Несколько лет назад «ЗН» писало об одном любопытном уголовном деле, возбужденном Генеральной прокуратурой в отношении спецпрокурора Василия Комарчука. Из шести эпизодов, инкриминированных обвиняемому органами досудебного следствия, в силе остался один. Обвинение инкриминирует В.Комарчуку покушение на хищение государственного имущества в особо крупных размерах путем мошенничества с использованием листа нетрудоспособности. Сумма, на которую, по мнению следствия, позарился спецпрокурор, составляет 420 гривен. По идее, лично ему перепало бы еще меньше, так как для того, чтобы завладеть этими деньгами, он, по мнению следствия, вовлек в преступную деятельность значительное количество медицинских работников.
Можно было бы сказать, что это смешно. Если бы по данному делу в течение двух лет не было допрошено около сотни свидетелей. Если бы не задерживались на трое суток сотрудницы медицинских учреждений, где оказывали помощь В.Комарчуку. Если бы его лечащий врач не был арестован и предан суду, а целому ряду медработников в биографии не были вписаны строки: находился под следствием. Потому что дела в их отношении закрывались не ввиду отсутствия состава преступления, а по нереабилитирующим обстоятельствам, в частности по амнистии. И если сам Комарчук еще надеется на разрешение своего дела в высшей судебной инстанции, то медики, наверное, рады уже тому, что находятся на свободе. Следствие прошло катком по судьбам этих людей и умыло руки. Причем велось оно даже не в каком-то захолустном городке. Это следствие вела Генеральная прокуратура. И расследование «дела о больничном» обошлось налогоплательщикам на порядок выше, чем сумма в 420 гривен, на которую якобы покушался теперь уже бывший спецпрокурор. Приведем только одно показание медсестры из материалов дела: «я сидела в тюрьме трое суток,.. мне следователь говорил, чтобы я говорила, что под дулом пистолета у меня Комарчук просил больничный. Но такого не было».
Конечно, отдельный случай — это всего лишь отдельный случай, сколь бы вопиющим он не был. Но есть основания полагать, что подобные методы — не исключение, но стиль ведения следствия. В частности следствие по делам против собственных сотрудников. В свое время пресса писала о «трудовых спорах», возникших с Генеральной прокуратурой у Богдана Ференца, бывшего первого заместителя генерального прокурора, и.о. генпрокурора Украины.
Его обвиняли в коррупции, в том, что, пользуясь служебным положением, он решал свои жилищные проблемы. Разумеется, следствие вела Генеральная прокуратура. Сегодня, когда вступили в законную силу соответствующие решения суда, можно утверждать, что оппоненты Б.Ференца были не правы.
Поскольку у Б.Ференца есть уникальный опыт как сотрудника, подследственного, а теперь оппонента Генеральной прокуратуры, поскольку сейчас он занимается адвокатской деятельностью (в частности, является защитником В.Комарчука), мы попросили его поделиться своими впечатлениями о том, как сегодня ведется следствие. Но прежде всего, о причине и сути его судебных тяжб с Генеральной прокуратурой.
— Мои судебные споры — это, конечно, споры не с прокуратурой, а с М.Потебенько, и именно это меня успокаивало и давало силы идти до конца. Вы понимаете, какие возможности влиять на принятие судебных решений имеет генеральный прокурор. У меня был разговор с одним из его заместителей, и я понял, что в случае, если решение суда будет не в пользу Генпрокуратуры, он может лишиться своей должности. В общем, выстоять в трех делах, где другой стороной по делу выступал генеральный прокурор, хотя формально и значилась Генпрокуратура, — это испытание.
В разгар этого нашего спора я спрашивал у Михаила Алексеевича, действительно ли он считает, что против меня существуют правовые аргументы. Но такой уж он человек, все должно быть так, как он хочет, и доводы тут не важны. Удивительно и стыдно, что, говоря правильные вещи о правовом государстве, прокуратуре и ее статусе, человек тоталитарного склада, стоявший на вершине этой пирамиды, генетически не воспринимал таких принципов, соответственно был не способен воплощать их в жизнь.
Интересно, что в жизни самого М.Потебенько также был очень тяжелый период. Это было настоящее преследование не только со стороны прокурорских работников, но и депутатов в период 1992—1994 годов. Мне казалось, что человек, прошедший такое, не сможет сам поступать точно так же с кем-то другим. Тем не менее, даже созданная им атмосфера была весьма специфической. М.Потебенько, например, позволял себе такие вещи. В разговоре с сотрудником прокуратуры предлагал написать рапорт, направлял его заместителем к какому-то руководителю прокуратуры, заверяя в поддержке. В то же время велел кадровику позвонить тому же самому руководителю и сообщить, что к нему едет зам, чтобы подсиживать его. Таким образом, на первый план автоматически выходят уже не профессиональные качества и цели, а интриги. Михаилу Алексеевичу казалось, что он извлекает из этого какую-то свою пользу. Вот такие стиль и методы работы. И в этом, если говорить коротко, — весь М.Потебенько.
У меня нет права как у человека осуждать судей, выносящих решения против меня, поскольку прекрасно понимаю их пикантное положение в связи с существующим заказом и давлением. Мне доподлинно известно, что когда в отношении меня вышло известное постановление судьи Н.Замковенко о коррупции, один из руководителей Верховного суда сказал, что это абсурд, не имеющий никакого юридического значения. Тем не менее влияние на Верховный суд у генерального прокурора было такое, что на протяжении полутора лет этот вопрос не решался, несмотря на мои аргументы. Дело затягивалось. В начале февраля 2001 года председатель ВС В.Бойко внес протест по гражданскому делу, касавшемуся признания недействительным ордера на жилье. Дело шесть раз назначалось к слушанию, я получал официальные сообщения. Затем приходила бумага, мол, извините, слушание отменяется. В результате только через год и четыре месяца оно было рассмотрено — так, повторю, рассматривался протест председателя Верховного суда.
Третье дело непосредственно касается моего восстановления на работе. 16 декабря 1999 г. состоялось два слушания. После чего М.Потебенько инициировал иск о признании ордера на квартиру, предоставленную моей семье, недействительным. Одновременно он обратился с письмом в Верховный суд с просьбой о приостановлении рассмотрения дела по заявлению о восстановлении на работе, поскольку Генпрокуратура обратилась в суд за признанием ордера недействительным, полученным в результате злоупотребления служебным положением. ВС обязан был приостановить дело, и он сделал это. Поэтому рассмотрение моего заявления о восстановлении на работе и рассматривалось так долго».
— Богдан Васильевич, не собираетесь ли вы обратиться в суд, чтобы получить сатисфакцию ввиду того, что предъявленные к вам претензии оказались несостоятельными? Мне кажется, у вас есть основания для того, чтобы претендовать на компенсацию морального ущерба и т.д.
— Я тоже так думаю. Впрочем, я не хочу и гривни — законно заработанной или незаконно полученной М.Потебенько. Но в нашем обществе есть куда направить деньги — это детдома и дома престарелых и. т.д.
Немаловажный аспект этого вопроса. Судебная практика однозначно утверждает, что при восстановлении на работе незаконно уволенного им сотрудника руководитель, подписавший приказ об увольнении, обязан компенсировать надлежащую сумму. Не мне, но Генеральной прокуратуре, если говорить о данном случае.
Вообще, учитывая мой послужной список, я не открыл для себя много нового, защищая права и интересы граждан уже в качестве адвоката. Но могу утверждать однозначно: уровень следствия, в том числе под эгидой Генпрокуратуры, просто не выдерживает никакой критики, даже не с чем сравнивать. И не только я прихожу к такому выводу.
Например, дело об убийстве Александрова. Понятно, это не рядовое дело. Наверное, сработало указание сверху о том, что оно должно быть раскрыто и рассмотрено в суде. Просто потому, что второго нераскрытого дела после Гонгадзе быть уже не могло. Вот обвиняемый в убийстве Ю.Вередюк и твердил то, что ему указывали лица, в чьей власти он находился. Я прямо спрашивал руководителя следственного отдела: «Что вы делаете? На что вы надеетесь?»
Так вот расследование этого дела дало мне моральное и профессиональное право заявлять о том, что дела со следствием в Генеральной прокуратуре не просто плохи, а очень плохи. Кстати, во многом действует фактор, оставшийся в наследство от прошлого и несомненно давящий на судей, — раз следствие вела Генпрокуратура, тут все правильно. Это исключительно психологический, тем не менее совершенно реальный фактор — судьи не готовы не соглашаться с позицией Генпрокуратуры и серьезно ставить ее под сомнение.
Что касается уголовного дела, возбужденного в отношении бывшего спецпрокурора В.Комарчука, то, прочитав материалы, я пришел в ужас. Это просто жонглирование правовыми понятиями, клоунада. Данное уголовное дело также ярко свидетельствует об уровне сотрудников Генеральной прокуратуры, об их ответственности перед собой и нормами УПК и оставляет горький осадок.
Совершенно безосновательно предметом преступления признается медицинская карточка о стационарном лечении В.Комарчука, являющаяся внутренним документом медицинского учреждения, который никому не выдается на руки, а лишь отображает процесс лечения пациента и состояние его здоровья.
Было также возбуждено уголовное дело в отношении медсестры Лазаренко, которая в тот же день была задержана на трое суток. Медсестра — рядовой сотрудник, который не принимает решений о назначении курса лечения и выдаче листка нетрудоспособности. Обвинение в ее адрес, не говоря уже о задержании, — это просто абсурд. В то же время совершенно ясно, почему это было сделано: для оказания психологического давления. Причем не только и, может быть, не столько на нее, сколько на остальной медперсонал, имевший отношение к истории болезни В.Комарчука.
Впоследствии действия медсестры были переквалифицированы. Следствие пришло к выводу, что она не содействовала хищению госимущества, а совершила подделку. Это медсестра, которая исполняет указания врача, обеспечивая процесс лечения! Она была использована исключительно в качестве средства. С другой стороны, человек был задержан — как же теперь признать, что он невиновен? Нашли способ — применить амнистию. Дело закрыли по амнистии, и в биографии этого человека уже есть факт привлечения к уголовной ответственности.
Оказывается, Генеральная прокуратура пришла к выводу, что в функции старшей медсестры входило оформление и выдача листов нетрудоспособности. Разве может это делать старшая медсестра? Единственное, что она может, это чисто технически составить этот документ исключительно на основании истории болезни. Говорят, что она подделала подписи врача и заведующего отделением. Женщину задержали, продержали также трое суток. Затем дело также закрывают — по статье 7 УПК, ввиду изменения обстановки, чего на самом деле не было. Таков уровень следствия, не понимающего разницы между внутренней документацией и официальным документом.
Замглавврача также был привлечен к уголовной ответственности за то, что якобы содействовал Комарчуку в хищении средств путем мошенничества. 10 апреля дело закрыто также по статье 7 УПК в связи с изменением обстановки. Что же изменилось? Он перестал быть социально опасным? Если он совершил то, в чем его обвиняют, то в этом плане никаких изменений нет. Еще одна нелепая попытка оправдать свои действия.
Врач-хирург поликлиники №1, осуществлявшая амбулаторное наблюдение, к которой В.Комарчук попал уже после операции. Ей инкриминируют, что она записала, якобы В.Комарчук являлся на момент лечения действующим работником прокуратуры. Во-первых, какое это имеет значение? Во-вторых, она записала это с его слов, и какие к ней могут быть вопросы по этому поводу? Тем не менее материалы по этому эпизоду… выделены в отдельное производство.
Еще один лечащий врач пострадала так же, поскольку была амнистирована со всеми вытекающими последствиями. Я уже не говорю о враче И.Мусиче, которому досталось больше всех. Он был арестован и предстал перед судом.
Я считаю, что всем этим людям следовало бы обратиться к нынешнему генпрокурору и добиваться своей реабилитации. Думаю, всем, кто читал это дело, кто будет читать его еще в Верховном суде, будет стыдно за выполнение уголовного закона в нашем государстве, особенно на стадии следствия. Потому уровень его совершенно маразматический.
— А не было ли у вас честолюбивых надежд самому стать генпрокурором и попытаться исправить существующую ситуацию — одно время ходили разговоры о вашем возможном назначении…
— Лично я не мечтал быть генпрокурором. Исключительно из прагматических соображений. В тот период — с 1998 по 2000-й, да и теперь, это не могло бы принести ничего, кроме негатива. Там только сломают и не дадут более-менее нормально выполнять свои обязанности. И кто бы ни был на месте М.Потебенько тогда, он бы подвергался сильнейшему давлению. Выстоять там невозможно. Потому что правовой статус прокурора и фактическое политическое, экономическое положение в стране не давали возможности хоть более-менее заставить работать в том русле, как того требуют органы прокуратуры.
— По вашим наблюдениям, сегодня ситуация изменилась?
— Я считаю, что ситуация не изменилась. В то же время события, связанные со смертью Гонгадзе, Александрова, уже не повторятся на судьбе нынешнего генпрокурора.