В российских календарях нет Дня благодарения. Злобная логика поуродовала очень многое, особенно в человеческих душах. Советский коммунизм был основан на зависти, на стремлении присвоить не свое, на умении не заметить чужой успех, унизить, подставить ножку. Все это стыдные умения, но одновременно у многих считалось и считается приличным забыть тех, кто сделал хоть что-то хорошее. Хрущев дорог мне лично. Не хочу повторяться, анализируя чувство в подробностях, но я не знаю, как бы сложились судьбы многих миллионов людей, если бы не произнесенный сорок лет назад антисталинский доклад. По отношению к этому докладу многое определялось и определяется. Провокации против доклада и его автора продолжаются до сих пор. Осколки одной из них долетели недавно и до нашей газеты - старая гебэшная выдумка о расстреле хрущевского сына. Одновременно не утихает болтовня, что, мол, доклад сделал бы кто угодно, время пришло... Но все равно: совершил поступок Хрущев, и никто другой. Ему и спасибо.
Хрущев был полон идей. Некоторые из них, вроде разделения страны на совнархозы, до сих пор будоражат суперпатриотические мозги в виде плана губернского переустройства России. Но самой великой хрущевской мыслью, высказанной вслух, была констатация факта, что руководитель коммунистического государства может быть маниакальным убийцей. Стало бесспорным, что и само государство, построенное на крови граждан, счастливыми их сделать не в состоянии. Ровно четыре десятилетия назад под большим секретом Хрущев поделился своими мыслями о Сталине с другими руководящими товарищами по партии. За это они его возненавидели и ненавидят до сих пор. Хотя Никита Сергеевич свято верил в Идею и говорил об этом куда чаще, чем о том, что коммунисты могут быть людоедами, его запомнили как андерсеновского мальчика, назвавшего голого короля голым.
Это было несколько политических поколений тому назад. Немцов с Хакамадой еще не родились, а Гайдар с Явлинским скромно ходили пешком под стол. До наших дней не дожили многие люди той поры, но дожили очень важные выводы из хрущевского опыта. Один из них гласит, что законное дело нельзя совершить руками уголовников. Окружив себя противниками реформ, нельзя быть реформатором. Ни страну, ни завод, ни газету, ни улицу преобразовать не удастся, если не выставить за дверь противников и не объединиться с единомышленниками. Простые истины, в сотый раз подтвержденные жизнью, а всякий раз выглядят как открытие. У многих реформаторов, к сожалению, трагически плохая память. Поэтому их предают так часто.
Мальчики и девочки, родившиеся в год, когда Хрущев прочел свою знаменитую антисталинскую речь на закрытом заседании партийного съезда, сейчас далеко не юны, им уже за сорок. Многие из них о Хрущеве никогда и не думали. Безумные старухи с портретами Сталина, маячащие на российских улицах сегодня, тоже о Хрущеве не говорят, хоть это он сдернул усатую личину со стен. Дело в том, что хрущевский удар, в сущности, пришелся не по Сталину, а по режиму; не в портрете дело.
Столько событий вместилось в эти сорок лет, что про юбилей позабыли; в календарях его нет. А юбилей, повторяю, стоит упоминания.
Политологи любят ассоциации. Главным образом, в связи с бестолковостью многих российских нововведений хрущевская тема полощется сегодня и так, и этак. Да еще о хрущевском ботинке на столе в ООН написано столько, что кажется будто не Сталин, а Хрущев произошел из сапожников. Все это забавно читать, но сегодняшние проказники часто забывают, что за шуточки про вождей в дохрущевской стране можно было запросто схлопотать пулю в затылок. В послехрущевской - уже нет.
Сорок лет назад Никита Хрущев произнес речь, показавшую, вне зависимости от его намерений, преступность коммунизма в стране. Событие это бесспорно великое, замечательный юбилей сегодня. Тем более, что и четыре десятилетия назад, сразу после доклада, его тоже не праздновали. Мы знали про знаменитую речь на ХХ партсъезде, но не прочли ее вовремя, она очень долго не публиковалась в Союзе. Цензура ее усердно таила. Хорошо помню, как уже в конце восьмидесятых, в разгар перестройки, я выпрашивал хрущевский доклад в горбачевском ЦК (мне хотелось получить официальный, стенографический вариант) и не получил его для печати. Материал все еще считался взрывоопасным; большинство военных взрывчаток через тридцать пять лет списали бы, но хрущевских динамитов боялись по-прежнему. Я прекрасно понимаю, что Хрущев, как и Горбачев впоследствии, не сразу уяснил все выводы из своего поступка. Уяснив - испугался. Но поступок состоялся. Это был бунт на коленях, но, при всем том, - великий и храбрый бунт.
Я только раз в своей жизни стоял на трибуне партсъезда, вернее XIX всесоюзной партконференции в Кремле, когда я, на глазах у всего народа, передал в руки Горбачева список коррупционеров, входящих в высшее политическое руководство страны. Но навсегда запомню тот холодный ветер ненависти, которым в эти несколько минут дышал на меня зал. Ощущение было, будто открыл морозильную камеру и окаменел перед ней; очень страшный это холод, никому не советую ощутить его. Хрущев выстоял на таком ветру несколько часов, и тогда, на трибуне, не очень твердо был уверен, сколько удастся прожить после доклада.
Он-то лучше многих знал, что убить могли запросто. За эти несколько часов мужества и за то, что он тогда сказал, я многое готов простить бывшему вождю, которого вся страна почти что в глаза звала Никиткой (его предшественников Володькой и Йоськой даже в анекдотах не прозывали). Готов признать правомочность одной из геройских звезд, которыми Хрущев увешал себя, как елку гирляндами. Он был героем. При этом должен заметить, что геройские судьбы тоже, будто зебры, в полосочку. На Хрущеве этих полос, да еще и разноцветных, как на радуге. Но я его никогда не боялся. И за то, что мы с вами никого не боялись после Никиты Хрущева - тоже большое ему спасибо. Но в то же время: никогда не просохнет на нем кровь Будапешта, поворочают его черти вилами много еще за что. Если на том свете власть захватят марксисты, Хрущеву тоже будет несладко, потому что многих сталинских стервятников не только опозорил, но и оттолкнул от кормил и кормушек именно он. И самого Сталина никто еще так за усы не дергал. Хоть исторический доклад назывался «О нарушении ленинских норм...»; вместо одного идола подсовывался другой. Одновременно Хрущев прикрывал эмиграцию и выпускал политзэков из лагерей. Уголовников он тоже выпустил, но он же прикончил Берию. Он вернул из ссылки многие народы, но не разрешил татарам возвратиться в Крым. Он пытался накормить и наделить новым жильем страну, а в итоге запутал сельское хозяйство и оставил разваливающиеся сегодня «хрущобы». Разрешил напечатать Солженицына и перекрыл кислород талантам не меньшим, в том числе Пастернаку. Он сказал много правды. Но немало и наврал: о нынешнем поколении, что будет жить при коммунизме, о «догоним и перегоним Америку». Отсюда это особенно ощутимо; да и сын Никиты Сергеевича живет нынче на Род-Айленде, а не в родовом селе Калиновке.
Человек имеет право на выбор. Когда этим правом воспользовался руководитель страны и сказал правду нам и себе, многим стало и жить, и думать намного легче. Впрочем, коммунизм после Хрущева стал куда изощреннее в своей лживости: зюгановские выборы еще одно тому подтверждение. Но сегодня уже можно обманывать только тех, кто обмануться хочет. Сорок лет назад многие маски слетели с партийных идолов навсегда. Хрущев пририсовал рожки коммунистической иконе. Случилось это в феврале тысяча девятьсот пятьдесят шестого года. С этого началось...