Такого мнения придерживаются профессионалы СБУ
Одним из самых ярких впечатлений, оставшихся после посещения Берлина, организованного фондом «Конрада Аденауэра», была встреча с представителем так называемого ведомства Гаука. Комиссии по расследованию деятельности «Штази» - недоброй памяти спецслужбы Германской Демократической Республики. История архивов «Штази» обросла огромным количеством слухов, в большей или меньшей степени похожих на правду. Говорят, например, что среди всех спецслужб стран бывшего соцлагеря именно «Штази» отличалось самой глубокой тщательной разработкой. Якобы в ее архивах в специальных флаконах собирались даже запахи «разрабатываемых», фонографический контроль осуществлялся чуть ли не за всеми гражданами ГДР, а известная фигуристка Катарина Витт нашла в своем досье весьма обширную фонограмму собственной жизни, включая записи любовных сцен.
Впрочем, слухи слухами, но открывшиеся факты нередко становились трагедией не только для тех, кто, сотрудничал со «Штази», но и тех, кто оказался в свое время объектом пристального внимания ее агентов. Например, депутат Бундестага узнала, что в течение многих лет за ней шпионил собственный муж. Он составлял для «Штази» подробнейшие отчеты о жизни супруги, вплоть до интимных подробностей.
Конечно, доподлинно неизвестно, причиной скольких самоубийств стали разоблачения такого рода. Но это далеко не единичные случаи.
В архивах «Штази» находилось огромное количество материалов, в том числе и данные, касающиеся внешней разведки, которые были уничтожены впоследствии. Там хранится 40 миллионов карточек, заведенных на конкретных лиц. Из них на немцев - всего шесть миллионов (четыре миллиона - на восточных, два - на граждан Западной Германии). Предметом пристального внимания восточнонемецкой спецслужбы мог быть и любой гражданин нашей страны, и сегодня любопытствующие имеют право поинтересоваться, не была ли заведена на них в тайной канцелярии соответствующая папочка. В архиве находятся сотни тысяч аудио- и видеоматериалов. Посетителей также удивляет огромное количество мешков. Они наполнены материалами, которые хотя и были порваны или пропущены через уничтожители бумаги, все же подлежат обработке и анализу. Всего в архиве находится 76 тысяч 600 таких мешков.
В день объединения Германии председателем комиссии по работе с архивами «Штази» был назначен пастор из Ростока Йоган Гаук. В работе с архивами комиссия руководствовалась временными правилами, принятыми Народной палатой. В декабре 1991 года первый общенемецкий Бундестаг принял первый закон о документах, хранящихся в архивах. Закон вступил в силу в январе следующего года, после чего господин Гаук был назначен на должность федерального уполномоченного по делам архивов «Штази».
Первоначально комиссия состояла из пяти сотрудников, получивших весьма невысокую, по западнонемецким меркам, зарплату.С января 1992 года ведомство Гаука, насчитывающее сегодня 3000 сотрудников, состоит из четырех отделов. Административный отдел - 300 сотрудников. В первые годы после объединения на работу в этот отдел принимали исключительно граждан Западной Германии. В отделе информации ведется работа по двум основным направлениям - непосредственная обработка архивов и предоставление заинтересованным лицам соответствующих справок. Предоставив ходатайство, граждане могут получить информацию о том, проводились ли по отношению к ним следственные действия. Уже поданы четыре миллиона таких заявлений. Из них один миллион связан с просьбами разрешить ознакомиться со своими делами. Многие из обратившихся с такими ходатайствами смогли получить ответ на вопрос, почему неудачно складывалась их профессиональная деятельность. Закон также предусматривает возможность ходатайствовать о предоставлении «материальной компенсации неудавшейся карьеры и торможения профессионального роста».
Еще один отдел занимается проверкой граждан, находящихся на государственной службе. В случае, если в отношении гражданина, находящегося сегодня на госслужбе, будет установлено, что он сотрудничал с министерством госбезопасности ГДР в качестве внештатного сотрудника, соответствующую информацию передают по месту его нынешней работы.
Так, на предмет сотрудничества со «Штази» проводилась проверка сотрудников Гумбольтского университета. В результате было установлено, что контакты с министерством госбезопасности имели около 200 профессоров и доцентов, 68 из которых на момент проверки работали в университете. Была создана специальная комиссия, члены которой проводили собеседование с этими людьми. В результате бесед секретные сотрудники, никогда не видевшие своих дел, на 99 процентов подтверждали содержащиеся в них факты. После проведения индивидуального собеседования комиссия давала рекомендации отделам кадров относительно того, стоит ли продолжать сотрудничество с данным человеком. Так комиссия рекомендовала оставить на рабочих местах лишь 18 из 68 профессоров. Преимущественно это были граждане, которые, подписав обязательства сотрудничать с министерством госбезопасности, впоследствии не предоставляли ему никаких отчетов.
Наверное, проблема такого рода не имеет одного, единственно верного решения. Но подобное «очищение общества» больше напоминает политическую расправу, чем попытку восстановить справедливость. И, может быть, единственным положительным моментом «великой охоты» является то, что она станет весьма наглядным уроком. Уроком, свидетельствующим о том, что власть не от Бога, власть не вечна, она далеко не всегда права и что за преступление против собственной совести, даже если они санкционированы свыше, рано или поздно придется платить.
В Украине, где, по словам людей компетентных, со времен УНР в окружении видных деятелей было до 90 процентов агентуры, хотя сотрудники спецслужб и избегают говорить об этом, проблема люстрации поднималась неоднократно. О том, какие подходы к решению этого вопроса существуют в нашей стране, рассказывает заместитель председателя СБУ генерал-майор Владимир Пристайко.
- Владимир Ильич, после развала СССР вопрос раскрытия агентуры, во всяком случае, занимавшейся политическим сыском, поднимался неоднократно. Имея перед глазами яркие примеры стран социалистического содружества, Украина все же не прибегла к столь решительным действиям...
- Попытки раскрыть агентуру действительно были. Мы не говорим об агентуре разведки и контрразведки. Слава Богу, репрессии закончились у нас давно - если говорить о политических репрессиях, то последний человек арестован в Житомире летом 1986 года. Но значительное количество агентуры было занято именно так называемыми политическими делами. Перед нами были примеры Прибалтики, Германии, и этот вопрос у нас очень долго дискутировался. Нам было достаточно сложно доказывать оппонентам, что следовать такому примеру нельзя. Но уже сегодня очень многие согласились с тем, что наша позиция была взвешенной, что, приняв такое решение тогда, мы все-таки поступили правильно. Вообще я считаю, что это наше счастье, что у нас все произошло именно так, как произошло. Кстати, у меня до сих пор хранятся проекты законов уважаемых людей, с которыми мы встречаемся и общаемся по сей день. Так вот в этих проектах предусматривалось лишить званий и пенсий и объявить, по старой терминологии, врагами народа всех сотрудников спецслужб, служивших с 1917 по 1991 годы. Так что были и инициативы такого рода.
Недавно польское правительство приняло решение о создании Музея народового (Народного музея). Они собираются свести все дела спецслужб, все, что осталось в архивах, и открыть к ним свободный доступ... Профессионалы точно представляют себе, к чему может привести такой шаг. Для конкретных людей это будет иметь весьма негативные последствия.
Приведу один пример. Я тогда был начальником следственного отдела КГБ. Одна женщина в течение полутора лет писала на меня письма. О том, что я выдаю себя за демократа и в то же время не соглашаюсь показать ей дело ее отца. По тому делу был расстрелян не только ее отец, но двое его братьев и еще пятеро человек. И фактически все они были расстреляны на основании показаний отца этой женщины, который сознался в создании мифической организации и утверждал это на всех очных ставках. Я говорил ей, что она будет очень долго жалеть о том, что настаивает на ознакомлении с этим делом. Она была уверена, что я что-то скрываю от нее. Потом, прочитав дело, бедная женщина долго рыдала в кабинете...
Еще один пример. Среди людей, окружавших Михаила Грушевского и дома, и в академии, было значительное количество агентов. С тех пор прошло уже 60 лет. По ныне действующему закону, многие сведения уже можно рассекретить. Но ведь потомки этих людей, их внуки, которые живы сегодня, не имеют никакого отношения к тому, что делали их деды. Почему же они должны нести моральную ответственность за их поступки? Об этом также следует думать, потому что речь идет о людях. Поэтому срок сохранения тайны, предусмотренный в законе «О государственной тайне» (30 лет), обязательно должен быть продлен до 60 или 70 лет (как это предусмотрено, например, законодательством США). За это время сменится по крайней мере одно поколение, и все будет восприниматься не так остро.
Вообще вопрос отношения к кадрам, а та категория людей, о которых вы говорите, тоже относится к ним, возник у нас сразу же после развала СССР. 19-20 августа 1991 года произошел путч, а уже 20 сентября Верховная Рада Украины приняла постановление о ликвидации КГБ. Всего за месяц нужно было проработать огромное количество вопросов - оставалось имущество, архивы, люди. Причем люди весьма специфические, это были и официальные сотрудники, и негласные источники информации, без чего не может существовать ни одна спецслужба. Так, в одной из бывших республик СССР приняли решение о ликвидации такой службы и создании вместо нее информационного бюро, отказавшись фактически от всей оперативной работы. И только целый ряд событий, в том числе террористических актов, заставили их восстановить существовавшую ранее структуру. В России пять лет назад ликвидировали следствие в составе Федеральной службы безопасности. Но сегодня там постепенно возвращаются к тому же следственному управлению ФСБ. В Болгарии спустя два года после увольнения сотрудников спецслужб возникли большие трудности в восстановлении ее дееспособности. Несмотря на то, что это была практически единственная категория госслужащих, которой установили в несколько раз большую зарплату, чем остальным, люди не вернулись. Мы же сумели сохранить и костяк кадров, и профессиональное отношение к работе. Украине, слава Богу, хватило ума не идти на крайние меры.
После роспуска КГБ в один день были фактически уволены все сотрудники. Все они вплоть до председателя получили статус временно исполняющих обязанности. Затем специальная комиссия, в которую вошли и народные депутаты, проводила переаттестацию. Всем было сказано: кто не хочет, не может работать - уходите. Должен сказать, что среди наших сотрудников были такие, которые сочли невозможным в новых условиях продолжить работу в органах. Им не чинили никаких препятствий.
В обширном докладе юридического комитета Совета Европы, посвященном реформированию системы правоохранительных органов, отмечено, что на посткоммунистическом пространстве наиболее взвешенно к реформированию спецслужб подошли в Украине. И именно такой подход в определенной степени способствовал сохранению спокойствия в обществе.
- Вопрос к вам прежде всего как к юристу. Говоря об агентах, мы ведем речь о людях, которые сотрудничали с легитимно существующим государственным учреждением. Если исходить из этой точки зрения, то можно ли привлекать их к какой бы то ни было ответственности за такие действия?
- Я согласен с такой постановкой вопроса. Человек, сотрудничавший с государственным учреждением и действовавший на основании закона, не может быть обвинен в совершении преступления. Если, конечно, он не фабриковал доказательств или иными способами не нарушал уголовный закон.
Такие взаимоотношения гражданина и государства не всеми воспринимаются одинаково. Но если государству это нужно, если это служит интересам общества, такое сотрудничество следует поощрять. И вместе с тем - это очень тонкий момент, потому что нельзя скатываться до провозглашенного фюрером: «Совесть - химера, я освобождаю вас от этого». Вопросы такого рода каждый человек должен решать для себя сам.
- Как решался вопрос кадров, в частности, занимавшихся политическим сыском и оставшихся после известных событий не у дел?
- Что касается штатных сотрудников, то я не могу сказать, что очень значительная их часть имела отношение именно к политическим делам - ведь существовали и разведка, и контрразведка. Но, например, основной задачей бывшего пятого управления было противодействие так называемым идеологическим диверсиям, антисоветской агитации и пропаганде с целью подрыва или ослабления советской власти (статья 62 УК УССР). И хотя, скажем так, политическая основа подобной работы перестала существовать, это не значит, что потребность в таких людях отпала. Потому что сегодня существует немалое количество факторов, представляющих собой угрозу для национальной безопасности страны, - например, некоторые региональные проблемы. Создавался новый конституционный строй, и его нужно было защищать. В принципе, методы работы оставались теми же, менялась лишь цель оперативного работника, который должен был получить оперативную информацию, условно говоря, о подготовке покушения уже не на первого секретаря ЦК, а на другое руководящее государственное лицо.
- Деятельность КГБ всегда регламентировалась исключительно секретными инструкциями. И эта специфика не могла не сыграть негативной роли в том контексте, о котором мы с вами говорим сегодня.
- Правовая база имеет огромное значение для работы столь специфического ведомства, как наше. В прошлом деятельность КГБ регулировалась исключительно секретными инструкциями. Закона о КГБ вообще не существовало. В 1956 году ЦК КПСС и Совет министров утвердили положение об органах КГБ СССР. В то время единственный (!) в Украине экземпляр этого документа с грифом «Совершенно секретно» хранился в сейфе у председателя КГБ. Регулировали деятельность спецслужб, в том числе агентурную работу, около 1200 инструкций и приказов, изданных в Москве. В таком положении мы оказались в 1991 году. Но ведь нельзя в новом государстве преследовать людей за измену уже не существующему государству. А с этого начиналась вся оперативная работа, все это было связано со старым режимом, со старым государственным строем, и она просто не могла двигаться дальше. И нужно было что-то кардинально решать.
Поэтому именно мы были инициаторами принятия закона «Об СБУ» и, как ни парадоксально это звучит, закона «О реабилитации жертв политических репрессий». У нас в архивах были дела, которые тянули нас назад, в прошлое. Мы должны были, но не имели права сказать о них людям. На тот момент ситуация была такова, что ряд бывших заключенных, «врагов советской власти», а подразумевалось, что и народа, завтра станут законодателями в Верховной Раде…
Кстати, мы - первая страна в Европе, которая разработала и приняла легальный, общедоступный, опубликованный в прессе закон «Об оперативно-розыскной деятельности». А такого рода деятельность в большинстве стран регулируется тайными директивами президента, премьера или даже министра внутренних дел. У нас все оговорено в законе - конфиденциальные взаимоотношения, негласные сотрудники, какую информацию можно засекречивать, какую - нельзя.
- Каково ваше отношение к институту негласных сотрудников, они не вызывают у вас, скажем, пренебрежения?
- Нет. Как сотрудник спецслужбы я вижу в этом важнейший институт нашей деятельности, без чего спецслужба не выполнит своих задач перед государством. А как человек я лично вовсе не страдаю из-за того, что рядом со мною находится агент, потому что в определенной степени он способствует моей личной безопасности. Например, если благодаря своевременному сообщению агента уголовного розыска удалось предотвратить террористический акт или бандитскую разборку, в результате которых могли пострадать многие, в том числе и члены моей семьи. То мы можем быть только благодарны такому человеку, как бы мы его ни называли.
- Если взять полярные варианты - фактически не ворошить прошлое, как это сделала Украина, или устроить тотальную чистку, как в Германии, то наиболее оптимальный вариант разрешения проблемы лежит где-то посредине?
- Думаю, что Украина все-таки ближе к наиболее разумному варианту. Если возвратиться к началу нашего разговора и иметь в виду прошлое, то ведь главная проблема заключается в том, что сегодня очень трудно разобраться в каждой конкретной жизненной ситуации ушедших в историю лет. Нужно оставить все это, пройдет время - все уляжется. Мы можем осуждать кого-то, говорить - он слабак и то, что он сделал, например, с другим человеком ради спасения собственной семьи, не служит ему оправданием. А ведь если человек жив, может, он казнит себя до сих пор. И в конце концов, кто может быть судьей человеку, который оказался загнанным в тупик жизненными обстоятельствами?
Семен Глузман, бывший диссидент и политзаключенный, психиатр. Готовил независимую экспертизу по знаменитому делу генерала П. Григоренко. В 1972 году был осужден к 10 годам лагерей. Ныне - директор Украинско-американского бюро защиты прав человека.
- Семен Фишелевич, вы хотели бы познакомиться со своим «делом»?
- Я живу настоящим, а не прошлым. У меня попросту нет времени на прошлое. Прежде всего следует прояснить, что такое это самое «дело». Все без исключения страницы этих томов (их много, шесть или семь, точно не помню) мною уже были прочитаны. Я ознакомился с ними в 1972 году в соответствии с процедурой, предусмотренной Уголовно-процессуальным кодексом. Никаких иных документов, например материалов оперативной разработки, там нет. Но если бы они и были там, я и в этом случае не пожелал бы открыть эти страницы.
Тяжко жить в стране, где Система испытывает тебя на стойкость и мужество. Многие мои друзья, знакомые, соученики и сослуживцы были подвергнуты испытанию в 1972 году и в результате сломались. Испугались. Дали на меня «правдивые показания». В сущности, помогли дать мне срок. Интеллигентные, милые женщины и мужчины участвовали в очных ставках. Продавали. В первую очередь - себя. Мой самый близкий друг, почти полностью предав меня (в противном случае не видать ему киевской прописки и работы), запил и в конце концов погиб. Пожилая женщина, подруга моих родителей, отсидевшая в свое время десять лет в сталинских лагерях, также испугалась... Нужно ли продолжать...
Несмотря на все старания следователя я догадывался, кто из моих знакомых тайно предал меня. Именно тайно, не оставив следа в виде официальных следственных протоколов. Я знал, кто предал меня, став в результате внештатным «источником» оперативников КГБ. Мне жаль этих людей, они не родились «источниками», их сделала такими Система. Изредка я встречаю на улицах Киева одного из них. Он так явно ищет мой взгляд, мою руку. Я попросту прохожу мимо, всегда - мимо. Но я никогда не назову его фамилию вслух, не помешаю его карьере.
Мне легко. Ведь, в сущности, я не изменился. Сегодня я говорю то, что говорил всегда. И делаю то, что делал всегда. Изменилась моя страна.
- Вам не хотелось бы встретиться с этими людьми, узнать, как сложилась их жизнь, может быть, спросить их о чем-то?
- У меня нет желания смотреть в глаза людям, предавшим меня. Я не судья им. И я не верю в слова покаяния, проговариваемые вслух. Покаяние - вещь сугубо интимная. Каяться вслух должны не люди, а Система. Мой лагерный учитель и друг Иван Свитлычный научил меня мудрости терпения и созидания. И мудрости понимания. Именно поэтому я против люстрации, против всяческих судов. За ними - лишь новая кровь. Не абстрактная кровь, а красная, теплая.
И последнее. КГБ отбирал нас в тюрьму не по моральным критериям. И не по интеллектуальным признакам. Мразь и глупцы были и среди тех, кто «сидел». Некоторые из моих соузников столь же неприятны мне сегодня, как и прежде, в лагерях. И не моя вина в том, что нас соединили одной историей, одним карцером. Сегодня я живу не в камере и волен выбирать себе друзей не по «классовым признакам». Вне зависимости от прошлого каждого из нас. В конце концов, мои родители состояли в КПСС даже в те годы, когда я был в ГУЛАГе. Они боялись...
Архивы должны оставаться для будущего. Того будущего, когда от нас останутся лишь архивы.