Ежегодно в Воскресенье Торжества Православия (в 2003-м этот день пришелся на 16 марта) в церквях торжественно провозглашают вечную память поборникам чистоты веры и проклинают еретиков, отлученных от церкви. Среди последних (хотя его имя и не называется) все еще остается Иван Мазепа. Наложенная в ноябре 1708-го по приказу светских властей анафема продолжает, по крайней мере формально, довлеть над гетманом, хотя на протяжении трех веков так и не были приведены более или менее серьезные аргументы в пользу того, что Мазепа должен считаться вероотступником.
Отменить анафему могут лишь те, кто ее налагал. В своих интервью Святейший Патриарх Алексий ІІ неоднократно подчеркивал, что церковь стоит над политикой. «Дело Мазепы» дает шанс подтвердить эти слова делом: снятие анафемы засвидетельствует, что РПЦ способна отделять вопросы собственно церковные от вопросов сугубо политических.
«И молитесь, и проклинаете»
Особенности отношения к отлучению от церкви гетмана Мазепы в ХІХ — начале ХХ в.
Осознание несправедливости отлучения Мазепы своими корнями уходит к началу XVIII в. Имеется достаточное количество свидетельств, что подобное понимание дела бытовало в ХІХ в. среди различнейших слоев, в том числе среди высшей знати и духовенства. Наиболее характерное свидетельство тому — апокриф о посещении царем одной из церквей, ктитором которой был Мазепа. Царь обратил внимание на абсурдность ситуации, когда в этом храме молились за упокой души гетмана, а в Воскресенье Православия — проклинали его. Существуют две версии предания: согласно первой, это был Николай І, а само событие якобы произошло в Николаевском военном соборе, а по другой — это был Александр ІІ и происходило все в Михайловском Златоверхом монастыре. Правдивость обоих сообщений трудно проверить, однако они не кажутся совершенно невероятными. В подтверждение того, что сие произошло в царствование Александра ІІ, обычно приводится реальный факт — исчезновение в 1869 году из «Последования в Неделю Православия» имени Мазепы. Но и без проверки они свидетельствуют, что масштабные пожертвования Мазепы в пользу православной церкви, воплощенные во многих построенных и восстановленных храмах, становились наиболее зримым аргументом против анафемы, причем таким, который нельзя было не замечать. Апелляцию к этому аргументу находим в воспоминаниях гетмана Павла Скоропадского. Вспоминая детство, проведенное в доме деда, он пишет: «Висел между гетманами портрет Мазепы, столь ненавистный всякому русскому, в доме ему не преклонялись, как это делают теперь украинцы, видя в нём символ украинской самостийности, а молчаливо относились с симпатиями, причём только возмущались, что до сих пор в Соборах Великим Постом Мазепу предавали анафеме, и смеялись над нелогичностью, что в Киеве одновременно в Софийском Соборе Мазепу предают анафеме, а в Михайловском монастыре за него, как за создателя храма, возносят молитвы об упокоении его души».
Кроме этого, Мазепа словно выпадал из ряда тех, кого проклинали в Воскресенье Торжества Православия: очевидно, что он не был еретиком, однако сомнительным для многих казалось и сравнение с Григорием Отрепьевым и Степаном Разиным. Едва ли не самым красноречивым в этом плане является фрагмент из опубликованных в 1893 году «Записок инженерного офицера Мартоса о турецкой войне в царствование Александра Павловича». Автор «Записок» посетил в 1812 году могилу Мазепы в г. Галац и сделал запись: «Мазепа умер в удалении от отечества своего, коего он защищал независимость; он был друг свободе и за то стоит уважения потомков[…] Его не стало, и имя Малороссии и её храбрых казаков изгладилось из списка народов, хотя невеликих числом, но известных своим существованием и конституцией. Кроме других добродетелей, Мазепа был друг наук: он увеличил в Киеве Академию в Братском монастыре, который им возновлён и украшен, снабдил её библиотекою и редкими манускриптами. Однако основатель академии и многих церквей и человеколюбивых заведений ежегодно проклинается в воскресенье первой недели великого поста вместе с Стенькой Разиным и иными ворами и разбойниками. Но какая разница! Последний был разбойник-святотатец. Мазепа — просвещеннейший, человеколюбивейший человек, искусный полководец и повелитель вольного народа. Я слушал эту гнусную церемонию в Киеве, которую совершал митрополит с архиереями и всем духовенством совершенно с пренебрежением имени нашей Церкви».
У Мартоса, как человека светского, не возникало особых сомнений в отношении правомерности отлучения за политические преступления, он лишь считал, что Мазепа не совершил подобного преступления. Немного иначе это должны были трактовать церковные иерархи. К сожалению, мы имеем лишь косвенные свидетельства их отношения к внесению в перечень оснований для анафемы и «дерзания на бунт и измену». Но показательно, что в июле 1918 года митрополит Антоний (Храповицкий) среди аргументов в пользу возможности отмены анафемы отметил и то, что она «наложена по приказу Петра и по чину, которого Церковь совершенно не знает». Хотя открыто об этом не говорилось, но отлучение Мазепы volens-nolens следовало рассматривать и в контексте вопроса о правомерности анафем, наложенных по требованию светских властей, что прямо запрещается канонами. Нельзя было рассмотреть какой-то частный случай произвола и вмешательства в сферу исключительных прерогатив церковных властей, избежав рассмотрения этого явления как такового. Разумеется, подобные размышления в Российской империи, по крайней мере до 1905 года, были табуированными. Поэтому неудивительно, что в 1865 году известный киевский церковный деятель, протоиерей Петр Лебединцев отнесся отрицательно к предложению Михаила Максимовича обсудить возможность мер по снятию анафемы с Мазепы. Таким образом публичное обсуждение возможности ее отмены было исключено, даже вне конкретных особенностей этой анафемы.
Собственно говоря, с прекращением упоминания имени гетмана во время службы в Воскресенье Торжества Православия исчезал и повод для подобного обсуждения. Нужно отметить, что после 1869 года на самом факте анафемы не акцентируется внимание даже тогда, когда, казалось бы, подобное упоминание неминуемо. Показательными в этом смысле были торжества, посвященные 200-летию Полтавской битвы. В органе Святейшего Синода — «Церковных ведомостях» — в материалах, посвященных этому событию, находим немало пассажей в адрес «предателя» Мазепы, тем не менее вопрос анафемы «деликатно» обходится. Между тем в «Службе благодарственной Богу в Тройце святой единому, о великой Богом дарованной победе над шведским королём Карлом ХІІ и воинством его, содеянной под Полтавой, в лето 1709, месяца июня, в день 27» Мазепа называется «вторым Иудой», «сыном гибельным» и «диаволом норовом».
Итак, в течение двух веков так и не удалось сгладить ярко выраженную неадекватность этого акта, придать ему более или менее церковный характер. Однако воздержание от использования апелляций к анафеме с пропагандистской целью и прекращение упоминания имени гетмана во время торжественных анафем фактически привели к тому, что это дело «выпало» из поля зрения украинских деятелей.
«Поминальная служба всецело революционного характера»
Загадочная панихида 10 июля 1918 года
Наиболее загадочным в этом деле остается эпизод периода Гетманского государства в 1918-м. 10 июля 1918 года на площади перед Софийским собором впервые за 209 лет служилась панихида по Ивану Мазепе. Анализ событий, разворачивавшихся вокруг этой панихиды, дает основания считать ее уникальной: «Со святыми упокой» пелось по человеку, над которым, по крайней мере формально, продолжала висеть анафема.
Инициировали проведение панихиды политические круги, желавшие сделать ее одним из эпизодов празднования «годовщины великого противороссийского срыва, приведшего к несчастливой битве при Полтавой», своеобразной антитезой торжественным службам по поводу «Преславной Полтавской виктории», практиковавшимся в Российской империи. Отношение гетмана Скоропадского к этой идее было неоднозначное. В частности Дмитрий Донцов, один из инициаторов проведения панихиды 10 июля 1918 года, так описывает свой разговор с гетманом по этому поводу: «Гетьман казав мені, готовий був зробити все, щоб спричинитися до цього обходу. Навіть митрополита Антонія змусив послати телеграму до Московського митрополита Тихона, щоб він зняв прокляття. [...]
Але з приводу панахиди у Св. Софії, яку ми хотіли зробити урочистим і офіційним святом, заявив Гетьман, що він особисто міг би брати участь у такій панахиді тільки, коли б на ній було присутнє все вище духовенство».
Двойственность отношения гетмана к панихиде (активные меры по формальному улаживанию дела и нежелание принять участие в торжествах), да и к самой фигуре Мазепы, разделяли и большинство его министров. Накануне события, в 22 часа 9 июля, созвали внеочередное заседание правительства. Первым пунктом повестки дня был вопрос о панихиде по гетману Мазепе. Выслушав доклад председателя Совета Министров Лизогуба, Кабинет единогласно признал, что «день пам’яти Гетьмана Мазепи, національно-патріотична роль котрого в історії України уявляється дуже спірною, національним святом лічити не можна». Присутствие кого-либо из членов правительства на панихиде в Св. Софии было признано нежелательным.
Апелляция к «сумнівності національно-патріотичної ролі Мазепи в історії України» таила и более прозаические соображения. В частности — нежелание портить отношения с высшими церковными властями, которые до последнего момента сопротивлялись возможности «молитвы за гетмана Мазепу».
Высшее духовенство было захвачено врасплох этой проблемой и не смогло быстро сформулировать свою позицию. Хотя на Всероссийском соборе уже отменили одну из анафем, наложенных по приказу светских властей, — митрополиту Арсению (Мациевичу), ни один из епископов не рискнул сказать, что аналогичным образом нужно решить и дело Мазепы. Речь шла, конечно, о соображениях чисто политического характера: момент для этого был крайне несоответствующий. Реабилитировав гетмана именно сейчас, на фоне, как выразился один тогдашний публицист, «краха идеи Петровой» — распада империи, церковные власти вошли бы в противоречие с собственными утверждениями о том, что православная церковь — единственный объемлющий символ и залог восстановления «единой и неделимой России».
С другой стороны, жесткое сопротивление чаяниям части верующих, без каких-либо убедительных аргументов в обоснование этой анафемы, также не представлялось возможным. Митрополиту Антонию (Храповицкому) удалось немного разрядить обстановку. На заседании 2-й сессии Всеукраинского Собора он, довольно неожиданно для многих, заявил: «[Мазепа] отлучён от Церкви, но это, откровенно говоря, беспричинно и несправедливо. Когда в своё время праздновали юбилей Полтавской победы и я получил от Полтавского преосвященного приглашение принять участие в торжествах, я прямо ему ответил, что скорее соглашусь почтить память Мазепы, чем Петра, коего считал и считаю главным врагом православия. Гетман Мазепа — политический деятель. Он находил, что для блага страны нужно отделение Украины, почему и поднял восстание. За это он, как и Гришка Отрепьев, предан анафеме. Но, не говоря о том, что в древних чиновниках вообще нет чина анафематствования, самое отлучение гетмана Мазепы предположено снять, уже возбуждено соответствующее ходатайство перед Собором и Патриархом, и я сам нахожусь в числе подписавших это ходатайство. Снимет Патриарх отлучение, и я сам отслужу панихиду по гетману Мазепе, даже речь скажу о заслугах его для Украины. И до того времени, понятно, ни один добрый христианин не должен принимать участия в панихиде по гетмане Мазепе, так как подобная панихида — всецело революционного характера».
Рискнем высказать предположение: подписывая обращение к Патриарху, высокопреосвященный Антоний отдавал себе отчет, что тот не возьмет на себя ответственность снять анафему единолично и дело перейдет на рассмотрение Всероссийского Собора. В конкретных условиях лета 1918 года, когда даже восстановление деятельности этого Собора было под вопросом, наиболее вероятным казалось отложение рассмотрения «до лучших времен». Если бы Антоний искренне хотел быстро устроить дело, он должен бы был инициировать специальное ходатайство от лица Всеукраинского Собора или епископата украинских епархий.
Вообще-то, в отношении позиции церковных властей имеется несколько загадочных моментов, которые невозможно проверить при помощи документов. Во-первых — нам не удалось отыскать никаких следов дела о Мазепе ни в архиве канцелярии Патриарха, ни в архиве Всероссийского Поместного Собора. Даже предположив, что именно эти документы потерялись (а архивы сохранились без значительных потерь), мы не сможем объяснить, почему об этом нет никаких упоминаний в других источниках. По крайней мере почти наверняка дело не передавалось на рассмотрение Поместному Собору, как это, по некоторым данным, пообещал Патриарх. Но и своего ответа на ходатайство из Украины он тоже не дал: если бы подобный ответ существовал, его обязательно бы обнародовали в Киеве. Отсутствие документа со временем вызвало много спекуляций на тему «снимал ли Патриарх Тихон анафему»? Конечно, остается возможность, что документ потерян, что он был передан только митрополиту Антонию и т.д. Но о настолько нерядовом решении должен был знать хотя бы епископат. Тем не менее когда в 1932 году вопрос анафемы Мазепе рассматривал Синод Православной церкви в Польше, ее предстоятель, митрополит Дионисий (Валединский) (в 1918-м — епископ Кременецкий), проявил полную неосведомленность о существовании такого акта.
Во-вторых, мы можем только догадываться о всех факторах, заставивших митрополита Антония (еще вечером 9 июля заявлявшего Скоропадскому и Лизогубу, что «з канонічного погляду відправлення панахиди по Гетьманові Мазепі не може бути допущено, позаяк над ним було проголошено церковне прокляття, а відтак кожен священнослужитель, в якім би він не був сані, за відправлення такої панахиди підлягає церковному суду») утром 10 июля благословить на ее проведение своего викария — епископа Черкасского Назария (Блинова)...
Тем не менее, даже приняв во внимание упомянутые «белые пятна», мы можем таким образом обобщить позицию церковных властей: не усматривая реальных канонических преград к отмене анафемы, высшие церковные иерархи считали необходимым отложить это решение ввиду «несоответствия момента» и нежелательных политических аналогий, которые могли из него вытекать. Разрешение на проведение панихиды стало, таким образом, лишь элементом игры, целью которой было избежать принципиального и открытого решения проблемы. Уступив требованиям провести поминальную службу «всецело революционного характера», Патриарх и митрополит Антоний маскировали этим потребность настоящего восстановления справедливости в отношении гетмана Мазепы. Был зафиксирован дореволюционный status quo: об анафеме «забыли», а у верующих оставался «выбор»: считать, что Господь душу гетмана «в оселі праведних прийме, в лоні Авраамовім упокоїть і до праведників приєднає» — или что она будет гореть в «геенне огненной».
«Колесо української історії обернулося і стало...»
Нынешняя ситуация вокруг дела анафемы Мазепе
После 1918 года дело анафемы еще несколько раз возникало из забвения. Впервые это случилось в начале 1930-х в связи с попытками украинских кругов в Польше отметить торжественными богослужениями 300-летие со дня рождения гетмана (1632 год — одна из версий года рождения Мазепы). 22 октября 1932 года Синод Православной церкви в Польше рассмотрел этот вопрос и принял решение отложить его до получения разъяснений от Вселенского Патриарха. Показательным является то, что митрополит Дионисий не обратился за справкой к митрополиту Антонию (Храповицкому), как неоднократно делал это по другим вопросам. Наверное, он все-таки наверняка знал, что никаких документов в отношении Мазепы, подписанных Патриархом Тихоном, никогда не существовало.
Ответ от Вселенского Патриарха, которого ожидали в Варшаве, задержался (выяснение, был ли он вообще, требует дальнейших архивных поисков), а между тем панихиды по Мазепе начали служиться в греко-католических церквях. Реагируя на такой поворот событий, православный епископат разрешил аналогичные службы и православным священникам. 17 февраля 1933 года, заслушав реферат высокопреосвященного Дионисия, в котором тот отметил, что «щиро віддані православній Церкві українці глибоко скорблять над замогильною долею такої заслуженої для тої Церкви людини, якою був блаженної пам’яті Гетьман Мазепа, а слабодухи беруть участь у загальних моліннях за нього в католицьких уніатських церквах, на свою духовну шкоду й спокусу ближніх», Синод разрешил молиться за упокой души Ивана Мазепы. В постановлении, однако, подчеркивалось, что этим решением не предусматривается вопрос об отмене анафемы.
Любопытно, что за развитием дела внимательно следила польская пресса. Причины такого внимания одна из газет объясняла следующим образом: «Вопрос приобретает особый смысл, если принять во внимание, что Мазепа символизирует не только идею независимости Украины, но и также искал опору для этой идеи в Польше. Отсюда вытекает, что и анафема, довлеющая над Мазепой, является по сути актом, направленным против польско-украинского сотрудничества как перманентного исторического явления».
Позднее панихиды по Мазепе служили многие иерархи этой церкви, в частности епископ Поликарп (Сикорский), архиепископ Илларион (Огиенко) и другие, но де-юре в этом деле ничего не изменилось. Собственно, в 1930-х годах не было к кому и обращаться за отменой: на фоне ситуации, в которой в Советском Союзе оказалось священноначалие Русской православной церкви, заинтересованные не могли и подумать о таком ходатайстве.
Тем временем в выпущенном в 1938 году Украинским научным институтом в Варшаве сборнике «Мазепа» Александр Лотоцкий (статья под названием «Справа правосильності анатемування гетьмана Івана Мазепи») предложил иной подход к решению проблемы. Он поставил под вопрос церковную правомочность наложенной анафемы: свершившаяся фактически, она непосредственно базируется лишь на распоряжении светских властей и не оформлена надлежащим образом. Кроме того, возникает вопрос: имел ли право митрополит Стефан (Яворский), являвшийся всего лишь местоблюстителем Патриаршего престола, принимать такое решение? По мнению Лотоцкого, это мог сделать только Собор епископов. Таким образом, считал историк, формального, соответственно оформленного акта отлучения не было, а следовательно, «як не було правосильної постанови про піддання гетьмана анатемі, то й не було та й немає потреби скасування тої постанови». Но аргументы Лотоцкого, насколько можно судить, не восприняло священноначалие Православной церкви в Польше. Возможная причина сего — это не снимало проблемы, о неправомочности анафемы должна была объявить и церковь, в которой она была наложена. Аргументация же оснований для этого акта было уже делом второстепенным.
Новый всплеск интереса к «делу Мазепы» возник в конце 1950-х годов, накануне 250-й годовщины Полтавской битвы. Среди прочих украинских иерархов в диаспоре о нем вспомнил епископ УАПЦ Соборноправной Евгений Бачинский. Обращаясь к событиям 1918 года, он, в частности, писал: «Наша УАПЦерква Соборноправна врочистою всенародною панахидою по душі гетьмана Івана Мазепи на площі перед собором св. Софії в Києві 10-го липня 1918 року виступила проти безправного й антиканонічного анатомування Великого Борця за незалежну Україну». Бачинский не знал обстоятельств, связанных с этой панихидой, поскольку находился за рубежом, иначе должен был поинтересоваться, почему, например, в службе не принимали участия большинство будущих основателей УАПЦ формации 1921 года. Но сам текст обращения («Округового листа») подтверждает, что мифами обросли не только события начала ХVIII века, но и намного более близкие во времени и легкие для выяснения. В общем, украинским православным в диаспоре и не было особых причин что-то выяснять — продолжая практику, учрежденную в лоне Православной церкви в Польше, они спокойно молились за упокой души гетмана. Учитывая то, что теперь большинство из них находятся в каноническом подчинении Вселенского Патриарха, можно добавить еще один штришок к абсурдности дела: анафему, на истинности которой продолжают горячо настаивать отдельные круги в Русской Православной церкви, игнорируют прочие Православные церкви. Это обстоятельство, впрочем, совершенно не расстраивает жалеющих «поумничать» вокруг вопроса каноничности анафемы. Например, на сайте «Русского движения Украины» размещена статья о Мазепе под названием «Символ подлости и предательства». Среди прочего читаем: «Измена Мазепы Отчизне и Государю в ходе военных действий имела не только морально-нравственное, но и глубокое духовное значение, поскольку была нарушением клятвы верности, данной им при вступлении в должность на Кресте и Евангелии перед Богом. Нарушив эту клятву, Мазепа поругался над Господом, отлучив тем самым себя от Церкви, что для верующего человека является великим проклятием. Православная Церковь, объявив ему анафему, лишь засвидетельствовала свершившийся факт. Таким образом гетман Мазепа окончил свой жизненный путь не только злодеем и военным преступником, но и христопродавцем».
Решение Архиерейского Собора РПЦ 1997 года в отношении Патриарха Филарета (Денисенко) снова заставило возвратиться к вопросу о «Неправде московских анафем» (сборник под таким названием выпустил издательский отдел
УПЦ-КП). Мало кто обратил внимание, что этот сборник выпущен в ответ на сборник «Анафема», подготовленный издательством Московского патриархата «по случаю» отлучения Филарета. В нем также упоминается о деле Мазепы, однако мимоходом, аргументов в пользу его правомочности изначально недоставало. Но зафиксируем сей факт: какие бы заявления ни прозвучали позднее, в 1998 году РПЦ считала анафему, оглашенную в 1708 году, вполне легитимной.
Параллели между отлучением Филарета и отлучением гетмана Мазепы проводились, без преувеличения, в десятках статей в периодике того периода. Наиболее выразительной из них можно считать статью Оксаны Хомчук «Мазепа и Филарет», опубликованную в журнале «Українці Америки за Київський Патріархат» и сразу переизданную в Киеве отдельной брошюркой. Сравнив жизненный путь и особенности карьеры гетмана Мазепы и митрополита Филарета, она находит, что «повторення долі, подвигу, кари та обставин є просто разючими». «Через 289 років після знаменитої анатеми, кинутої 23 листопада 1708 року на славу і гордість українського народу — великого Гетьмана Івана Мазепу, Російська Церква виклинає Патріарха України. А ми можемо лише спантеличено признати, що як нація допустили біль і ганьбу повторення. Що 289 років пішло на те, щоб колесо української історії обернулося і стало», — писала она.
Оставляя за рамками нашей статьи дискуссию об обоснованности предложенных сравнений, отметим, что в фокус внимания снова попала лишь внешняя, поверхностная сторона этого дела. Ни одному из тех, кто поднимал крик вокруг анафемы Патриарху Филарету и сравнивал ее с отлучением Мазепы, и в голову не пришло требовать отмены анафемы от ноября 1708 г. Хотя для нелюбимой ими Москвы именно такая постановка вопроса является неудобной, а вот объединение его с «делом Филарета» или то, что в УПЦ-КП и УАПЦ молятся за Мазепу, — наоборот, ее вполне устраивает. Однако не нужно быть ясновидцем, дабы предположить, что такого обращения, например, к Патриарху Алексию, никогда не будет. Зато будут письма с требованиями не ехать в Украину.
Колесо украинской истории, о котором упомянула г-жа Хомчук, делает и более короткие обороты: надежды, что дело Мазепы будет закрыто, например, в этом году, такие же призрачные, как были в
1918-м. И поблагодарить за это в обоих случаях гетман мог бы не только своих врагов, но и «признательных потомков».