Одно из немногих уцелевших документальных свидетельств о советской действительности начала 1930-х годов, в том числе о Голодоморе, оставила политэмигрантка Дорота Федербуш, литературный редактор «Укргоснацмениздата». Будучи обвиняемой ГПУ УССР в антисоветской деятельности, она подтвердила достоверность своих дневниковых записей. Право на публикацию автор буквально выстрадала. Старясь выдержать хронологию, представляем ее читателю.
Вместо предисловия
Дорота Абрамовна Федербуш родилась в 1907 году в семье шахтера, проживавшей на территории Австро-Венгерской империи в городе Борислав Дрогобычского уезда Львовского воеводства. Окончив местную гимназию, в 1926-м Дорота продолжила учебу на факультете германской филологии Львовского университета. С этого времени девушка активно занялась общественной работой: ее можно было встретить на собраниях студенческих организаций «Огнице», «Жите», «Светлица».
Три года спустя Дора познакомилась с комсомольцем Иваном Яворским. Будущий муж ввел ее в круг знакомых из подпольной организации Компартии Западной Украины. Разделяя их убеждения, Федербуш активно помогала подполью: содержала конспиративную квартиру, выполняла технические поручения. Когда над Иваном нависла угроза ареста, супруги расстались, договорившись встретиться в Советской Украине.
В 1931 году Дорота окончила университет и выехала в Харьков. Но за период разлуки произошло неприятное для нее событие, ускорившее отъезд. Годом ранее Дорота была арестована за подпольную деятельность и три дня провела во львовской тюрьме. Освобожденная из-под стражи, она заметила слежку, установленную дефензивой (польской политической полицией). Оставаться было небезопасно, ЦК КПЗУ дало согласие на выезд.
В столицу Советской Украины Дорота ехала с легким сердцем и желанием работать. Поначалу все интересовало молодую женщину: уклад советских людей, быт, интересы? Во многом приходилось разбираться самой, муж по партийному заданию выехал в Румынию. Приветы от Ивана передавал близкий друг, сотрудник Института польской культуры Михайлов-Липинский.
Основным содержанием дневника Доры Федербуш стало осмысление увиденного на улицах Харькова, расходившегося с представлениями о первом в мире пролетарском государстве. Трупы умерших от голода, протянутые руки опухших и изможденных, кровь на разбитом лице упавшего старика — и там же бравурные марши и лозунги на красных стягах. Трансформация взглядов, занимающая подчас годы и десятилетия, произошла у Доры мгновенно.
На работе, в польской секции «Укрдержнацменвидаву», часто приходилось слышать в адрес политэмигрантов словечко «галичане», оттенок интонации выдавал отношение. Значит, и ей суждено оставаться «галичанкой». Польский клуб находился под постоянной угрозой закрытия за «недостаточно высокий уровень политико-массовой работы». Полушепот о катастрофе, постигшей село, и терпеливое ожидание морально угнетенными людьми окончания собрания, когда разрешат идти домой, сушить единственную пару промокшей обуви под аккомпанемент невеселых мыслей о дне завтрашнем. В кулуарах говорили, что Мыкола Хвылевый застрелился после черствой реакции ЦК на его сигнал о вымирании деревни, который был равносилен крику о помощи. Позднее узнала о небезосновательной тревоге друзей-политэмигрантов, засобиравшихся в обратный путь. И последняя дневниковая запись: «3 июля, арестованы Лех и Лапинский. Возможно ли, чтобы так широко была распространена контрреволюция?»
«Связная подпольной организации»
Ее обвинили в принадлежности к националистической контрреволюционной организации, стремившейся свергнуть советский строй, в негласных связях с консульством Польши. На допросе следователь стремился показать осведомленность: ему известно и содержание переписки с родными, и посещение консульства от органов не ускользнуло (хотя в действиях Федербуш ничего противозаконного не было). Подкреплял обвинение фактами о неслучайных, по его мнению, встречах с украинскими националистами Блажливым, Крушельницким, Курбасом. Требовал назвать имена львовских и харьковских знакомых, подробно осветить комсомольскую работу, арест дефензивой и обстоятельства приезда в СССР.
Схема, в которую следователь вписал имя Федербуш, мало чем отличалась от ее работы за границей — связная подпольной организации с консульством. С одной существенной разницей: подполье уже называлось антисоветским и состояло из украинских и польских националистов. Следователь кричал на упорствующую подследственную, называя ее фашисткой, провокатором.
Неподдельный интерес дознавателя вызвал дневник. Далеко не каждый меморандум подкреплялся таким изобличительным вещдоком. Жаль только, рассуждал сотрудник секретно-политического отдела ГПУ УССР Георгий Бордон, новых имен Федербуш не упомянула. По его настоянию выдержки из дневников в переводе с польского были приобщены к делу, готовому к передаче в «судебную тройку».
Двойная мораль
«2 января 1933 года. Сегодня была на собрании профактива союза печатников. Были представители из Москвы от ЦК союза. Слушали выступления приезжих профбюрократов. Все они были хорошо одеты и хорошо выглядели, выступали также и плохо одетые — рабочие с изможденными лицами. Выступали не совсем лояльно. Лояльно до рвоты выступали профбюрократы. Какого-то Гуревича — работника-ударника, обвиняют в контрреволюции, за то, что он где-то кому-то сказал, что рабочему в качестве новогоднего подарка повысили цену на обед. Представитель из Москвы говорил о рабочем типографии имени Фрунзе, который грозил бунтом и требовал, чтобы вместо вывоза хлеба за границу часть его раздали голодным рабочим.
Много говорили о борьбе с прогулами и воровстве в кооперации».
«Мне кажется я в заколдованном кругу. 16-й год революции, а люди голодают, факт. Моя хозяйка из-за этого тоже голодает. А революцию, наверное, делали порядочные люди, теперь же у власти не совсем порядочные.
Когда-то говорила я с Ванькой (муж. — И.Ш.), что цель революции — получить счастье, улучшить существование. Он смеялся над этим. Сегодня думаю иначе. Революция нужна для того, чтобы изменить производственные отношения и заменить их новыми. Это прогресс, а улучшение быта… само собой понятно, что относительное улучшение быта масс будет идти так же, как и при капитализме, хотя бы по причине повышения технических знаний.
Вопрос в том, что только отдельные люди имеют действительную ценность. Меньшинство — золото, большинство — подлецы. Поэтому идеальных отношений никогда не будет. Всегда найдутся те, кто эксплуатируют слабейших. Борьба за существование только в другой форме, не в форме капиталистической собственности, прибавочной стоимости и так далее. Никогда не будет никакой свободы и равенства.
Наиважнейшее право человечества — это борьба за существование. Биологическая борьба за существование будет так же долговечна, как долговечно человечество. Сильные будут сверху, а слабые внизу или погибнут. Сильные в различной форме: например, в малом масштабе, сегодня на производстве — профбюрократы и члены партии. Партия — это сбор наисильнейших людей в нашем обществе. В большинстве выходцы из рабочих. Они имеют власть. Между ними есть порядочные люди (таких мало) и непорядочные (их большинство). Точно так же, как было всегда, — ничего не изменилось.
Почему, например, в капиталистических странах власть находится в руках буржуазии, несмотря на то что ее меньше, чем хлопов и рабочих? Угнетателей меньше, чем угнетенных, и все-таки угнетатели держат власть в своих руках. У нас власть в руках трудящихся, и трудящийся живет в нищете. Нужно уметь держать власть в своих руках, уметь властвовать.
Слышала я от некоторых людей, что нужно сделать новую революцию. Бессмыслица. Революцию сделают порядочные люди, а власть возьмут в свои руки наисильнейшие, чтобы угнетать слабых. И так всегда, заколдованный круг. Меняются только формы гнета, а не суть дела. Кто сильнее и хитрее, тот герой, тот имеет наибольшие привилегии.
Везде, во всей жизни, куда ни посмотришь, господствует право сильного. Оно свято. Кто хорошо приспособился к обстановке, тот выдержит борьбу. Умение властвовать над людьми — это умение обманывать. Или религией, или... рабочей властью.
…Газеты наши нагло врут, защищая святость линии партии (истинные догматы религии). Точно так же врут буржуазные газеты, защищая линию правительства своего класса.
Вопрос не в нашей зарплате, а во вранье. Почему они врут, что повышена реальная зарплата рабочим, что повышен жизненный уровень у рабочих и крестьян, когда мы видим, что крестьяне голодают, мы видим, что рабочий голодает? Моя хозяйка, рабочая легкой промышленности, получает 300 грамм хлеба в день и 80 рублей ежемесячно. Прямо страшно, поголовная голодовка. Трудящийся-служащий получает 200 грамм хлеба, прямо смешно, и это называется повышение жизненного уровня! Нужно иметь смелость сказать, что у нас плохо, а не врать бессовестно, что повысился жизненный уровень. Дошло до того, что газеты читаю с отвращением.
Я не настолько наивна, чтобы возмущаться, а только утверждаю, что газеты врут, имея определенную цель обманывать глупую массу и держать ее под властью. Впрочем, это правильно — масса глупа, а единицы мудры. Большая часть членов партии — это слепая масса, это шарманки, которые поют так, как их научат, они не способны к самостоятельному мышлению, исполняют приказ сверху, а те, вверху, — мозг.
Борьба — движение, пока есть движение — есть жизнь. Когда замирает движение, замирает и жизнь. Когда умрет борьба в середине человеческого общества, человечество дегенерирует, выродится и погибнет. Борьба и смерть порождают жизнь.
Да здравствует борьба — жизнь. Да здравствует борьба за существование — жизнь. Да здравствует победа сильного над слабым. Да здравствует вечная борьба — жизнь.
3 января. Сегодня у нас собрание по вопросу об уменьшении зарплаты, сначала техперсоналу, а затем редакторам. Известно, что снизят зарплату на 30%. Это называется фонды зарплаты ослабели и нужно их оздоровить. Мой начальник разгневался на меня: я высказалась о том, что если уменьшить техперсоналу зарплату, так можно сразу копать себе могилу. Какие смешные эти лояльные партийцы, какие они глупые и бесчестные!
На частном рынке ликвидированы лавки. Стоит вопрос о ликвидации частного рынка вообще, вместо него будет доставлять нам продукты кооперация — консервы из гороха, компот, мед и соль. Посмотрим, что будет дальше. Газеты кричат, что у нас все в порядке. Если это так, то почему еще так плохо, спрошу я, как спросил один еврей».
«Дело в руководстве сверху»
«12 января. Доклад Сталина на пленуме, особенно первая его часть, разъяснили мне много вещей, которых я не понимала. Прежде всего поняла необходимость сумасшедшей погони за машиной, даже во вред себе.
18 февраля. Имеем полный поворот в аграрной политике. Факт, с коллективизацией очень плохо. Сталин перекладывает всю ответственность на партийные организации, говорит, все происходит по их вине. Это грубое перекручивание, грубая подтасовка. Не в этом дело. За год нельзя сделать экономической революции. За один год можно вырезать буржуазию, но нельзя сделать глубоких изменений в системе сельского хозяйства.
Они на ура коллективизировали и восхищались тем, что в таком-то районе коллективизация прошла на 100%. Не понимаю, как они не могли уяснить, что само по себе голое объединение примитивных орудий земледелия еще не есть коллектив. Ведь ясно же, что там, где не было технических баз, высококвалифицированных специалистов, знающих сельское хозяйство, — там ничего не могло получиться в наспех сколоченных коллективах. Наш хлоп способен хорошо управлять десятигектарным хозяйством, а не большим, примерно в 2000 га. Мог здравомыслящий человек ожидать успехов в таких коллективах? А таких коллективов большинство. Ясно, что там, где хлоп добровольно не хотел идти в коллектив — он не будет работать. Отсюда и саботаж.
Дело не в ошибках отдельных парторганизаций, а в руководстве сверху. Главное — это нарушение принципа добровольности, провозглашенного Лениным.
То, что я написала, называется правым оппортунизмом…»
«В Польше боялась шпиков — здесь ГПУ»
«...Кроме того, я психолог. Я восприимчива к интеллигентным и знаю пределы чьим-то сознательным слабостям.
22 февраля. Заметила, что украинская интеллигенция боится ГПУ так же, как я польских шпиков. Арестован директор «РУХа» Березинский (директор издательства. — И.Ш.), в связи с этим, очевидно, было много арестов в Киеве, все пребывают в страхе. Н.И.Е. спрашивал меня, не ходит ли за мной шпик. Лорка сегодня, идя со мной, говорила о том, как люди голодают, говорила шепотом и оглядывалась, не подслушивает ли кто-нибудь. Тьфу, какая позорная трусость. В Польше боялась шпиков — здесь ГПУ.
Злят меня все эти интеллигенты, что мечтают о демократической республике, где они могли бы хорошо пожрать. Они не хотят социализма — бессильные проститутки.
1 марта. Сколько раз я думала кинуть мой дневник в вагоне и все-таки возвращаюсь к нему. Все от одиночества. Нет друзей. Есть знакомые, которые относятся ко мне, как к легкомысленной девушке…»
«Голод — это массовое явление»
«28 июня. 30% народа Украины вымерло от голода, то есть более 9 — 10 миллионов. Во время мировой войны за четыре года погибло 10 миллионов людей. Не имею никаких иллюзий, ни о каких политических системах. Смешно, чтобы я верила в то, что контрреволюционная организация, действовавшая в Украине, создала такое море нищеты своей деятельностью в системе земледелия. Прежде всего фальшивой была политика партии, а контрреволюционная организация могла сыграть очень небольшую роль. Наблюдая все, что здесь делается, чувствую прямо органическое отвращение к политике. Не имею никакого уважения ко всем тем людям, что врут в глаза. Никого я не виню, всегда и везде так было и есть в политике. Были только другие формы.
Интересно, что сейчас и следа не осталось от так называемой этики. Отобран у людей Бог и страх перед загробной жизнью. Богом является социализм, коммунизм. Однако социализм принес голод, молодежь изголодалась и говорит: дайте нам кушать, мы хотим наесться досыта. Что вы нам говорите о строительстве социализма, о будущем, когда мы сейчас голодаем? Не может быть никакой этики, когда люди голодают. А голод — это массовое явление. Сытых очень мало. Что можно говорить человеку об этике, об идеалах, когда он голодает? Энтузиастом при голоде можно быть год, но не четыре. Говорите, что хотите, я не верю ни в какой энтузиазм людей постоянно голодных».
Нелитературные чтения
Утро 4 февраля 1934 года. В приемной прокурора, почувствовав судьбоносность момента, она отказалась от признательных показаний. Раздосадованный следователь юркнул в кабинет прокурора. «Знаешь, что делать в таких случаях?», — поднял глаза Лев Крайний. Угроза расстрела в большинстве случаев действовала на арестованных безотказно. «Приглашай обвиняемую, будешь фиксировать показания».
К стенографированию Бордон был не готов, нашел в папке копию документа, когда бумаги не хватило, оторвал крышку с пачки дорогих папирос «Нева», сунув поспешно в галифе рассыпавшееся содержимое.
За столом в конце большого мрачного кабинета, больше похожего на зал заседаний, Федербуш успела рассмотреть бледное лицо человека в военном френче, сидевшего в кресле. Голос хозяина кабинета звучал отчетливо. «Я, заместитель прокурора ГПУ УССР Крайний, вызвал вас для проверки вашего дела. Вы показания, данные на предварительном следствии, подтверждаете?» «Да…» Постепенно к Дороте вернулось самообладание.
— У вас при обыске забрали дневник. Вот этот дневник ваш? Вы его сами писали?
— Да, писала сама. После приезда в СССР мне многое было непонятно, на улицах валялись трупы умерших от голода, но я никогда в жизни не могла пойти на активную контрреволюционную работу.
Казалось, прокурор не слушает обвиняемую, перелистав страницы, озвучил выдержки о голодающих.
— Это было, безусловно, так. Приезжали люди из села, рассказывали о массовых голодных смертях. Говорили, что умерло
9 миллионов. Я не верила газетам. Противно было читать. Но это были только настроения.
— Какие же это настроения, когда весь дневник проникнут злобой против советской власти? (Цитирует отдельные места.)
— Я не знаю, как вы считаете. Я не хочу оправдываться. Дневник я писала в моменты особенно сильного возмущения, но повторяю еще раз, что это только настроение.
— Дневник дает определенное представление о вашей физиономии (речь шла о политическом облике. — И.Ш.). Это контрреволюционное злопыхательство. Клеветнические выпады против партии, советской власти и революции!
— Против революции нет. В 1917 году люди умирали, проливали кровь за революцию. Я о них ничего не писала.
Не желая продолжать прения, а возможно, и не найдя что сказать, прокурор сменил тему: «О польской организации вийськовой, «ПОВ», что вы знаете?»
— Такая организация под руководством Пилсудского существовала до революции. Сейчас о ней ни в Польше, ни здесь я ничего не слышала.
Следы теряются в ГУЛАГе…
За лагерными воротами вновь прибывшие иностранцы всегда оказывались на виду. Это неудивительно, даже видавшие виды лагерники настоящих иностранцев встречали не так уже и часто. Для разработки «Шпион» оперативный отдел приставил к Федербуш информаторов. Не догадываясь об их намерениях, Дорота шла на контакт, чтобы не оказаться изолированной.
Время летело, шел 1937 год. Пятилетний срок заканчивался, Главное управление госбезопасности, в которое стекалась информация о заключенных, затребовало характеристику Федербуш. И услышало то, что хотело. Заключенная не перевоспиталась, продолжает вести антисоветскую агитацию, делилась воспоминаниями о шпионском прошлом. Из Москвы распорядились: лагерные зачеты трудодней аннулировать, подготовить документы на продление срока.
Как сложилась дальнейшая судьба Дороты Абрамовны, неизвестно, нет ее имени в расстрельных списках, ныне изданных «Мемориалом», решение о реабилитации в 1992 году родственникам не отсылалось. Муж, вернувшийся с партийного задания в Киев, был арестован и расстрелян, покоится в Быковнянском лесу.
Не обошли репрессии и следователей: арестованного как члена контрреволюционной шпионской организации Георгия Бордона на следствии обвинили в фальсификации следственных дел. Не выдержав морального напряжения, застрелился начальник секретно-политического отдела Борис Козельский. Злой гений, наводивший ужас на репрессированных, прокурор Лев Крайний был отстранен от работы, осужден по политическим мотивам и отбывал срок в Казахстане. Однако эти события не стали поводом к пересмотру дел, сфабрикованных в начале тридцатых.