законодательства. Разница в том, что Украина — далеко еще не ключ от России, а, скорее, плохо смазанный, тяжелый засов, непонятно на чем крепящийся. И европейцам непонятно, хотят украинцы от всей души сдерживать потенциальные «московские орды» или, наоборот, вместе с этими самыми «ордами» организовать новое нашествие на бедную старушку Европу.
В украинском общественном сознании присутствуют все эти сценарии. И в виде фантазий, и в виде разработок, и как многовекторно реализуемые проекты. Известно, что уравнение со многими неизвестными не оптимизируется. При наличии стольких системных проблем у Евросоюза ожидать, что Украина может рассматриваться в качестве полноправного партнера, по меньшей мере, наивно. А политики, которые продолжают втирать это избирателям, — люди либо искренне заблуждающиеся, либо безответственные. Об этом говорит хотя бы пример Польши, которую бурные антиеэсовские протесты экономического характера потрясли уже вскоре после вступления в европейское сообщество. А ведь страна очень близка нам по характеру, разве что в политическом развитии ушла вперед лет на 20, да еще имеет мощнейшую нравственную составляющую в виде католической церкви. Поэтому украинцам, в случае чудесного принятия нашей страны в ЕС, следует готовиться к ощущению человека, который уже на выходе из супермаркета, у кассы вдруг обнаружил, что денег у него нет. То ли потерял, то ли обокрали, то ли еще не заработал…