Почему за двадцать лет Украина так и не переступила порог гражданского общества? Существует ли зависимость между отношениями социума с властью и растущим числом неустроенной молодежи? Разочарование в старых политиках, помноженное на безмерный цинизм и раз за разом срабатывающий «эффект мессии» - что у них общего? Есть ли связь между социально-психологическими угрозами благополучию украинских семей и наступающим раз за разом на одни и те же грабли электоратом?
Как известно любому школьнику, в природе все взаимосвязано, и порой одна причина может лежать в основе множества процессов. Одна из таких причин, косвенно стимулирующих целый спектр украинских проблем, обретается на пересечении областей коллективной психологии и социальной инженерии. Этот казус диковинным образом предваряет основанные на тоннах цифр научные доклады и охотно цитируемые отечественной интеллигенцией заезженные пассажи про разруху и головы. И касается он украинского мужчины.
Советский Союз, уделяя внимание созданию нового человека - интернационалиста с коллективным типом мышления, провел немало социальных экспериментов. Тоталитарное образование всегда тщательно подходит к селекции человеческого материала. Конструирование мужской идентичности стало одним из интереснейших механизмов подобного плана.
Со времен первобытнообщинного строя мужчины всячески подчеркивали свой главенствующий статус. Это выражалось в опасной и нередко болезненной инициации, которую следовало пройти, чтобы присоединиться к защитникам племени; в таинствах мужских союзов - оплотах тогдашней рациональности; и, наконец, в трудностях, непременно сопутствующих образу жизни добытчика. Охотник, даже лучший и сильнейший, мог погибнуть из-за нелепой случайности. В неудачный сезон он с семьей мог сидеть без добычи три-четыре месяца и непременно умер бы от голода, если бы не помощь общины. Таким образом каждый охотник, вне зависимости от персональных качеств, время от времени вкладывался в выживание группы и был незаменим для племени, а его персональная свобода ограничивалась только местными обычаями и религией. Согласно Карлу Марксу, политическая власть возникла вместе с формированием излишков добычи - прибавочного продукта. В тот момент, когда кто-то взял на себя ответственность за их распределение. Стал вождем. Это была первая стадия развития персонифицированной, авторитарной власти. Последняя обнаружила себя в ХХ веке. В облике массовых, тоталитарных систем, уже не нуждающихся в том, чтобы поддерживать себя парциально, а напротив, укорененных в символическом пространстве. В первую очередь - в головах подданных.
Культуролог и исследователь символической власти в первобытных обществах К.Леви-Стросс одним из первых обратил внимание на важность образа Отца, незримо присутствующего в мифах племен, упрочняя их родство. В случае с Советским Союзом этот образ приобрел необычайную актуальность. Этот образ, во многом анонимный, скрывающийся за фигурами партийных руководителей, как за масками, суть государство-Отец. Государство - глава семьи, членами которой в разной степени ощущали себя все жители Союза.
Когда-то автору этих строк повезло общаться с замечательным специалистом в области гендерной политики, среди прочего обратившим мое внимание на достойное восхищения феминисток равенство условий труда мужчин и женщин в СССР. И что же было главной его причиной? Выросшая в глазах государства роль женщины? Вряд ли, особенно учитывая, что, в отличие от России, в Украине на бытовом уровне женские полномочия всегда выходили за рамки традиционного патриархата.
Снизилась роль мужчин. Причем не в профессиональном плане, а на уровне стереотипов и установок, закладывавшихся в умы еще со школьных скамей и постоянно циркулировавших в обществе. Могущественное государство свои отношения с поголовьем мужского населения выстраивало в единственном формате - властный Отец, берущий под опеку несмышленых детей. Данная мысль не претендует на новизну, и эрудированный читатель вспомнит немало работ, постулировавших нечто подобное. Ее ценность в том, чтобы обратить внимание на действовавшие в советском обществе политико-половые протоколы. Регламент касался всех сторон мужской жизни - от занятости (с октябрятского возраста до пенсионной старости) до вопросов брака. Государство заботилось буквально обо всем и ни на миг не оставляло мужчину без внимания. Вне зависимости от того, служил ли он в армии, попадал ли по распределению на завод или сидел в тюрьме, он оставался сыном. Мужчина мог претендовать на многое, но только с позволения обезличенного государственного механизма. Иными словами на все, кроме власти. На все, кроме базового стержня, лежащего в основе волевых и мужественных черт характера. Да и зачем он был нужен, если обо всем заботилось государство? Для ярко выраженной природной агрессии существовали свои дисциплинирующие фильтры, предлагающие ее носителям место старших сыновей с предельно четко сформулированными кодексами формальных и неформальных правил (армия, КГБ).
В остальном же все жизненные испытания выстраивались таким образом, чтобы остановить социализацию среднестатистического мужчины в подростковом возрасте. Излишняя автономия, склонность самому разрешать свои проблемы и брать на себя ответственность за решения не поощрялись (если только речь не шла об ответственности за проступки, прививаемой под видом честности, но это другая история).
Таким образом, эффективность советской социальной инженерии не вызывает сомнений. Любые проявления несанкционированного индивидуализма или этнических особенностей характера порицались. Общество стремилось к идеалу, в котором на миллионы граждан приходился бы один Мужчина - вездесущий, всевидящий, многоликий и, словно чудовище Франкенштейна, состоящий из тысячи бюро, аппаратов, контор.
Система функционировала, воспроизводя одни и те же когнитивные схемы, взамен выполняя в отношении своих «детей» заявленные обязательства. И делала это до тех пор, пока по ряду причин не распалась. Тогда брать ответственность стало некому. На коне оказались в основном «непослушные дети» - те, кто государственному воспитанию не поддавался в принципе и привык смотреть на общество волчьим взглядом или с лисьей ухмылкой. В следующие годы смута переходного процесса и хаос первичного накопления капитала не позволяли уверенно прогнозировать политические процессы, а политическое поведение большей части населения получивших суверенитет стран объяснялось феноменом культурной травмы.
Каждое из находившихся в составе Союза государств осталось наедине с одними и теми же проблемами, пытаясь на свой лад включиться в мировые процессы.
Так, П.Штомпка, исследуя рост безработицы, депрессии и всевозможные общественные девиации в Польше после распада СССР, считал, что подобные явления сгладятся сами собой, благодаря давшему основу для реставрации идентичности всплеску националистических настроений и накоплению социального капитала.
Для Украины, на наш взгляд, пассивный рецепт западного соседа оказался неэффективным.
Переходный период затянулся, а назревшая необходимость реформ просто повисла в воздухе, подмененная магическими формулами из тех книжечек, которые почему-то называются программными документами политических сил.
А что же произошло с обществом? Или, по крайней мере, с одной его частью? Пьянство и деградация - вот лишь несколько симптомов сотен тысяч мужчин, чья социализация встала на пути их взросления. Чем еще можно объяснить поистине юношеский максимализм, с которым солидные мужчины в возрасте могут «ломать копья» вокруг проблем, в общем-то, их никак не касающихся, при этом напрочь игнорируя собственные грязные подъезды? Шкурный цинизм, спокойно сосуществующий с доверчивостью и наивностью в общественных и экономических вопросах? Словесную активность, во всех формах подменяющую деятельность? Или же типичную проблему, когда семью содержит женщина, в то время как мужчина «ищет себя» в чем угодно - от автомобилизма до увлечения филателией, игнорируя любые бытовые необходимости.
Отпечаток разрушенного «института мужественности» прослеживается во множестве типов политического поведения. Это не обязательно пылкая любовь к «царю-батюшке» и «социальным участковым» с предвыборными подачками, но и преувеличенные надежды на мифическую помощь Евросоюза или необычайное внимание к любой ряби, возникающей в связи с несовершенством украинского законодательства на гладкой поверхности зеркала европейского правосудия. По сути, жаждущие санкций для украинских VIP-чиновников граждане, долго смакующие любое, даже самое осторожное замечание западных дипломатов, чем-то похожи на узников Бухенвальда. Побывавший в концлагере психолог Б.Беттельхайм писал, что сломленные насилием заключенные не смели сопротивляться двум-трем отправляющим их в печь надсмотрщикам и брать хотя бы минимальную ответственность за свою жизнь, в то же время ликуя от сплетен, что гестаповцам приходится одалживать форму других подразделений для выходов в город. В старой легенде, известной среди немецкого населения, с палачами отказывались знакомиться девушки. За этим проявлением брезгливости узникам месяцами виделась призрачная волна народного возмездия, которая вот-вот должна была смести основанный на несправедливости порядок.
Исповедуемый большинством мужчин среднего и старшего возраста инертный принцип «будем жить, как привыкли, даже себе во вред» автоматически наследуется детьми. Как можно добиваться прогресса, если за двадцать лет в государстве не было выработано действенных и эффективных стратегий мужского поведения? Кто должен их формировать и продуцировать? Сорокалетние подростки? Шестидесятилетние юнцы? Как они могут это сделать, если сами никогда ничего подобного не видели. И когда какой-нибудь министр социальной политики рассказывает о проблемах реформирования своего сектора и откровенно не знает, что делать с миллионами нынешних и будущих бюджетников, то главная проблема отнюдь не в количестве рабочих мест или субсидий, которые государство может дать своим гражданам. Проблема в том, что сегодня молодых граждан не учат, как им обходиться без государства. Не учат видеть свои возможности и перспективы, лукаво советуя талантам выезжать за границу, а остальным обретаться в «серой зоне» рынка труда. Не учат быть мужчинами.
Разумеется, кто-то и сам научится этому. Разумеется, описанная тенденция не является всеохватывающей - исключения есть, и немало. Разумеется, мужская маргинализация по-разному ощущается в разных регионах страны. Но все эти «разумеется» не снимают задачу, поставленную перед Украиной самой эволюцией.
Национальная идентичность, созидающее и деятельное начала, «порода» не выкристаллизовываются в рамках каденций избираемых правительств. Их формирование прямо зависит от целей и идеалов украинского общества. От конкретных, живых примеров конкурентоспособных и полезных моделей поведения (не считать же таковыми «народные» образы чиновника, прокурора или депутата?). Заводя речь о лекарстве, мы неизменно оказываемся в порочном кругу. Необходимые украинцам качества превратятся в общие ориентиры только если станут коренной составляющей массовой культуры. Киноиндустрия, развлекательные телешоу, мода, как показывает мировой опыт, - это незаменимые инструменты в реформировании личности. В соседней России при их помощи с переменным успехом решаются вопросы имиджа силовых структур, престижа воинской службы и т.д. Впрочем, на одних миражах сложно построить устойчивую конструкцию - в основе любого мифа должен лежать личный пример. Это в свою очередь подводит нас к первой букве, к основанию процесса, к общему стимулу. Будет ли это инициатива общественных организаций или результат самоорганизации энтузиастов, - в конечном счете, общество придет к необходимости разработки соответствующей государственной программы. Подчеркнем - в рамках государственного аппарата подобный процесс зародиться не может (иначе это будет очередной повод для освоения бюджета и раздачи партийных флажков населению). Но чтобы добиться успеха, ему в какой-то момент понадобится институционализация.
Однако даже тогда, к сожалению, для преодоления проблемы развития украинского мужчины потребуется время. Ведь на то, чтобы новые идеалы, пройдя через призмы конкретных воплощений, укоренились в общественном сознании, нужны не месяцы. Это годы и десятилетия совершенствования человеческой личности и воспитания новых поколений с учетом национальной специфики, а также всех проб и ошибок, пройденных развитыми государствами. Чтобы нам, избегая повторения одного прошлого, случайно не угодить в другое.