— Ты, мама, — говорил как-то мой Даня, — или посылай за мной в детский сад дедушку, или сама одевайся поприличнее, потому что Генка всем говорит, что у меня мама ненастоящая. Вон у Генки мама (и Данька мечтательно закатил глаза), у нее имя, знаешь, какое?! Не какая-нибудь там… А Галина Трандафировна! И она здоровенная такая! Крепкая! И в юбке! Ох, какая у нее юбка, — восхищенно завидовал Данька, — можно палатку делать или ширму для кукольного театра!
И дочь моя туда же:
— Что-то ты, мама, какая-то несолидная. Хохочешь все время. И поешь, как птичка. И ходишь как-то вприпрыжку. Что же это такое? Ты почему не занимаешься совсем нашим воспитанием, мама?! У меня скоро детство закончится, а я до сих пор не знаю, что значит стоять в углу, что такое крепкая родительская рука или ремень на моей попке… Другие дети вон сколько рассказывают… И скандалы, и наказания разнообразные... Эх, ты, мама… Лишить тебя что ли родительских прав?
А Данька возражает с сомнением:
— Да кому она такая нужна? Она же без нас пропадет… Или плачет, когда у нас неприятности, или хохочет, когда все в порядке. В нормальном состоянии ее же не застанешь… Вот, опять смеется!
Вообще, как-то жизнь слишком быстро мчится. Мое внутренне состояние и моя мысль за нею просто не поспевают. Мне ведь уже двадцать шесть лет… Даже за сорок… Очень за сорок. А в душе — все еще тринадцать. И не больше.
Вот сплю я как-то, мать семейства, женщина в возрасте, по мнению окружающих — 26 лет и вправду мне тогда было, — и снится, что Лев Алексеевич вызывает меня к доске отвечать, а я — ну абсолютно не готова. И весь девятый «А» класс начинает мне подсказывать, шепчут что-то, а я, ну ничего не понимаю. И влепят мне сейчас, примерной отличнице, пару. И вдруг просыпаюсь от какой-то возни, кряхтенья и шуршания. А рядом в кроватке — ой! — какой-то малюсенький ребеночек, такой хорошенький! А! Так это же Даня, мой сын. Он, как бабочка, уже вылез из всех своих пеленок и одежек, лежит, в чем я его родила, приветливо машет мне руками и ногами, намекает, что неплохо бы перекусить, самое время, а потом видит, что я никак в себя прийти не могу, и как заорет! А голос у него — ого!
А я, глядя на него, с ужасом думаю, что мне утром еще фартук гладить черный школьный и воротничок с манжетами к форменному платью пришить — в школу к девяти часам. И ужасная, просто ужасная годовая контрольная по физике. И к репетитору по математике. И в музыкальную школу — технический зачет у меня скоро. И самая страшная мысль — на кого ж я Даню оставлю!!!
И я так глубоко задумалась, что очнулась оттого, что он вдруг говорит: мама, мы с Ирочкой решили пожениться… Смотрю, а он в офицерской форме со значком переводческого корпуса и уже с двух языков синхронно переводит, третий учит, четвертый со словарем, а пятый и так понимает. Представляете?! А у меня еще та! годовая! контрольная! по физике! не написана!!! Поняли, как время бежит?!
Свадьба. Ирочка такая воздушная, изящная, с узкой талией в платьице белом, Даня — в парадном офицерском кителе. Распорядительница, залакированная в бархате, шипит: мать невесты, станьте сюда! Мать жениха, станьте с этой стороны. Мать жениха! Матьжениха! Где матьжениха?! И орет поверх моей головы. А я стою, жду спокойно, когда она откричится и найдет того, кого ищет. Стою, от счастья чуть не плачу — детей моих рассматриваю, Иру и Даню, о чем-то своем думаю, что надо выглядеть посолидней, что надо посуровей, посуровей! Чтобы потом на фотографиях достойно войти в семейный архив… Чтобы внукам за меня не было стыдно. И правнукам. И главное — не смеяться! Не смеяться! А эта бархатная дама в ленте через весь живот вдруг мне: — Матьжениха! Так это ж вы! Что ж вы тут передо мной стоите насупленная и не откликаетесь?! Вы!
— Я? — спрашиваю растерянно…
— Вы-вы, Матьжениха в легкомысленной кофточке…— говорит бархатная, — посерьезней надо бы, посерьезней! (Да куда уж посерьезней, и так из последних сил…)
Хвать она меня за плечо, как в школьном хоре, и поставила аккуратненько, где мне положено стоять. И с таким укором на меня. Говорит-говорит, а сама опять зырк на меня осуждающе. Нет, ну разве я могу отзываться на такое имя? Вернее кличку — Матьжениха! Я ж не пудель. И не Гюльчатай какая-нибудь из гарема, чтоб на такое имя отзываться. Позвала бы меня ласково и спокойно:
— Гончарова…
Я бы тут же руку подняла, мол, к доске хочу… Или, а где тут у нас Данина мама? Я бы с радостью… Словом, ЗАГС я с трудом выдержала. Но венчание… Ой, прости меня, Боженька милосердный, и спасибо, что ты сделал так, что мой сын Даня не заметил моего смеха. Нет, ну забавны пути твои, Господи, согласись… Этот батюшка радостный румяный волоокий с бородой и косичкой… (Говорили, что он медучилище окончил, по специальности «фельдшер скорой помощи», свою профессию в анкетах писал «хфельдшир» и очень боялся уколы делать. Но потом освоил смежную специальность — фельдшер душ человеческих. И тут у него лучше получалось.) Как он торжественно от всего сердца пожелал нашей интеллигентной Ирочке, выпевая ласково тенорком: «… и чтоб была плодовии-и-ита аки ко-о-оза!» Так у меня засело это «плодовита аки коза, плодовита аки коза…» И все… Лариса, Матьневесты, только кулак мне издалека показывала, головой качала и глазами делала «умоляю-умоляю…»
Ничего, выдержали и это.
И вот совсем недавно, год назад, Даня приходит сосредоточенный, скоро-скоро, мама, предстоят тебе новые испытания — давай, привыкай к мысли, что станешь бабушкой, а то мы тебя знаем, еще не хватало, чтоб ты в роддом Ирку с ребенком проведать на велике прикатила и в шортах.
Как же я обрадовалась!!! И сразу поставила им условие, сразу:
— Чтоб был мальчик! — вот так твердо и однозначно сказала я. — Или девочка!
А потом подумала и строго добавила:
— Одно из двух! Мальчик или девочка! — а потом еще немного поразмыслила:
— Или двойня! Все!
Нет, ну видите, как я все-таки остепенилась, повзрослела, да?
Ирочка прошла обследование ультразвуком и принесла первую фотографию маленького. Не знаю, где там на том снимке что было и кто, но я поняла тогда, что младенец — копия я. Ручки, ножки, глазки… И шустрый.
А потом, когда мы узнали, что будет действительно мальчик, мы сразу стали звать его юным князем Андреем Данилычем и читать ему сказки Александра Сергеевича. А что? Интересно, а на каких сказках лучше учиться становиться бабушкой? Конечно, на Пушкине.
И музыку ему включали классическую. Чтоб малыш не отупел у нас в деревне. И разговаривали с ним все. И гладили Ирочкин живот, чтоб мальчик наш знал, что ждет его тут добрая и любящая компания.
Ну и вот — он наконец родился… Какая героическая оказалась наша Ирка, так это надо отдельный рассказ писать… Сегодня — об Андрее.
Мы с ним увиделись где-то часа через два после его рождения. Я все переживала, как же мы встретимся, и очень хотела ему понравиться. Я даже надела новую кружевную белую блузку с аметистовой камеей моей бабушки. Все ждала, что вынесут сейчас спящую красненькую гусеничку, крохотную копию-подобие будущего человека. А вынесли подлинник — настоящего маленького прекрасного мальчика с точеным носиком и лучистыми глазами. Князя. Он с интересом рассматривал меня, и под его осмысленным умным и оценивающим взглядом — посерьезней надо бы! Посерьезней! — я даже несколько смутилась… Ну надо же… Такой маленький, а, кажется, все обо мне знает.
И все! Жизнь ликующе покатилась теперь под Андрюшиной звездой. Вот он научился держать голову, вот — улыбаться, гулить, хватать рукой игрушку…
Недавно ему исполнилось пять месяцев. Сегодня вечером он научился смеяться вслух, во весь голос. Он, моя радость благоуханная, научился не просто смеяться. А весело и легко хохотать! Он лежал и с большим аппетитом смаковал свой собственный кулачок, а как только я наклонилась над ним, он радостно улыбнулся. Еще бы — у него на самом деле очень потешная бабушка…
— Добрый вечер, — сказала я.
— Хе! — счастливо и беззаботно улыбнулся Андрей.
— Скоро-скоро мы пойдем с тобой в цирк! И в зоопарк!
— Хи! — ответил мальчик.
— Будем играть в футбол и в теннис…
— Ха-ха!
— И Алису будем читать, и Денискины рассказы…
— Ха-ха-ха!
— Еще столько впереди интересного и смешного!!!
И вот тут Андрюша так знакомо, так беззаботно рассмеялся. И мы с ним так смеялись-заливались долго-долго… Прямо уморились, так хохотали. А потом он уснул. Но даже во сне продолжал улыбаться и хихикать.
А я смотрела на него, не отрываясь, вдыхала его нежный теплый аромат и тоже задремала. И приснилось, как Лев Алексеевич вызывает меня к доске, а я — ну абсолютно не готова… И весь девятый «А» начинает мне подсказывать…