Алексей Косыгин: нереализованная альтернатива застою

Был ли СССР с самого начала обречен на крах? Или имел шанс продолжить свое существование в ХХI веке? С одной стороны, все империи рано или поздно распадаются, так почему же Российская, в своей «красной» форме, должна была стать исключением? С другой — мы имеем пример Китая, вот уже четверть века не без успеха развивающего рыночную экономику под руководством Коммунистической партии.

В конце 1980 — начале 1990-х годов СССР, пожалуй, не могло спасти уже ничто. Но когда именно была пройдена «точка невозврата», после которой государство, созданное Лениным—Сталиным, ожидало единственное — бесславный распад? Как развивалась бы история одной шестой суши, если бы не было брежневского застоя, а экономическая реформа, начатая в 1965 году председателем Совета министров СССР Алексеем Косыгиным, увенчалась бы успехом? И было ли это возможно вообще?

Однозначный ответ на эти вопросы дать невозможно, история не знает сослагательного наклонения. Но все-таки…

Как потенциальный коммерсант стал красноармейцем

21 февраля 1904 года в семье токаря петербургского минно-торпедного завода «Леснер» Николая Косыгина родился второй сын — Алексей. Николай Косыгин происходил из крестьян Коломенского уезда Московской губернии, около 15 лет прослужил в армии рядовым, а потом фельдфебелем. В Вильно, где стоял его полк, вступил в брак с Матроной Алексеевой, а выйдя в отставку, стал квалифицированным рабочим в столице империи. Он принадлежал, как говорили марксисты, к «рабочей аристократии» — жалованье Косыгина-отца достигало 150 рублей в месяц. Это были очень большие деньги. Ведь имперский чиновник низшего ранга, коллежский регистратор, получал 45 рублей в месяц, пирожок стоил тогда две копейки, мороженое — копейку, а «Жорж Борман», любимая шоколадка маленького Алеши, — три копейки.

Но, несмотря на это, вся семья из пяти человек проживала в одной комнате в огромной коммунальной квартире на Малой Вольфовой, где Николай Косы­гин, кстати, прожил до самой смерти, — а умер он в 1956 году 87-летним. Таково положение вещей характерно для квалифицированных петербургских рабочих начала ХХ века — они неплохо одевались, сытно питались, в выходные ходили в цирк или трактир, однако не могли позволить себе отдельное жилье.

Своей матери будущий советский премьер почти не помнил — она умерла в 1908 году, оставив шестилетнего Павла, четырех­лет­него Алексея и двухлетнюю Ма­рию. Младшая сестра родилась нездоровой и всю жизнь нуж­далась в особом уходе. Алек­сей про­являл заботу о ней в детст­ве, а в 1960—1970-х годах она жила в его семье в Москве, где и умерла.

Николай Косыгин больше в брак не вступал и сам воспитывал детей — строго и требовательно. Быть может, именно это придало характеру будущего премьера угрюмость и жесткость, которые отмечали почти все, кто общался с ним.

Старший брат Павел учился в гимназии, а Алексей пошел в Петровское коммерческое училище. Учеба в нем была довольно многоплановой. Будущих коммерсантов и финансистов обучали, в частности, эффективным приемам счета — ведь тогда не было никакой вычислительной техники. И потом, спустя многие годы, нарком и председатель Совета министров Косыгин поражал своих коллег способностью умножать большие числа, добывать квадратные корни и вычислять проценты.

Однако закончить училище Алек­сею не довелось — в начале 1918 года большевики его закрыли.

По словам Косыгина, вся семья сразу приняла Октябрьскую революцию, хотя при царизме отец не принадлежал ни к одной из социалистических партий. В 1918 году старый вояка Николай Косыгин был призван в «части особого назначения» (ЧОН), служил в охране железнодорожных вокзалов Петрограда и его окраин до 1922 года. А в 1919-м красноармейцем добровольно стал и 15-летний Алексей. Активного участия в боевых действиях не принимал, служил в Петрограде и Мурманске в 16-м и 61-м управлениях военно-полевого строительства ординарцем командира батальона. Возможно, выбор подростка был обусловлен тогдашним революционным энтузиазмом, а может — простым желанием избежать голода, свирепствовавшего в те времена в Северной Пальмире.

Демобилизовавшись в марте 1921 года, Алексей поступил на Всероссийские продовольственные курсы Наркомпрода в Петрограде, которые со временем были реорганизованы в Петроградский кооперативный техникум, который он и окончил в 1924 году.

Работать молодой специалист уехал в Сибирь. Сперва был инструктором Новосибирского союза кооператоров, а в 1926-м отправился в город Киренск на реке Лене в Иркутской области, где стал заведующим орготделом, а практически возглавил Ленский союз кооператоров. Это была первая руководящая должность в жизни 22-летнего юноши. И Косыгин зарекомендовал себя наилучшим образом.

Не все сейчас помнят, что в 20-е годы в СССР соревновались между собой две концепции построения социализма: «левая», предполагавшая тотальное огосударствление экономики, и «правая», согласно которой едва ли не основным путем к светлому будущему является потребительская и производственная кооперация. Ее представителями были любимый ученик Ленина Николай Бухарин и ряд старых большевиков, спустя несколько лет «оказавшихся» правыми оппортунистами и сгинувшими в сталинских застенках.

Но в середине 1920-х кооперация еще была мощной экономической силой. В Киренске Косыгин развернул целую сеть потребительских магазинов, торговавших преимущественно английскими и американскими товарами. Но самым большим его достижением стала реализация концессии английской компании «Лена Голдфилд» — фактически на реке Бодайбо было создано крупное советско-британское золотодобывающее совместное предприятие. Работало оно эффективно и приносило немалую прибыль не только заморским капиталистам, но и сибирским кооператорам.

В 1927 году Косыгин вступил в брак с Клавдией Кривошеиной. Воспитывавший ее отчим до революции был управителем большого имения в Киренске. Семья сохранила свое благосостояние и в 20-е годы. Спустя многие годы Клавдия Андреевна рассказывала внуку, что очень волновалась, когда должна была представить Алексея отчиму — ведь без его согласия она, воспитанная в старых традициях, замуж бы не пошла. Однако кооператор-коммунист (а именно в том году Косыгин стал членом ВКП(б) и предприниматель-нэпман очень понравились друг другу. Благосло­вение на брак было получено.

В духе нового времени молодая семья поселилась в коммуне, которую, кроме Косыгина, образовали еще трое его неженатых коллег-кооператоров. Практи­чески всю домашнюю работу выполняла Анна Кузакова, девушка с эвенкийскими корнями. Она была служанкой Клавдии еще в родительском доме. Аннушка так и не разлучалась с семьей Косыги­ных — уехала с ними из Сибири в Ленинград, со временем в Москву, была нянькой сначала единственной дочери Косыгиных Людмилы, родившейся в Киренс­ке в 1928 году, потом внуков Алеши и Тани.

Успехи молодого организатора кооперативного движения были замечены: в 1928 году, по инициативе первого секретаря Сибирского крайкома ВКП(б) старого большевика Эйхе, Косы­гин был приглашен в Новосибирск и назначен заведующим экономического отдела Сибкрайсоюза кооператоров.

А спустя два года, в 1930-м, Косыгин решил... поставить крест на своей столь успешной карьере в кооперативном движении. Он добился партийного направления на учебу на факультете потребительской кооперации в Университете им. Рыкова, но стал студентом дневной формы обучения Ленинградского текстильного института им. Кирова.

К тому времени Сталин окончательно разгромил и правый, и левый уклоны в партии. Начавшаяся массовая коллективизация, по сути, была отнюдь не кооперированием мелких сельских собственников, а огосударствлением. Косыгин почувствовал, что в скором времени самые преуспевающие советские кооператоры станут «врагами народа». И его предвидения сбылись. Буквально спустя неделю после отъез­да семьи Косыгиных из Сибири был арестован и вскоре расстрелян Эйхе, через полтора года факультет потребительской кооперации, на котором должен был учиться Косыгин, объявили «рассадником меньшевизма» и закрыли, а почти всех преподавателей и студентов репрессировали.

В этом случае Косыгин впервые проявил удивительную способность к самосохранению в условиях тоталитарного советского режима, который именно тогда начал пожирать не только своих врагов, активных или потенциальных, но и собственных детей — коммунистов. В течение нескольких десятилетий своей карьеры он избегал идеологических должностей, сохраняя за собой реноме «чистого хозяйственника». И вместе с тем поддерживал «генеральную линию» партии, как бы (порой диаметрально) эта линия ни менялась. Но в отличие от подавляющего большинства советских функционеров, он старался не заводить и не поддерживать близких, особых отношений с тем или иным руководителем.

В конце 1920-х в Новосибирс­ке кое-кто с завистью называл Косыгина человеком Эйхе. Всесильный первый секретарь действительно симпатизировал молодому кооператору и прочил ему большое будущее. Но это особое отношение в один момент превратилось из «почетного отличия» в клеймо, когда Эйхе оказался «врагом народа». В дальнейшем наш герой делал все возможное, чтобы ни у кого не было никаких оснований сказать: «Косыгин — человек того-то». Каким бы большим влиянием этот кто-то ни пользовался к тому времени. Так же он (в отличие от Хрущева, Брежнева и др.) принципиально не старался сформировать после назначения на новую должность собственную команду, перетягивать со старого места работы на ответст­вен­ные должности в новой для себя структуре преданных ему «своих людей», кроме разве что двух-трех референтов. Уже спустя многие годы после смерти советского премьера его многолетний помощник Юрий Фирсов утверждал: «Косыгин не принадлежал ни к чьей команде, не было собственной команды и у него самого». В 1940 году, став замом председателя Совнаркома СССР, Косыгин всячески дистанцировался от своего земляка-питерца, весьма влиятельного члена политбюро Андрея Жданова, который, собственно, и обратил внимание Сталина на его таланты. После смерти Жданова, когда Сталин уничтожил «ленинградскую группировку» в руководстве СССР, именно это дало Косыгину возможность сохранить жизнь и свободу.

«Ну как ты, Косыга? Ничего, еще поработаешь…»

Но карьера Косыгина только набирала обороты. В 1938-м он, с подачи Жданова, два с половиной месяца проработал заведующим промышленно-транспортного отдела Ленинградского обкома партии (кстати, единственная чисто партийная должность в его продолжительной карьере), 9 октября 1938 года становится председателем исполкома Ленинградского горсовета, «красным мэром» второй столицы России, 2 ян­варя 1939 года возглавил только что созданный Наркомат текстильной промышленности СССР, а 17 апреля 1940 года стал замом председателя Совнаркома СССР, отвечающим за производство и снабжение населения товарами широкого потребления.

Взлет Косыгина поражает. Ме­нее чем за пять лет фабричный мастер превратился в вице-пре­мьера огромного государства.

На то были объективные основания. В это пятилетие советскую номенклатуру можно было сравнить с армией, ведущей жесточайшие бои, когда смерть или ранение каждый день вырывает из ее рядов несколько, а то и десяток-полтора товарищей — только причиной «исчезновения» руководителей были аресты. Но самым кровавым в истории СССР был не этот период, а начало 1930-х. Но тогда миллионами гибли «чужие» — крестьяне, а теперь десятками тысяч — номенклатурщики. В течение одного 1937-го или 1938 года на некоторых должностях сменилось по пять-семь руководителей! Да и старые большевики, герои подполья и Гражданской войны, даже те, которым удалось не попасть за решетку и сохранить жизнь, в массе своей оказались не способными решать масштабные задачи хозяйственного строительства и мало-помалу уходили на второй план. Карьеру же самого Косыгина, бесспорно, определили его личные качества: колоссальная трудоспособность и организаторские способности, высокая эрудированность и «преданность делу партии» — принципиальное нежелание критически относиться к любым, даже самым ужасным действиям товарища Сталина.

Следует отметить, что судьба Косыгина не была уникальной — именно тогда появилось немало молодых, почти ровесников нашего героя, «сталинских наркомов»: Малышев — нарком военной промышленности, Ванников — нарком боеприпасов, Носенко — нарком кораблестроения, Шахурин — нарком авиационной промышленности, Тево­сян — нарком тяжелой промышленности. Но Косыгин поднялся выше всех.

В начале войны с гитлеровской Германией Косыгин был назначен замом председателя Сове­та по эвакуации при Совнар­коме СССР. Однако он фактически руководил этим советом, поскольку его председатель — старый большевик Шверник — был фигурой скорее декоративной. То, что к концу 1941 года на вос­ток было эвакуировано 1523 промышленных предприятия, большинство из которых в короткие сроки возобновили свою работу на новых местах, — в большой мере заслуга Косыгина.

В сентябре 1941 года Косыгин руководил — с «выездом на место» — эвакуацией Харькова (буквально в последний миг ему удалось вывезти оборудование танкового, турбинного и электромеханического заводов), в октябре — Москвы. Сам он остался вместе со Сталиным в столице и стоял рядом с вождем на трибуне Мавзолея во время памятного парада 7 ноября 1941 года. А в ночь на новый 1942 год получил сверх­сложную задачу — организовать вывоз людей и промышленного оборудования из блокиро­ванного фашистами Ленингра­да. Именно Косыгин, проведя в этом городе пол­года, несмотря на все труднос­ти, организовал «Дорогу жизни» по льду Ладожского озера, вывезя из осажденного города 550 тысяч человек (в том числе и своего старого отца), 70 промышленных предприятий и 160 тыс. тонн цветных и черных металлов. Но, как известно, сотни тысяч ленинградцев все же погибли от голода...

Спустя многие годы, за несколько месяцев до смерти Косы­гина, к нему удалось прорваться российско­му писателю Д.Гранину, вместе с А.Адамовичем готовившему тогда документальную «Блокадную книгу», посвященную подвигу и трагедии защитников города на Неве. Гранина интересовал прежде всего вопрос, представлявшийся ему наи­более трагичным: приходилось ли выбирать, что вывозить раньше — людей или металл, кого спа­сать, кому помогать — фронтовикам танками, самолетами или ленинградцам хоть чем-то... Отве­та на свой вопрос Гранин так и не получил. «И людей вывозили, и оборудование, — ответил Косы­гин. — Ясно, что одновременно, но это в целом и в общем. А практически же каждый раз приходилось решать, чего сколько. Так и решали: и то, и другое», — сердито настаивал Косыгин. Даже спустя многие годы он не решился искренне ответить на этот «неудобный» вопрос. «Мне стало жаль этого старого, но еще сильного, умного человека, который вроде бы так много мог, обладал огромной властью и был так внутренне несвободен», — подытоживает Гранин. Не случайно зять Косыгина академик Джермен Гвишиани признает: «Привычка скрывать свои мысли и чувства, приобретенная за годы сталинской службы, осталась у Косыгина навсегда».

В июне 1942 года Косыгин получил новую задачу — на него как на члена Государственного комитета обороны была возложена ответственность за снабжение Красной армии средствами инженерного и саперного вооружения. И за полгода ему удалось увеличить количество предприятий-поставщиков вдвое — до 1500. В 1943 году Косыгин был награжден орденом Красного Знамени. И хотя к концу жизни он имел две Звезды Героя Социалистического Труда, шесть орденов Ленина и относился, по свидетельству своего внука Алексея, к наградам без особого пиетета (только после многоразовых напоминаний Брежне­ва начал прикалывать к лацкану Золотые Звезды) — к этому сравнительно скромному ордену, единственной своей боевой награде, питал особое чувство.

Конец 1940-х годов — пик карьеры Косыгина при Сталине. В марте 1946-го он впервые становится членом политбюро ВКП(б). Сохраняя должность зама председателя Совнаркома (председателем был сам Сталин), Косыгин постепенно расширял свою компетенцию, переходя от таких «вто­ростепенных» для сталинского СССР вопросов, как снабжение товарами широкого потребления трудящихся, к более глобальным. В частности, в качестве министра финансов он подготовил и провел денежную реформу в 1948 году и отменил карточную систему в СССР. На короткое время он вошел в сталинскую «семерку» — неформальный круг руководства страны, по нескольку раз в неделю собиравшийся вечерами на «ближней даче» вождя. Например, многолетний формальный глава советского государства Ми­хаил Кали­нин в этот «ближний круг» никогда не входил. Но апофеозом приближения к Сталину стал август 1947 года, когда Ко­сыгина, отдыхавшего с семьей в Мухалатке, неожиданно пригласили с супругой на крымскую дачу Сталина. После затянувшегося до утра дружеского ужина Сталин предложил отправиться вместе с ним на Кавказ на флагмане Черноморского флота крейсере «Мо­лотов». После этого путешествия, продолжавшегося несколько дней, о 43-летнем Косы­гине начали говорить как о возможном преемнике Сталина. А в Третьяков­ской галерее появилась картина «Сталин и Косы­гин на крейсере «Мо­лотов». Прав­да, в скором времени позиции Ко­сыгина пошатнулись, автор зарисовал его изображение, и картина стала называться «Сталин на крейсере «Молотов». Со временем в немилость попал и Моло­тов, и потому картина получила новое название «Сталин на крейсере». А в 1956 году, после известного доклада Хрущева, ее вообще сняли с экспозиции. Звучит как анекдот, но ведь это правда. И ничего, по большому счету, Джордж Оруэлл в своей страшной антиутопии «1984» не преувеличил...

В 1949 году, с разрешения Сталина, Берия и Маленков инициировали дело «антипартийной ленинградской группы». Были арестованы и расстреляны все выдвиженцы Жданова, умершего за год до того: Алексей Кузнецов, секретарь ЦК, являвшийся куратором спецслужб и осуществлявший отбор кадров; член политбюро и председатель Госплана Николай Вознесенский; его брат Алексей, министр образования; секретарь Ленинградской парторганизации Петр Попков.

Но ведь Косыгин тоже был ленинградцем и выдвиженцем Жданова! Да еще, как на грех, Клав­дия Косыгина оказалась дальней родственницей Кузнецова. Показания арестованных «мятежников», распечатывавшиеся и рассылавшиеся всем членам политбюро, пестрели фамилией «Косыгин». Берия очень хотел отправить в «мясорубку» и его. Но Сталин не позволил. Правда, позиции Косыгина весьма ослабли, из членов президиума ЦК его перевели в кандидаты, месяцами он жил в ожидании ареста. И только в начале 1953 года на каком-то совещании, где Косыгин сидел в одном из последних рядов, к нему подошел Сталин, похлопал по плечу и спросил: «Ну как ты, Косыга? Ничего, еще поработаешь…»

Не первый, но и не второй

Казалось бы, Косыгин наконец-то «вырвался на оперативный простор». Но между ним и Хрущевым постепенно назревал конфликт, вызванный принципиально различными подходами двух деятелей к руководст­ву государст­вом, в частности экономикой. По своей натуре Косыгин не был ни революционером, ни политиком, стремившимся к командным позициям ради самой власти. Он никогда не ставил задачу круто изменить ситуацию, не имел привычки разрушать уже сделанное. Задумывая какие-то изменения, Косыгин всегда обращался к специалистам, экспертам, глубоко изучал различные взгляды, подходы и только после этого принимал решения и внимательно отслеживал их выполнение. «Хрущев был внутренне раскованным и свободным человеком, чего нельзя сказать о Косыгине», — признается его внук, действительный иностранный член НАН Украины профессор Алексей Гвишиани. Но всегда ли «раскованность» и импульсивность Хрущева, порой выливавшиеся в авантюризм, шли на пользу делу?

Косыгину не нравилось, что Хрущев часто принимал решения без надлежащего обоснования. Лишь один пример: однажды, пролетая над дельтой Волги, Хрущев увидел огромные заросли тростника. Кто-то из сопровождения высказал идею, что это практически неисчерпаемый источник сырья для производства целлюлозы. И Никита Сергеевич загорелся — немедленно построить под Астраханью крупный целлюлозно-бумажный комбинат. Несмотря на сопротивление Косыгина, он все-таки заставил внести коррективы в уже утвержденный народнохозяйственный план на следующий год, выделить немалые средства. В результате пришлось урезать другие статьи затрат, вполне обоснованных. Когда комбинат был построен, выяснилось, что скошенный на больших участках тростник естественным путем не восстанавливается, экологии был причинен огромный ущерб. Кроме того, оборудование, рассчитанное на древесину, на другом сырье — тростнике — просто не могло качественно работать. Поэтому лес для Астрахан­ского комбината пришлось возить из Сибири и Архангельской области...

Но больше всего Косыгина поражал авантюризм Хрущева во внешней политике. Он был убежден, что во время спровоцирован­ного советским руководством Ка­рибского кризиса в 1962 году только чудом не разразилась третья мировая война. Такой лидер, по мнению Косыгина, просто не имел права возглавлять сверхдержаву.

Поэтому когда в августе 1964 года Леонид Брежнев предложил Косыгину принять участие в заговоре против Хрущева, тот согласился. А на заседании политбюро, когда Анастас Микоян высказался в пользу того, чтобы разделить должности первого секретаря ЦК КПСС и председателя Со­вета министров, сохранив одну из них за Хрущевым, именно Ко­сыгин жестко выступил за полное отстранение Хрущева от власти.

В октябре 1964 года СССР возглавил своеобразный триумвират — генеральным секретарем ЦК КПСС стал Леонид Брежнев, председателем Совета министров — Алексей Косыгин, а президиум Верховного Совета СССР в скором времени возглавил Нико­лай Подгорный. Всю полноту власти Брежневу удалось перетянуть на себя лишь спустя десять лет.

Косыгин стоял во главе правительства СССР дольше, чем любой другой премьер-министр СССР, царской или постсоветской России, — ровно 16 лет, до октября 1980-го. И был отправлен Брежневым в отставку после тяжелой болезни 23 октября 1980 года, за два месяца до смерти.

«Что касается Л.И.Брежнева, то он, бесспорно, не мог не ощущать интеллектуального и морального преимущества А.Н.Косы­гина, — утверждает российский историк Рой Медведев. — Но у завистливого, тщеславного и неблагодарного генсека и его ближайшего окружения это обстоятельство порождало лишь стремление принизить роль и заслуги Косыгина, сократить сферу его компетенции. Между Косыгиным и Брежневым не было открытого конфликта, хотя скрытый конфликт постоянно существовал и развивался». С Медведевым полностью согласен бывший первый секретарь ЦК Компартии Украины Петр Шелест: «Мне кажется, что Брежнев и Косыгин друг друга ненавидели, но терпели и делали вид, что все в порядке».

«Так или иначе, — подытоживает Медведев, — но этим двум настолько разным людям пришлось работать вместе на протяжении шестнадцати лет, что было крайне нелегко прежде всего для Косыгина, в кругу близких для себя людей иногда называвшего Брежнева и его «команду» просто и недвусмысленно — «троглодиты».

Так был ли у СССР шанс?

Экономическую реформу 1965 года в СССР совершенно справедливо связывают с именем Алексея Косыгина. Основные идеи реформы сводились к тому, что в центре все вопросы решить невозможно, а потому нужно провести децентрализацию. Послед­няя должна была коснуться как сферы накопления — с тем чтобы по крайней мере часть капиталовложений осуществлялась не по воле московского Госплана, а на низовом уровне управления, так и вопросов номенклатуры продукции. Государственные предприятия должны были получить право самостоятельно решать, какую продукцию и в каком количестве выпускать.

Были оставлены лишь пять директивно планируемых показателей:

— объем реализации продукции;

— ее основная номенклатура;

— фонд заработной платы;

— прибыль и рентабельность;

— взаимоотношения с бюджетом.

При этом первые два показателя рассматривались как временные, от которых спустя два-три года можно будет отказаться.

Предполагалось, что объемы оплаты труда будут напрямую связаны с результатами работы, а безвозмездное выделение государственных фондов для предприятий будет отменено и введена плата за фонды с прибыли, остаток которой пойдет на развитие производства и материальное стимулирование, а значит, возникнут материальные стимулы экономить эти ресурсы.

Уже первые шаги внедрения реформы дали вполне осязаемые результаты. Так, если за пятилетие 1961—1965 гг. в среднем за год объемы производства росли в СССР на 4,9%, то в 1966—1970 гг. — на 5,6%. Среднегодовой прирост национального дохода составлял соответственно 5,7 и 7,1%. Производительность труда за первое из упомянутых пятилетий возросла на 29, а за второе — на 37%. Фондоотдача в 1961—1965 годах снизилась на 13%, а в 1966—1970-х — выросла на 3%. Реальные доходы населения в первые пять лет косыгинской реформы возросли почти на треть.

Реформа изначально натолкнулась на сильное сопротивление руководящей верхушки СССР, причем даже не так со стороны партийных идеологов-ортодоксов во главе с пресловутым Михаилом Сусловым, как на уровне отраслевых отделов ЦК КПСС, аппаратов министерств, республиканских и областных партийных комитетов. Это сопротивление поддержал и по сути возглавил Брежнев в своей карьерной борьбе с Косыгиным за власть и влияние. В конце 1967 года генсеку удалось протянуть решение, что «в порядке исключения» остатки прибыли, которыми предприятия могли распоряжаться по своему усмотрению, в этом году будут перечислены в государственный бюджет. Это стало началом сворачивания экономической реформы 1965 года — началом ее конца.

Но было бы упрощением считать, что экономические преобразования Косыгина потерпели крах только из-за внешнего сопротивления. И если бы судьба сложилась чуть иначе, если бы ему, а не Брежневу удалось наконец-то сосредоточить в своих руках всю полноту власти в стране, то никакого застоя не было бы, а СССР, быть может, существовал бы до сих пор.

Однако косыгинская реформа содержала зародыш своей неудачи уже внутри себя самой — из-за своей половинчатости и непоследовательности. Прежде всего Косыгин даже не ставил вопрос о свободном ценообразовании на оборудование, сырье и потребительские товары. Так выхолащивалась экономическая сущность важнейшего показателя — объемов реализации продукции, ведь реализовывалась и продукция по искусственным, «нарисованным» государством ценам. В условиях директивной государственной экономики, как известно, всегда существует дефицит всех видов ресурсов. Если предприятие не может повышать цены при преобладании спроса над предложением, оно будет не способно удовлетворить всех желающих купить продукцию. И тогда будет выбирать между покупателями — а выберет оно практически всегда того, кто не будет ставить «слишком» высокие требования к качеству продукции. Тем самым выхолащивается рыночная борьба за повышение качества и полнейшее удовлетворение нужд потребителя. Финансовые санкции за недопос­тавку продукции, невыполнение предприятиями своих обязательств так и не были введены, хотя Косыгин и хотел это сделать. А вот экономию фонда заработной платы за счет сокращения численности занятых он изначально планировал в полном объеме перечислять в государст­венный бюджет. Материальное стимулирование работников успешных предприятий по итогам года предполагалось в размере лишь месячной зарплаты (прославленная «тринадцатая» зар­плата). Почему не двухнедельной или шестимесячной? Неиз­вестно.

Впрочем, если бы даже Косы­гину не мешали «внедрять в социалистическую экономику рыночные методы» и он делал бы это более системно и последовательно, конечный итог развития СССР был бы, пожалуй, примерно тот же. Ведь Янош Ка­дар в Венгрии воплотил в жизнь практически все, что Ко­сыгин только намеревался сделать в СССР. И что? Венгрия действительно была «самым счаст­ливым бараком в социалистическом лагере», жизненный уровень населения там был выше, чем в любой другой социалистической стране, но экономическое соревнование со свободной рыночной экономикой кадаровская квазисоциалистическая Венгрия все-таки безнадежно проиграла. И социалистический режим в этой стране бесславно сгинул.

А как же реформы Дэн Сяопина в Китае, дающие тамошней Компартии возможность по-прежнему удерживать власть? Так ведь Дэн и его последователи фактически демонтировали в своей стране социализм. Кажется, что Косыгин на это был в принципе не способен. Он был «человеком системы», а не революционером. А другой системы, кроме командно-административной, не знал. И не мог, ведь просто не имел сил, как пел Высоцкий, «вырваться за флажки».

«Год за годом, пятилетие за пятилетием, — пишет один из «прорабов перестройки» Гавриил Попов, — шли реформы, некоторые еще при И.В.Сталине, потом — при Н.С.Хрущеве и, наконец, в брежневскую эпоху. Но с неумолимой логикой все повторялось: сначала грандиозные ожидания, потом частичные улучшения и успехи и вновь, как в сказке Пушкина, — в результате «разбитое корыто». Впро­чем, с каждой новой реформой узел проблем затягивался, резервы для будущего сокращались, субъективные ресурсы реформаторов истощались. Теоретические заключения о бесперспективности в эпоху начавшейся научно-технической революции самой системы централизованного адресного директивного планирования вели к практическим выводам об исчерпанных возможностях советского порядка».