Анекдот, который будет рассказан ниже, я услышал от своего деда. Он был, как сказали бы теперь, жизнелюб. Однажды дед выиграл в карты у какого-то феодосийского богача картину Айвазовского. Проиграл он гораздо больше.
Старик до конца жизни любил крепкое словцо, и мне следовало бы употребить его в последних строчках этой заметки, но правила приличия заставляют искать для газетной страницы смягченные варианты дедовских изречений.
Он вообще был крайне невоздержан на язык, и я как сейчас помню, что незадолго до войны, когда в доме обсуждались какие-то важные политические проблемы, дед рассказал мне, тогда совсем еще ребенку, что Бухарин спросил-де у Сталина, почему тот всегда ходит в сапогах. На что Сталин ответил: «Потому, что мой путь слишком грязный».
Бабушка сделала страшные глаза:
— Лева, ты доиграешься! Или ты думаешь, что снова встретишь твоего голубятника?
Смысл этой странной фразы я понял, когда на свете не было уже не только Бухарина и Сталина, но и деда. Уже после хрущевских разоблачений мне рассказали, что в юности дед «гонял голубей». У него была отличная голубятня, породистые птицы и обширные связи в загадочном мире голубеводов и голубиных барышников. После революции голубятне, понятно, пришел конец, а еще через 20 лет чуть было не пришел конец и деду. Его арестовали. Просидев несколько дней в камере, он был, наконец, доставлен на допрос. В темном кабинете за столом сидел следователь, опершись лбом на руку, так что лица видно не было.
— Фамилия? — спросил следователь. — Имя? Год рождения? Где родился?
Судя по всему, он впервые раскрыл дело человека, которого ему предстояло разоблачить.
Вдруг следователь поднял голову, внимательно всмотрелся в небритое лицо арестованного и совершенно другим голосом сказал:
— Левка, ты меня узнаешь? Это же я, Левка!
Перед дедом сидел его старинный приятель-голубятник, с которым в юности они переманивали, выменивали и продавали вяхирей, клинтухов и блю-роков. По словам бабушки, в те далекие времена чекист был босяком, хулиганом, голодранцем и непутевым. Но его в доме деда тем не менее привечали и подкармливали.
Чекист зашагал по комнате.
— Я не я буду, если не вытащу тебя отсюда! Пусть пропаду, но я тебя спасу.
Через два дня деда выпустили на свободу. Больше они никогда не встречались.
— Дед, а что это за голубятник? — допытывался я.
— Это был Николай Второй, — совершенно серьезно отвечал дед.
— Ты что, видел царя?
— Конечно, видел.
— И какой он был?
— Пьяница с красным носом, — врал дед.
— Ты где его видел?
— В Мариуполе, мы с ним там голубей гоняли.
Дальше начинался анекдот уже не для меня, а для невесть откуда взявшегося приятеля. Эти приятели всегда приходили в самое неподходящее время.
— Это было в Мариуполе, — рассказывал дед, раскупоривая бутылку и вытаскивая из-под балконной двери баночку с дешевой закуской — икрой. Под балконной дверью было холоднее, чем в буфете, это место считалось холодильником. — Приехал в Мариуполь Николай Второй, вышел на площадь, никто его не узнал — подумаешь полковник с крестиком на мундире. Фуражечка примятая по-гвардейски. Ты помнишь, как офицеры носили фуражечки? Такие примятенькие?
Гость помнил.
— Ну вот, выходит он, значит, на площадь:
— Извозчик!
— Куда прикажете, господин полковник?
— Свези-ка ты меня братец в город.
Поехали. Извозчик еврей: пейсы, картуз, все честь-честью.
Царь и спрашивает:
— Ну как у вас тут вообще? Царя любят?
— Царя? Боже мой! Как можно, чтобы не любить царя? Мы на него молимся! Я каждый день говорю своим деткам, у меня их, слава Богу, пятеро, так я им говорю: «Дети! Молитесь за нашего царя!» У него такая красавица-царица! А дочечки — это же звездочки на небе!
Царь улыбнулся и говорит:
— Спасибо, братец. Останови. Вот тебе на чай.
И дает этому несчастному еврею-извозчику золотой империал. Ты помнишь, что в те годы значило заработать империал! Сколько стоила корова?
— Империал это было пятнадцать рублей, — вспомнил памятливый гость.
— А до 97-го года десятка, — уточнял дед, — но потом они сделали реформу, мне тогда было уже десять лет, я работал у купца Ефимова. Ты помнишь Ефимова? Когда мы ездили в Константинополь...
Гость помнил.
— Дед, а дед! — дергал я его за рукав. — Дальше что?
— Дальше? Дальше извозчик увидел империал и потерял дар речи.
— Ваше высоко... Ваше высокобла... Ой, я не могу! Ой! Слушайте, господин полковник, да я за такую вашу щедрость буду вас катать по всему Мариуполю целый день! Что царь! Пошел он, этот царь к чертовой матери! Садитесь обратно!