Михаил Обертас, ветеран УПА, рассказывает о зверствах АК на Волыни |
Что способен простить человек человеку, народ народу, государство государству? Смерти? Поругание? Измену? И что значит — простить: спокойно принять искупление грехов, освободить от вины или истово настаивать на публичных извинениях и широком покаянии? Ни у украинского, ни у польского народа, которые более полувека назад вместе пережили трагическое противостояние на волынских землях, ответа на эти вопросы сегодня нет.
Говорят, время лечит самую невыносимую боль, самые глубокие раны... Но время — это продолжительность бытия, и мерой его может стать жизнь еще не одного поколения поляков и украинцев. И неопределенность будет отравлять отношения двух славянских народов-соседей. Прошло шестьдесят лет, а тернистый путь к осознанному покаянию и прощению, к сожалению, не пройден.
На мучительные вопросы, которые задал народ народу и определить корень того рокового конфликта, пытаются ответить авторы — режиссеры Александр Балабан и Александр Радинский в своем документальном фильме «Волынь. Знак беды».
Ой чий то кінь стоїть...
По седому дикому перелеску, от которого веет пустотой и грустью, бежит черный волк. Бежит как-то обреченно и исчезает в одичавших невысоких кустарниках, словно в безвестности. Волк всегда был символом врага, злого, беспощадного, коварного. Этим многозначительным кадром, который бог знает как удалось снять оператору Александру Радинскому, начинается каждая из четырех частей остропублицистического фильма «Волынь. Знак беды».
Атмосфера экрана напряженно гнетуща ожиданием чего-то непоправимого. И вдруг излом — хорошая режиссерская находка, которая, кстати, презентует каждую часть фильма, — крупный план улыбающегося, еще крепенького старика. Радостно, с любовью поет он польскую народную песню. Титры сообщают зрителю, что это Владислав Кубув, уроженец села Малая Березовица Збаражского уезда Тернопольской области, живет в Польше. Следует отметить — титры в фильме несут важную нагрузку, свидетельствуя, что люди, рассказывающие о тех далеких страшных временах, являются пострадавшими.
«Наше село прилегало к волынской границе, — вспоминает Владислав Кубув. — Ночью бандеровцы из Волыни шли на наше село. Кто-то поднял тревогу. Все люди: женщины, мужчины, дети повыскакивали из домов, били в тарелки, разные кастрюли и кричали: «Режут, режут!». Кричали на украинском языке, поскольку там все поляки разговаривали на украинском. Они не расстреливали нас, а убивали ножами, чтобы другие не услышали и не убежали. Была одна вдова, у нее семеро детей, так их всех поубивали». Это одно из десятков синхронных свидетельств, эмоциональный потенциал которых столь высок, что становится жутко, кровь стынет в жилах.
Что же происходило 60 лет назад на волынских землях, на Холмщине? Чего не поделили украинцы и поляки, веками жившие в этих краях? И кто, наконец, начал первым? Эти вопросы необходимо попытаться прояснить сегодня, пока еще живы участники и свидетели тех событий, чтобы дети жертв волынской резни и дети их детей имели возможность сами для себя сделать вывод, что же тогда происходило на самом деле, и решить, как им быть с этим выводом в дальнейшем.
Нравственно-этическая ценность киноленты «Волынь. Знак беды» в непредубежденности, политической незаангажированности позиции авторов фильма, их творческой и гражданской объективности. Это видно по всему — и по подбору героев фильма, и по осмыслению синхронных свидетельств, и по их монтажным стыковкам. Авторы фильма с одинаковым вниманием и тщательностью выясняют позиции противоположных сторон, не замалчивают жесточайших фактов, акцентируют внимание на милосердных и мужественных поступках и с той, и с другой стороны.
Шаг за шагом, нелегко преодолевая жизненный материал, авторы стремятся дать зрителю максимум подлинного материала для анализа и реальной оценки.
Задолго до трагических событий 1943 года назревала на Волыни напряженность в отношениях между украинским и польским населением. «Поляки унижали нас, когда мы еще были учениками в школе, — голос у Зинаиды Максимчук дрожит от воскресшей в воспоминаниях обиды, — называли нас «русины-свиньи». И учителя заставляли молиться Богу по-польски, и «Отче наш» тоже на польском языке... И все портреты были в классе Мостисские, Пилсудские, Костюшко и так далее».
«Никогда не было у нас проблем таких... Учились в гимназии, одна треть украинцев, одна треть поляков, одна треть евреев. На уроки Закона Божьего нас разбирали, каждого свои священники, а потом снова все вместе», — господин Толиш говорит рассудительно, спокойно.
На экране польская школа начала двадцатых годов. Бедненько одетые дети стоят, вытянувшись, у своих парт, а польская учительница их муштрует, растолковывает им, кто они такие и где они живут. Архивная хроника, предоставленная польской стороной, конкретна и точна, и в этой достоверности — ее непревзойденная ценность.
«Два раза в неделю был у нас в школе украинский язык. И вот как-то раз польская учительница говорит мне: «Господин Доманский, тут всешистко польске. Та земля, на которой мы живем, то е польска. Ты веришь в то?» Так что я должен был говорить: «Верю». И когда за кадром звучит песня «Ой чий то кінь стоїть», то однозначно понимаешь, что вопрос и чей то конь и на чьей земле он стоит, решает тот, у кого больше силы. А хозяевами тогда на волынских землях были поляки».
Ведущий фильма, львовский публицист Андрей Павлишин профессионально объединяет отдельные тематически-монтажные блоки в стройный рассказ изложением достоверных исторических фактов, толерантно, даже интонационно не перетягивая одеяло ни на одну из сторон: «Волынь — историческая украинская земля на западе Украины. С раннего средневековья эти территории населены местными русскими племенами; они входили в состав Киевской Руси, затем в Галицко-Волынское государство, а в XIV веке они были завоеваны литовскими князьями. В 1659 году, после Ягелонской унии, волынская земля вошла в состав Первой Речи Посполитой. В XVIII веке, после разделов Польши, Волынь была включена в состав Российской империи и на этих территориях была создана Волынская губерния со столицей в Житомире».
Не говоря уж о познавательной ценности информации Андрея Павлишина, она вызывает непростые размышления об обоснованности приоритетного права народов называть Волынь родной землей. Как видим, и поляки, и украинцы на этих землях — народы не случайные. Особенно уместно вспомнить об этом, когда некоторые бывшие воины УПА яростно орут: «Что такое здесь поляки? Для чего они сюда лезут? Зачем они здесь нужны?» К сожалению, они не первые и не последние в этом неспокойном мире, кто делит землю-кормилицу на двоих, а то и на троих. И когда нет согласия между ними, начинается братоубийственная война, кровопролитие.
Следует отдать должное справедливой решительности польского историка Гжегожа Мотыки за его признание, прозвучавшее в фильме: «Из причин, приведших к польско-украинскому конфликту на Волыни, к той волынской трагедии, к уничтожению польского населения, можно выделить несколько. Так, историки прежде всего указывают на подлую национальную политику Речи Посполитой, вследствие которой рядовые украинцы, хотя теоретически и имели гарантированные равные права, фактически были гражданами второй категории».
Взаимные обиды, притеснения, преследования с течением времени переплелись в тугой узел глухой ненависти, жгучей обиды. «После революции, где-то в 21 году, когда Восточная Галиция и Волынь отошли в состав обновленной Польши, за боевые заслуги польским офицерам и солдатам Пилсудский отдал украинские земли. Это были земли бывших царских панов. Лучшие земли Пилсудский отдал полякам». В голосе женщины — приглушенная годами горечь.
Со временем поляки начали разрушать православные церкви. Костер раздора враждебно тлел. Как справедливо отметила украинка Надежда Коза: «Война обостряет все противоречия. Поэтому полякам припомнили их высокомерие, обзывание быдлом, хлопами, разорение наших церквей»... И вызревала, словно опухоль, главная проблема противоречия: для кого Холмщина — родная земля, а кто на ней — оккупанты.
На экране появляется неумолимый символический рефрен: на жатвенном поле выстроились в шеренгу косари, то ли поляки, то ли украинцы, и в едином порыве задорно точат косы. Ассоциация мгновенна, вспоминается шевченковское — «точить ніж на брата».
І кров полилася…
Благословенна кожна мить життя на тих всесвітніх косовицях смерті…
(Лина Костенко)
Свидетельствуют жертвы... Свидетельствуют палачи... Свидетельствуют участники и очевидцы... Свидетельствуют поляки и украинцы — взвешено, агрессивно, эмоционально. Так было. Воспоминания поляка Петра Розвадовского: «Воины УПА врывались в польские дома. Мама как раз пришла с огорода, а с ней двое моих меньших братьев, одному было два года. Так они повели их всех в дом — маму, братиков, дедушку, бабушку. А я убежал огородами в поле, всю ночь просидел во ржи. Вернулся утром, а в доме полно крови. Не пожалели никого».
Вспоминает Татьяна Нестеровская, украинка: «Местные поляки были предупреждены о нападении, и они покинули село. А моя сестра, хоть и была за поляком, ее не предупредили. Загнали всех нас в церковь. Я только зашла, сразу полные ботинки крови набрала: прямо у двери лежал мужчина с перерезанным горлом. Нас всех сортировали, ставили людей у ямы и стреляли... Одного старенького Петровича ранили, он упал, а яма была полна талой воды. Он кричал, умолял «добейте меня». Но поляк говорит — он, мол, сам захлебнется. Нас, женщин с грудными детьми, отпустили, забрали обувь, украшения, поиздевались и приказали: «Идите в свою Украину, за Збруч, и нигде не останавливайтесь». Даже домой не позволили зайти, что-то взять. Мой ребенок в дороге замерз, так где-то в снегу и остался. А мы босиком шли в свою матушку-Украину».
Зритель всем своим естеством погружается в адскую бездну скорби, ненависти, гнева. Сергей Калищук, бывший воин УПА, непримирим: «В феврале 43-го мы в польской колонии расстреляли 15 тысяч поляков. Они не выехали, как мы им приказали, вот мы с ними и поступили как следовало». Глаза пылают негодованием, словно и не прошло целых шестьдесят лет.
Гневно бросают на чаши правосудия свои кровавые аргументы украинцы и поляки. Ошалевшая Фемида уже не в состоянии удержать переполненные человеческим горем весы.
Польский публицист Яцек Куронь утверждает: «Все те события в сознании поляков отпечатались как волынская резня. Украинская повстанческая армия вырезала села, убивала женщин, детей, мужчин, стариков. Такой является историческая память — резня»...
Прошли годы, десятилетия, а они все помнят, словно вчера было. «Я заскочил в один дом, там женщина помешивала в кадке хлеб. Старая, моих лет теперь, а я был тогда молодой... Рукав в тесте закатанный, завязанная платочком. Поляк, видно, выстрелил ей в затылок, она упала на кадку, и крови было полно в кадке, в хлебе. Ну, убил бы меня, так ясно, ведь я воюю против. А за что он убил ту старую женщину? Эта картина всегда стояла у меня перед глазами, где бы я ни был».
А косари смерти старательно точат косы... Зловещая хроника тех времен: пылают польские дома. Среди огня и дыма двойной экспозицией возникают старосветские фотографии, на которых улыбаются благородные молодые мужчины и женщины, благородные дедушки и бабушки — когда-то счастливые польские семьи.
«Почему так произошло? — силится разобраться Анджей Жупанский. — Почему нельзя было жить вместе, встречаться, здороваться, беседовать, вместе праздновать? Были, наверное, конкретные люди, ответственные за убийства, и простые украинцы, и поляки стали жертвами кого-то, кто приказывал и кому это было выгодно».
Авторы ни в коем случае не проводят следствие. Снятые ими киносвидетельства — это способ выяснения истины, которая у каждого своя: национальная память поляков хранит свой образ тех далеких горестных событий, у украинцев же он другой — свой.
Путь одолеет идущий
Едва передвигая отяжелевшие ноги, поднимается по крутой лестнице вверх пожилой мужчина, бывший воин Украинской повстанческой армии. Как-то манерно искусственно сидит на нем старая военная форма, заботливо сохраненная в неприметном сундуке. Дождалась своего... Там на горе — руины древнего православного монастыря. Символичен этот нелегкий крестный ход. Он как долгий, бесконечно долгий путь к истине, к покаянию.
Неужели не стоит искать робкие пугливые побеги добра, чтобы вырастить со временем дерево примирения?
Не все поляки были недоброжелательно настроены по отношению к украинцам, как и украинцы — к ним. И не всегда мстительный девиз «кровь за кровь» определял их взаимоотношения. Владислав Кубув помнит, как его предупреждали украинцы, — мол, забирай детей и беги, т.к. ночью вас будут убивать, или как поляки прятали соседей в погребах под картофелем. Старый воин УПА взволнованно вспоминает: «Когда лесные парни вели поляков на расстрел, на улице попался один польский мальчик. Он понял что к чему и вежливо поздоровался по-украински, и его не забрали. Я до сих пор вспоминаю тот момент, и рад, что не продал того польского мальчика».
Почему же так долог и тернист путь к взаимопрощению? Философ Мирослав Попович, украинец: «Пока существовал Советский Союз, тема украинско-польского конфликта на Волыни замалчивалась, а в памяти простых украинцев и поляков она продолжала оставаться открытой раной».
Архивная кинохроника держит зрителя в постоянном напряжении, его душу, сердце, разум. Украинцы хоронят погибших воинов УПА. На лицах печаль и ярость. Понимаешь —кровопролитие порождает мстителя и ответное преступление. Ровными рядами, словно жатвенные покоси, лежат мертвые тела польских мужчин, женщин, детей. Над ними в отчаянии убиваются их родные. Так было. Польский политолог, историк-публицист Богумила Бердиховская в своей оценке тех событий убедительна: «О том, что произошло на Волыни, нельзя было говорить в течение пятидесяти лет. Причина этого запрета совершенно очевидна. Во-первых, вообще нельзя было вести речь о том, что за Бугом когда-то жили поляки, а во-вторых, нужно было молчать, чтобы крепла интернациональная дружба. А болезнь загоняли вглубь...»
Суровая невзрачная красота земли, за которую пролито столько невинной крови. Поля, перелески, озера... Раздолье, пространство... Здесь бы жить и жить... И от этого еще страшнее информация Андрея Павлишина, ведущего фильма: «Что это было на Волыни? Историки, возможно, никогда не дадут точного ответа на все вопросы. Фактом остается то, что в 1943—44 годах на Волыни погибло несколько десятков тысяч штатских польских граждан».
Польша, год 2003-й. Благоустроенное, ухоженное кладбище, где похоронены воины УПА. В эти памятные скорбные дни приехали поклониться своим побратимам ветераны из Украины.
Что так неумолимо не желает простить человек человеку? Отнятую малую родину, родную землю, в которой закопана матерью пуповина.
Хроника 1944 года. Поляки вынуждены покинуть насиженные от деда-прадеда места. Идут унылые, изможденные, с жалкими котомками за плечами. Вот и весь скарб. Они уже в годах, а начинать жизнь нужно с нуля. Это переселение покончило с польским меньшинством на Волыни.
Яцек Куронь не может говорить спокойно: «В течение тысячелетий у нас была общая территория. Моя малая родина во Львове. Она там, и там живут украинцы, для которых она также является малой родиной. Теперь она принадлежит Украинскому государству, но это не изменит того факта, что это моя малая родина. Она на самом деле является общей для нас, но каждая из сторон пытается отнять ее у другой. Это нас разъединяет. Но это необходимо преодолеть, перепрыгнуть». Рассуждает Надежда Коза: «По моему мнению, все мы должны идти к покаянию, а не показывать свою гордость. Чтобы покаялись оба народа». «Нужно почтить память мертвых, — убеждена Бугомила Бердиховская, — поскольку без этого проблему не разрешить. Примирения не будет».
Да, война не закончена, пока не похоронен последний солдат. А сколько на многострадальной волынской земле тлеет костей и поляков, и украинцев, над которыми ни креста, ни памятника, ни хотя бы какой-то самой скромной отметки о том, что здесь лежат погибшие люди, не поляки или украинцы, просто — люди, которых уравняла и примирила смерть.
«Необходимо найти путь к взаимопониманию. Это единственный возможный выход. Каждая из сторон должна склониться и сказать: «Просим прощения, простите, братья». Но мы знаем, что и мы, и вы для этого еще не созрели, хотя созреваем шаг за шагом, год за годом», — так трезво оценивает ситуацию Яцек Куронь. Но ни на йоту — и они в этой ярости не одиноки — не желает поступиться семья «уповцев» Максимчуков: «Нам нечего просить у них прощения. Мы били их на нашей, украинской земле. Слава Украине!».
Путь, даже самый длинный и тяжелый, одолеет идущий. Но неизвестно, сколько времени будет продолжаться этот ход. Год за годом все меньше будет оставаться в этом мире очевидцев тех трагических событий. Поэтому неоценимым сокровищем для будущих поколений украинцев и поляков станут документальные кинокадры фильма «Волынь. Знак беды». В нем — неинсценированные, живые свидетельства, которые невозможно подкорректировать, изменить, дополнить, и каждый зритель сможет, так сказать, «выкадрировать» самое важное для себя. И если это сократит путь к взаимному прощению, то фильм свою задачу, считай, выполнил. Поскольку, как истинно сказано в Библии: «Услышьте, глухие, а незрячие — прозрейте, чтобы увидеть».