Гайя Каратаева |
Вот уже пятнадцать лет Гайя Каратаева засыпает и просыпается не одна. Три тысячи расстрелянных и замученных неотлучно присутствуют в ее комнате. Ящики с картотекой репрессированных везде: на столе, комодах, шкафах, на полу, рядом с ее кроватью.
Она не понаслышке знает, кто такие «враги народа» — 1937 год прошелся по ней паровым катком. Ей было всего 12 лет, когда забрали отца — в январе 1938 года его расстреляли. Когда исполнилось 16 — арестовали мать. Отца реабилитировали посмертно. Мать от реабилитации отказалась. А Гайя создала уникальный архив репрессированных.
Недавно ей исполнилось 78 лет. Всю свою трудовую жизнь она строила, прокладывала газовые коммуникации, была инженером по труду и зарплате. Работала в организации с труднопроизносимым названием — ХСЭМНУВНПО. Жила обычной жизнью, хотя нет — не обычной...
Ее родители
Родители Гайи из крестьянских семей. Мать — «железная» женщина, невероятной внутренней силы: в 14 лет экстерном сдала экзамены за 8 классов мужской гимназии. Получив аттестат и право учительствовать, Лиза уехала в дальний уезд Днепропетровской области работать младшей учительницей в церковно-приходской школе. Познакомилась с семьей священника, с благословения мятежного батюшки пошла в революцию: прятала беглых, переправляла в соседние села листовки. Вскоре Лиза вышла замуж. Ее избранник — дальний родственник, более чем на 20 лет старше ее, управляющий имением Потоцких. В ходе революции они разойдутся во взглядах и Лиза его покинет.
Второй брак был полон романтики. Познакомились, когда Лиза выхаживала будущего мужа от тифа. Он влюбился сразу; она, умудренная опытом предыдущей семейной жизни, сомневалась. Потом сама свалилась в тифе, теперь жених спасал ее от смерти. Они поженились. Шла война, молодожены были в самой ее гуще. На пятом месяце беременности Лиза попала к деникинцам. Из тюрьмы освободили, но ребенка потеряла.
Отец Гайи был командиром партизанского соединения. В семье уже не помнят, каких взглядов он придерживался. Есть лишь предание, как в двадцатые его с товарищами арестовали, и они шли в тюрьму с пением «Интернационала», как мать носила в тюрьму маленькую Гаю на свидания с отцом. Партизан довольно быстро выпустили, движение «причесали» под красных и они влились в ряды ВКП(б). До 1937 года в историческом музее Харькова размещалась экспозиция, посвященная этому соединению. Гайя помнит, что была и листовка, где за голову командира Жарка и ее отца деникинцы давали большое вознаграждение.
Почти год семья жила врозь — отец был на Донбассе, а Гайя с мамой в Харькове. Нелегко приходилось — особенно, когда наступил голод. Мать старалась кормить дочь, а сама из-за истощения получила открытую форму туберкулеза.
Отец Гайи был младше жены на семь лет. После окончания гражданской войны пошел на рабфак. Выучившись, стал экономистом. Чтобы читать Маркса в подлиннике, самостоятельно выучил немецкий язык. Был красивым. В доме Каратаевых есть две фотографии, между которыми год разницы: на первой — молодой, красивый мужчина, на второй — почти старик. Второй снимок сделали когда у Каратаева начались неприятности. За год-полтора до расстрела его исключили из партии. Писал, обивал пороги, добивался восстановления. 5 ноября его таки восстановили в партии, но получить партбилет он не успел — в ночь с 5 на 6 ноября его взяли.
Гайя
Когда арестовали отца, Гайе было 12 лет. Дважды приходили за мамой. Арестовывали по ночам. И она вечером выходила из дома, садилась на пригородный поезд, ездила туда и обратно. Так они прожили всю зиму. Лизу арестовали уже после освобождения Харькова по совершенно невообразимой формулировке — как жену репрессированного, оставшуюся на временно оккупированной территории, тем самым способствуя власти немецко-фашистских захватчиков. Она отсидела пять лет.
В момент ареста матери Гайе было 16. Тяжко пришлось. Рано и неудачно вышла замуж. Беременной ушла от мужа, потеряла ребенка. Спасла случайная встреча с двоюродной теткой, муж которой на тот момент заведовал службой тыла одной из армий. Надо заметить, что ни тетка, ни ее муж не испугались дочери «врагов народа». Гайя уехала во Львов и пробыла с родными около двух лет. Потом — Свердловск. Здесь она пришла в себя, пошла работать медсестрой в хирургическую клинику. Набравшись сил, вернулась в родной город.
Перед войной девушка успела закончить 9 классов, после войны — вечернюю школу. Поступила в театральный институт и проучилась два года. Возможно, она стала бы талантливой актрисой, но все зависело от анкеты. Гайя все время сталкивалась с тем, что она человек второго сорта — дочь «врага народа», да еще и «оставанка» — была в оккупации.
Стало немного легче, когда Гайя встретила будущего мужа. Честно рассказала всю свою жизнь, а он в ответ: «Меня это мало волнует». Ну а потом... была жизнь. Муж-фронтовик был старше нее на 22 года. Гайя поступила в Харьковский инженерно-строительный институт, по окончании начала работать инженером-строителем. В 35 лет родила дочь Машу...
Вспоминает дочь Гайи Мария Каратаева:
— Годам к десяти я стала осознавать, что в семейной истории есть некий момент, о котором не говорят. Это было классическое «вырастешь, Маша, узнаешь». Когда вышла поэма Евтушенко «Братская ГЭС» (мне было 11лет), я пришла к отцу, положила перед ним журнал, открытый на главе «Коммунист» и спросила: «Папа, это про моего дедушку?» Отец сдвинул очки на кончик носа и сказал: «Да, кажется, девочка уже выросла».
Он был интереснейшим человеком. Читал политэкономию в военном училище. Полгода папа — хороший, а полгода готовится к лекциям — чернее тучи. Почему? Семестр он читал политэкономию капитализма, семестр — социализма, а врать очень не любил. Перед смертью отец сказал мне: «Больше всего на свете мне хотелось бы быть математиком. Есть такая чистая-чистая математика».
Муж достался Гайе с приданым, в виде семилетнего сына. Гайя готова была принять Алешу. У нее был свой ребенок, который умер от двухстороннего воспаления легких. Алеша был его возраста. Через семь лет Гайе как бы вернули мальчика: издерганного, трудного, практически брошенного матерью. Год они привыкали друг к другу. Едва успели найти общий язык, как вернулась из ссылки бабушка. Это уже потом Алешечка станет любимым внуком — вначале Лиза встретила дочкиного пасынка в штыки. Но постепенно жизнь вошла в колею.
Мария Каратаева вспоминает:
— У нас семейство какое-то кучерявое, с зигзагами и завитушками на пути. Брат блестяще закончив школу, едет в Москву и на ура поступает в МФТИ. Характерно, что брат никогда не был комсомольцем. На собеседовании кто-то из преподавателей спросил: «А почему вы не член ВЛКСМ?» Алеша ответил: «В школе в основном занимался учебой, было не до того, чтобы определить свою политическую принадлежность». Опытные физики отнеслись благосклонно к этому факту, и брат был принят. Шестнадцатилетнему мальчишке было тяжело в общаге, и Алексей перевелся в Харьков. Закончил физфак, пару лет работал в прославленном ФТИНТе. Но Алеша по складу характера никакой не физик, а гуманитарий, и это победило. Московские друзья предложили работу в Институте информации по общественным наукам Академии наук СССР, и он согласился. Физика закончилась окончательно и бесповоротно.
Готовил Алеша и диссертацию, но не защитился. Для семейства Каратаевых причина просто роскошная — диссертация практически была готова, но тут политическая линия партии сильно заколебалась. И однажды Алеша сказал приехавшей в Москву сестре:
— Я уже третий раз переписываю первую главу своей диссертации, в четвертый раз я этого делать не буду, лучше не стану защищаться.
Направление ветра сменилось через неделю.
Он был на хорошем счету — заместитель заведующего отделом, старший научный сотрудник. Но попутно был альманах «Память», издававшийся в Париже, куда Алексей с друзьями переправляли исторические документы. Лет в 14 Маша рвала на себе тельняшку и говорила, что тоже хочет бороться, но Алеша не хотел втягивать в свои дела сестру. Он и сам ходил «под посадкой» — но проскочил, пронесло.
Вспоминая этот период, Маша рассказывает:
— Мы с братом «диссидентствовали». Матери не говорили, но она все понимала. Вся литература, проходившая через дом, попадала в мамины руки. Она как-то сказала: «Не знаю, что для меня стало большим шоком — XX съезд партии или эта лавина публикаций?» Помню, как маме было тяжело оттого, что она не знает, когда умер отец, где похоронен. Мамин друг детства, у которого отец тоже был репрессирован, вскоре после смерти Сталина сказал: «Готовься подавать документы на реабилитацию». Дедушку реабилитировали. А бабушка отказалась. Она сказала: «Мені від цієї влади нічого не треба».
Архив
Начиналось все с идеи создания Книги памяти. Дети «врагов народа» стали массово заниматься реабилитацией родителей. Алексей — один из создателей Мемориала в Москве. Когда образовался харьковский Мемориал, Гайя с Машей были в первом совете. Архив репрессированных собирался по крупицам. Родственники погибших заполняли анкеты и несли к Гайе в дом. Потом от Мемориала запрашивались дела, делались выписки. Помогали друзья, друзья друзей. Общими усилиями был создан уникальный архив репрессированных — три тысячи расстрелянных и замученных. Вот уже 15 лет он находится в Гайиной комнате.
Вместе с Гайей перебираю карточки. В каждой человеческая судьба, вместе — они наша история. Из материалов архива видно — репрессии шли кампаниями. Это была машина: суд, приговор, расстрел. Все работало как часы. Слухи о многочисленных доносах в КГБ — легенда. Документы показывают, были самооговоры и оговоры знакомых под пытками, доносы — единичные случаи.
Системы не было. Национальность, должность не имели значения — брали как руководителей, так и сапожников. У Гайи есть дело об армянских сапожниках, старшему из которых было около 70 лет, а младшему всего 18. Казалось бы, какой повод можно найти для расстрела неграмотного 68-летнего старика? Нашли. Или знаменитая деревня Луханино на границе Харьковской и Белгородской областей, где были арестованы все мужчины — остались бабы с ребятишками.
Практически расстрелянная китайская колония. В руки попадает потрясающее дело — девочка, пострадавшая от двух тоталитарных режимов. Отец — китаец из харьковской колонии, мама — еврейка. В 1937 году расстреляли папу, в 1941 — маму. Девочку спасли тетки, вытолкнув из толпы.
Тысячи загубленных человеческих судеб... Последние дела, последние листочки в дом Каратаевых несли лет пять назад. Идут и сегодня с целью найти родственников.
В свои 78 лет Гайя Филипповна молода духом, хотя здоровье нередко подводит. И она все чаще задумывается — как быть с архивом? Идеи разные. Одна из них — передать городскому архиву, но чиновникам семья Каратаевых не очень верит. Было бы хорошо, если бы архив приняла харьковская правозащитная группа. Можно передать московскому Мемориалу — там создан научно-исследовательский центр. А что, если открыть музей? Но кто этим будет заниматься? Вопросов много, ответов меньше, и все они упираются в отсутствие средств. Сегодня Каратаевы и харьковская правозащитная группа по материалам архива намерены создать полную базу данных. Надеются получить какой-то грант, чтобы сделать электронную версию в Интернете.
Жизнь торжествует
Создание архива стоило Гайе нескольких лет жизни. Она страшно уставала, сутками сидела над перепиской. Начались проблемы со здоровьем. Однажды, по дороге в КГБ за документами, Гайе стало плохо, она зашаталась и начала падать. Проходившие мимо женщины громко прокомментировали: «Посмотри, как нализалась». С тех пор Гайя почти не выходит.
Со временем человеческие трагедии понемногу от нее отходят. В этом помогают и обстоятельства личной жизни. К моменту рождения внучки Сонечки, которой сейчас пять лет, поток документов значительно иссяк. Появилась жизнь, и Гайя стала уходить от смерти.
Каратаевы — обычная интеллигентная семья, где двери всегда открыты, где гостям искренне рады. Читать стихи, петь под гитару, обсуждать до хрипоты последние события, новую выставку или вышедшую книгу — здесь норма. Трутся о ноги собаки, взбирается на колени кот, прижимает уши кролик, замирают черепашки, которых маленькая Сонечка называет Тортилами. Изредка приезжает Алеша. Вот уже три года он живет в Женеве, представляет правозащитные организации, работает в российском представительстве Greenpeace. Его жена, Татьяна Смит — сотрудница Комиссии по правам человека ООН. Недавно Алеша и Таня привезли Гайе свою самую большую радость — маленького Петю.
Жизнь побеждает и идет своим чередом. Как-то Гайя с Сонечкой смотрели телепередачу. На экране бездомная белоснежная собака… на трех лапах, четвертую пилой отпилили мальчишки. На глазах Сони заблестели слезы. «Ей же больно», — прошептала она бабушке. И тут же с жаром произнесла: «Я бы их...» На мгновенье девчушка запнулась, а затем продолжила: «... сдала в милицию». Слово «расстреляла» для внучки Гайи уже не приемлемо. Дай Боже, чтобы ей этого и не пришлось познать.