С недавних пор определение «демократическое» прочно закрепилось за Украинским государством. И хотя есть немало нареканий на форму демократии и способы ее осуществления, никто — даже отечественные коммунисты — не ставит под сомнение именно этот путь развития Украины. Однако, как и любая модель самоорганизации общества, демократия требует глубинного постижения со стороны его управленческих элит. Пока заметно, что уровень понимания крайне низкий, а это позволяет сделать вывод: демократическим украинское общество становится не вследствие осмысленных действий его идейных вождей или нации в целом, а скорее из-за хаотического поворота бурного русла капризной новейшей европейской истории. Поворота, который нашел на духовных просторах украинского архетипа относительно плодородную почву для культивирования демократических идей, но не был ни выпестован, ни инициирован самими украинцами.
Электоральная демократия по-украински
В Украине демократия чаще всего понимается в этимологическом аспекте, то есть подразумевается лишь буквальный перевод с греческого: «демос кратос» — «власть народа». А потому внимание акцентируется на способе управления государством, причем прежде всего на путях завоевания власти. Электоральный элемент действительно является важной составляющей демократии, однако она не сводится только к нему.
Не менее важный вопрос — ради чего завоевывается власть, какие ценности и идеалы она призвана отстаивать. Ибо демократия — это участие граждан не только в выборах, но прежде всего в повседневной публичной жизни общества. Истинная демократия предусматривает сосредоточение в организованных группах народа (так называемом третьем секторе) важных рычагов влияния на сообщество. То есть государство, хотя и остается основным субъектом выполнения публичных функций в обществе, его задачи существенно дополняются развитыми институтами самоорганизации и саморегуляции общин.
Способ избрания власти, ее прозрачность и подконтрольность действительно существенным образом влияют на политический тонус в государстве и служат предохранителем диктатуры, однако сама по себе процедура не является свидетельством существования демократии в том или ином государстве. Гипотетически демократия возможна и без выборов, и даже при отсутствии выбора как такового. Она так же возможна и при недемократических выборах. И наоборот, диктатура легко уживается с выборами, поскольку сущность диктатуры является популистской, так что базируется она на взглядах необразованного большинства.
Каждый диктатор с легкостью готов пройти горнило прозрачных выборов, поскольку его популярность в народе часто намного выше, чем у демократических правителей. Дилемма эта усложняется тем, что во многих секторах экономической и политической жизни общества логика авторитарных действий представляется значительно более уместной, чем логика действий демократических. Истории известно множество примеров, когда именно авторитарным режимам удавалось осуществить экономический или политический прорыв государства. Индустриальные скачки Сталина и Гитлера были бы просто невозможны при поступательно-размеренном эволюционном развитии советского и немецкого народов, без мобилизации всех ресурсов общества. Хорошо помним политическую и человеческую цену, заплаченную за такой экономический бум, однако знаем также, что для многих благодарных избирателей, точно по Маяковскому, «единица — нуль!».
Поэтому следует избегать присущего нам подсознательного желания обосновывать свой исторический выбор демократического развития реликтовыми формулами: черный — белый, добрый — злой, правильный — ошибочный, полезный — вредный. Украина является демократической не потому, что этот путь «хороший» или «единственно правильный», а потому, что, как и для большинства других европейских народов, именно демократия — наиболее естественный способ самоорганизации нашего общества.
Не следует отождествлять демократию с единственно возможным форматом осуществления отношений «власть — народ». Демократия, как поэзия, — это скорее состояние души и общественной самоорганизации. Существуют сообщества, для которых такое состояние приемлемо, но есть и другие, не готовые функционировать в заданной демократией системе координат. Поэтому призывы построить демократию, например, в Ираке являются популизмом: каждый опытный управленец прекрасно понимает, что это бред. Шедевр от безвкусицы может отличаться лишь полутонами и деликатными акцентами. Так же и навязанные ценности кажутся сообществу, не готовому и не желающему их принимать, по меньшей мере искусственными и непродуктивными.
Конкуренция как необходимая предпосылка свободы
Демократию невозможно «экспортировать», ее надо взлелеять, основываясь на исторических, ментальных, социокультурных элементах той или иной политической нации. Как качественное вино, демократия должна веками настаиваться, впитывая в себя те или иные черты, присущие именно данному обществу. Лишь тогда она будет органичной и эффективной.
Главной и непременной предпосылкой существования демократии является конкуренция идей в обществе и свобода их высказывания. По аналогии с «невидимой рукой рынка» Адама Смита, которая осуществляет наиболее эффективное управление в экономической сфере, политическая свобода высказывания, даже в своей отрицательной форме «свободы от», стимулирует конкуренцию идей, а следовательно, творит в обществе полифонический «мультилог». Пройдя апробацию общественным мнением, «свобода от» со временем превращается в положительную свободу, «свободу для», которую можно назвать в социокультурном смысле добавленной стоимостью. Обычно даже хаотическое блуждание на ощупь свободой слова (что так часто замечаем в последние годы в Украине) в конце концов заканчивается выходом общества к «обетованной земле» — территории позитивной свободы.
Однако существует и противоположный взгляд, носители которого также ссылаются на исторический опыт Европы. По их мнению, не всегда и свобода слова вырастает в демократию. Чтобы стать ею, обществу нужно иметь исторические традиции самоорганизации. Подавляющее большинство демократий базируются на традиционно сформированных сообществах, которые прошли эволюционным путем унификационный процесс объединения, причем «эволюционность» такого пути довольно часто предусматривала такие действия управленческих элит, которые бы казались теперь несовместимыми не только с демократическими стандартами, но и со здравым смыслом естественного христианского гуманизма. Становления европейских наций добивались, в частности, и авторитарными имперскими методами, а единство нации и институты общественного самоуправления шлифовались огнем и мечом, без какого-либо политического наркоза и демократической деликатности. Поэтому, чтобы достичь естественного состояния демократии, требуется не только броуновское движение идей, то есть свобода на индивидуальном уровне (или неуправляемая свобода), но и планово организованное в историческом смысле общество, централизованное сверху часто авторитарными методами.
В Украине такие традиции сохранились разве что на уровне политической ДНК нации. Вся же «материальная» сторона этой наследственности самоорганизации общины была усердно выкорчевана «вороженьками» и превращена в бутафорию системы советов. Поэтому таким неестественно длительным является процесс «вспоминания» украинцами своих демократических основ самоорганизации.
Но надежда на то, что демократия в Украине с формой будет приобретать и суть, все же остается. И стоит с вниманием посмотреть на дилемму, с которой сталкивается каждое демократическое общество, а именно: должны ли существовать границы свободы слова и не станет ли такая «облегченная» политическая цензура соблазном для дальнейшего сворачивания конкуренции идей в обществе.
Неограниченная свобода, как змея, поедающая собственный хвост
Недавний конфликт с ирландским учителем, который ради методологической чистоты эксперимента предложил своим киевским ученикам «поиграть в нацизм», стал ярким примером сложности поиска оптимальной формулы соотношения свободы слова и защиты общества от вредных для него идей. С одной стороны, изучение нацизма, познание механизмов, с помощью которых эта губительная идеология получила поддержку интеллектуально развитой, глубоко культурной Германии, невозможно без контекстуального погружения в ситуацию его функционирования, ведь неонацизм невозможно преодолеть одним лишь его запретом. Однако, с другой стороны, доктринальная «разгерметизация» идей нацизма и фашизма угрожает обществу появлением его «осовремененных», «модифицированных», «переосмысленных» течений.
На философском уровне решить дилемму «рамок открытости» невозможно, ведь каждое ограничение свободы слова угрожает свободному обществу болезнью цензуры. Однако на уровне практическом существует несколько форматов плодотворного соотношения свободы слова и регуляционных механизмов ее ограничения.
Для этого стоит снова взглянуть на экономическую теорию конкуренции. Вспомните, конкуренция на рынке играет роль, аналогичную той, которую играет свобода слова в демократии — они являются их мотором и кислородом: без конкуренции замирает рынок, без свободы слова чахнет демократия. Тем не менее, с другой стороны, нерегулированная конкуренция приводит к разрушению рынка (самое успешное предприятие получает всю экономическую власть в отрасли и со временем устраняет из нее конкурентов), а неограниченная свобода слова приводит к власти популистов и, как следствие, к свертыванию свободы слова и демократии в целом (опять же, «бородатый» пример Германии 1933-го).
Ключевым в этой дилемме является вопрос: какова цель конкуренции — операционная или сущностная. Первая модель — утилитарная, ее наибольшими приверженцами являются представители чикагской школы экономики. Логика операционного назначения конкуренции сводится к тому, что ее регулирование целесообразно лишь до тех пор, пока конкуренция дает положительные плоды для общества. Так же и свобода слова, соответственно операционной модели, должна применяться в определенных рамках и пока она способна приносить положительные результаты для демократии. Проблема с операционной моделью состоит в невозможности определить окончательные критерии эффективности, а значит, каждая сторона может демонстрировать «позитивы» тех или иных мероприятий, в которых она заинтересована.
При сущностной модели конкуренция, наоборот, не сводится к утилитарным категориям полезности и эффективности, но объявляется ценностью-в-себе. Эту идею глубинно развили теоретики германской экономической школы ордолиберализма, она может быть должным образом использована в Украине также в контексте свободы слова. Итак, суть ордолиберализма состоит в провозглашении конкуренции экономической конституционной ценностью. Право субъекта принимать участие в конкуренции является фундаментальным, а потому оно превосходит право успешного конкурента в полной мере пользоваться плодами своих действий. В контексте свободы слова формула ордолиберализма будет иметь такой вид: «право на свободу слова является ценностью-в-себе, а потому любые идеи, суть которых сводится к ограничению свободы слова и фундаментальных ценностей демократического государства, должны подвергаться ограничению, даже если такое ограничение является де-юре вмешательством в свободу слова пропагандиста. Именно в формате этого тезиса такое ограничение государством свободы высказывать идеи, которые представляют или могут представлять угрозу демократическому строю, не будет считаться цензурой.
Пропорциональность и иконоборчество
Подводя итоги, следует отметить, что только пропорциональность является основным мерилом вмешательства государства в регулирование свободы слова. Когда пропаганда тех или иных идей представляет угрозу для общества — определяется общественной культурой. Чем жестче ограничительные рамки, тем эффективнее они могут быть, однако тем больше нарушается свобода слова. Насколько поднимается регулятором курсор противоправности идей, представляющих вызов демократии, настолько же ужесточается защита существующего строя, однако настолько же снижается уровень его демократичности. К этому фактически сводится дилемма добра с кулаками.
Украинские приверженцы закручивания гаек настаивают на превентивности действий по предотвращению распространения в обществе радикальных идей, поэтому требуют прекратить всяческие проявления или популяризацию общественно неприемлемых течений. Представители же либерального крыла украинских демократов, соглашаясь в том, что популяризация определенных идей несет угрозу общественному строю, требуют, однако, чтобы они пресекались исключительно тогда, когда такие идеи приобретают значительный общественный вес, то есть из гипотетически угрожающих превращаются в фактически опасные. То есть первые настаивают на превентивном характере мягкой цензуры, а вторые — на вмешательстве публичного регулятора исключительно при возникновении реальных очертаний угрозы для общества.
Какое из двух направлений изберут представители украинской политической элиты — не суть важно: оба диалектически дополняют друг друга и фактически объясняют одинаковые действия разными теориями. Пока в Украине имеем обратную ситуацию: одними и теми же словами-лозунгами о демократии осуществляются антагонистические идеологические программы. Поэтому крайне важно, чтобы политическая культура украинских политиков — да и всех нас — достигла такого уровня, который позволил бы нам органично оперировать категориями свободы слова и ее возможных ограничений именно в описанной выше системе координат, а не бездумно «запевать» о демократических идеалах, превращая их в популистских правонаследников советских лозунгов о «Решениях ХХХ Съезда Партии в Жизнь».
Пока политические партии в Украине будут носить имена своих лидеров и менять свою идеологию в зависимости от политической конъюнктуры в государстве, Украина не будет иметь прогнозируемого, прочного демократического строя. Действительно, политические рокировки правительств, которые с завидной регулярностью происходят в нашем государстве, — одно из основных достижений многопартийной системы. Оппозиция же является самым крупным конкурентом власти — а в споре рождается и шлифуется истина. Однако пора перенести политическую дискуссию из плоскости красоты глаз и аксессуаров в плоскость идеологических программ. Иконы украинских политиков нужно отбросить, если мы действительно хотим системного развития нашей страны.