Она даже искала хорошую гадалку, чтобы та, наконец, решила их общую судьбу: вся семья рвалась из эмиграции домой, в Россию. Но ведь это безумие - возвращаться в 1937-й!
Вначале Париж покинули муж и дочь. А летом в 1939 году пароходом с испанскими беженцами из Гавра приехала к ним и сама Марина Цветаева с сыном. Едва свиделись, в августе ночью арестовали Алю. Следом, в октябре, увезли мужа…
Фадеев очень рассердился на Пастернака, когда тот попросил его принять Цветаеву если не в Союз писателей, то хотя бы в Литфонд. Тогда она сама попросила помочь с жильем, на что Фадеев ответил письменно: «Достать Вам в Москве комнату абсолютно невозможно».
Марина Цветаева снимает комнатку в Голицино, таскает воду из колодца, добывает дрова. И в ледяных от стужи пригородных поездах два раза в месяц ездит в Москву, выстаивает ночи в длинных очередях вместе с измученными людьми, чтобы передать в окошечко пятьдесят рублей для мужа и столько же для дочери. Ночами корпит над переводами: кроме этих двоих, нужно кормить и сына. От отчаяния спасает именно эта упорная, ежедневная борьба за кров и хлеб, и терпение, воля. Она будет бороться за каждый день такой жизни еще целых полтора года, до того дня, когда поймет, что уже бессильна, что не может заработать даже на кусок хлеба.
Она в душе возмущена и кое-кому говорит: «Уж коль впустили в страну, то нужно дать хотя б какой-то угол! Ведь и у дворовой собаки есть конура. Зачем же впускали, если так?» А ведь ее отец основал и собрал Музей изящных искусств, всю жизнь отдал ему. В Румянцевский музей их семья отдала три уникальных библиотеки: деда, матери и отца. Писала: «Мы Москву задарили, а она меня вышвыривает». Это была безнадежная борьба, и она изматывала. Таким бездушием обернулся к ней родной город, где родилась!
…Перестали принимать деньги для мужа - Сергея Яковлевича Эфрона. Она умоляет судьбу стихами:
«Чем только не писала и на чем?
И под конец -
чтоб стало всем известно!
Что ты мне бог, и свет, и дом! -
Расписывалась -
радугой небесной».
Лишь бы остался жив - она за ним хоть в Нарым, хоть на каторгу в Сибирь, как прежде в эмиграцию и из эмиграции в Советскую Россию… Но не ведала того, что мужа уже нет.
А дочь Алю, босую и голую в это же время посадили в карцер, требовали, чтобы созналась, как завербовали в шпионки. Не верили, что добровольно, с радостной надеждой сама вернулась на родину. По иронии судьбы одним из ее следователей был сын Свердлова, в компании с которым она совсем недавно бывала в ресторане… Вся ее вина в том, что она - дочь своего отца. Ее и посадили раньше его - для устрашения. Пришлось придумывать, в чем же ей «сознаваться».
Але дадут статью 58-ПШ - подозрения в шпионаже: восемь лет лагерей. От нее долго скрывали всю правду о смерти матери. Впоследствии дочь написала: «Если бы я была с мамой, она бы не умерла. Как всю нашу жизнь, я несла бы часть ее креста, и он бы не раздавил ее». Аля еще девочкой вязала шапочки на продажу, чтобы помочь семье в трудную минуту. Вязала даже на творческих вечерах Марины Цветаевой…
Марину Цветаеву донимало безденежье. Она переводит все, что ей предлагают, работает каждый день - изнуряет себя этим и поисками крыши над головой. Многие избегают знакомства с ней, даже прежние друзья чураются. Но были и доброжелатели, помогали в поисках квартиры, выбивали переводы.
Когда Москву начали бомбить, возникла паника, больше всего испугалась за жизнь сына, который каждую ночь дежурил на крыше. А вокруг ни одного подлинного друга, кто бы позаботился о ней, помог. И ехать в эвакуацию некуда и не к кому. Все же пошла в Союз писателей. Ей предложили ехать в Елабугу. Всю ночь ссорилась с сыном, который не хотел уезжать.
8 августа 1941 года они уплыли на старом пароходе - навстречу гибели. Нужно было снова искать какую-нибудь работу. Что же она умеет? Писать стихи? Это никому не нужно. И опять потребуют заполнять анкету. А там она напишет: эмигрантка, жена белогвардейца…
После Москвы, Праги, Парижа - пыльная Елабуга с единственной улицей. А за ней - избы с огородами, куры и козы. За перегородкой и занавеской вместо двери - хозяева деревенской избы. Продукты только на базаре, а денег у нее нет. В сумочке всего 150 рублей. Не на что запастись на зиму картошкой, овощами, а без них - голод. И никто здесь не поможет. А в Чистополе - Асеев, она с ним в дружеских отношениях…
Цветаева поехала в Чистополь. Асеев поставил вопрос о прописке Цветаевой на правлении Союза писателей. Но против яростно выступает Тренев, сталинский лауреат: мол, таким не помогают. Все же Асеев обещал прописку в Чистополе. Цветаева узнала, что для писателей и их семей организуется столовая. И тут же написала заявление: «В Совет Литфонда. Прошу принять меня на работу в качестве судомойки». Ей ответили, что на это место поданы и другие заявления. Цветаева вернулась в Елабугу.
Там сказали, что нужны разнорабочие в совхозе - копать и грузить мешки с картошкой. И это в осень, в дождь, грязь, на холоде. Работа сезонная, а зимой на что жить? Полтора года назад, вступив на борт парохода, увозившего ее из Гавра в Россию, она сказала: «Еду на погибель». Теперь она сидела на скамейке у чужой избы, курила одну самокрутку за другой и подводила итоги. С творчеством покончено. Семью у нее отняли. Сын? Она не может заработать ему на кусок хлеба. Но если он останется один, сироте помогут, не посмеют не помочь. Вот и решено.
31 августа, в воскресенье хозяйка и Мур ушли на воскресник, хозяин - на рыбалку. Крюк она присмотрела раньше: он прочно вбит в сенях в потолочную балку.
«Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але - если увидишь - что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик».
И «другу», поэту Асееву написала: «Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю Вас взять Мура к себе в Чистополь - просто взять его в сыновья - и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю.
У меня в сумке 150 р.
В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы.
Поручаю их Вам, берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына - заслуживает.
А меня простите - не вынесла.
МЦ».
Когда хозяйка вернулась, все счеты с жизнью Марина Цветаева окончила.
В графе «род занятий» свидетельства о смерти написали: «эвакуированная». Не знали в Елабуге, что без панихиды, без отпевания, в казенном гробу закопали не просто знаменитого, а гениального Поэта. Могилы не осталось, затерялась.
Бездетным Асеевым, которым Марина доверяла сына Мура - Георгия Эфрона, такой подарок с первого дня был обременителен. Асеев сказал, что его вызывают в Москву - специально, чтобы и Мур туда подался, там у него тетки. Дальше был Ташкент, ушли деньги, оставшиеся от распродажи материных вещей. Мур голодал. Алексей Толстой помог ему вернуться в Москву, поступить в Литературный институт. Но в 1944 году Георгия Эфрона призвали в армию, а 7 июля он погиб.
Для сестры Али ворота лагеря отворились только через восемь лет. Но лишь один - 1948 год - был вольным. И хоть жила не в Москве, Рязани, за ней снова пришли. Продержав в рязанской тюрьме три месяца, высылают на пожизненное поселение в Красноярский край - в Туруханск.
Жестоко, безбожно обошлась с Мариной Цветаевой судьба. В Париже не оценили, в России не полюбили, а любовь для нее была воздухом:
«К вам всем
(что мне, ни в чем не знавшей меры, чужие и свои?!)
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви».
И лишь Борис Пастернак напомнит:
«Ах, Марина, давно уже время,
Да и труд не такой уж ахти.
Твой заброшенный прах в реквиеме
Из Елабуги перенести».
А она еще и просила у всех нас прощения…