Сорок пять минут наедине с чеченским палачом
Я не ожидал, что все произойдет так просто. В дни, когда Москва гудела после показа по телевидению чеченских публичных казней, я сказал знакомым чеченцам, что хотел бы встретиться и поговорить с одним из тех, кто приводил в исполнение приговоры шариатского суда. И вот он - передо мной, этот человек. Палач. Ему лет тридцать. Одет в недорогой костюм, взгляд спокойный. Никакой конспирации. Говорит тихо. Русским владеет в совершенстве.
- Почему ты согласился на встречу? - спросил я его.
- А почему я должен был не соглашаться? Наоборот, для меня это возможность сказать то, что позволит вам по-иному взглянуть на нашу жизнь. На наше правосудие.
- Неужто ты для этого специально приехал из Чечни?
- Нет, конечно. Приехал я для приведения приговора в исполнение. Мне передали твою просьбу.
- Позволь, ты приехал исполнять решение шариатского суда в Россию?
- Да. Шариат допускает такое. Но осужденный, разумеется - чеченец.
- Это смертный приговор?
- Смертный. В России живет, теперь уже жил убийца двух женщин. Впрочем, наши люди приезжают в Россию исполнять любые приговоры. Например, наказание палками. Их берут с собой из Чечни, потому что шариат точно регламентирует их размеры. Шариат точен во всем, процесс казни или наказания расписан во всех подробностях. Вплоть до размеров камней и до того, какой жесткости должна быть плеть. Даже сила удара и та определена... Например: бей так, чтобы не были видны твои подмышки.
- А как же российские правоохранительные органы? Ведь вы посягнули на их, так сказать, епархию.
- А что они... Смешно и глупо рассчитывать, что ваша милиция, прокуратура и суд добьются справедливости. Если они вас устраивают, так и живите с ними. Вот вы говорите, что правосудие по законам шариата - незаконно, недопустимо, жестоко и так далее... Скажи мне, пожалуйста, а российское правосудие... Каково оно? То-то. Между тем, плох суд шариата или хорош, но в нем есть логика. И она не меняется в зависимости от того, кому в данный момент принадлежит гражданская и военная власть. Под суд шариата с одинаковой легкостью может попасть простой крестьянин и полевой, вооруженный до зубов командир, из самых крутых, хотя бы тот же Басаев. Я бы хотел посмотреть, как вы, русские, потянули бы в суд да еще попробовали бы вынести приговор Грачеву. Да что Грачев! У вас любой мафиози мнит себя выше генерального прокурора. А вот недавно шариатские гвардейцы наведались в ваши края, чтобы наказать одного чеченского крутейшего мафиози, на которого нажаловались родственники: он вел недостойный мусульманина образ жизни. Он, как миленький, получил сорок палок.
- Прости, что это за шариатские гвардейцы?
- Поскольку в Советском Союзе Бога «не было», то не было и шариатского суда. А кровная месть, по законам которой у нас разбирались многие конфликты, - не шариат. Вообще, кровная месть - это наше проклятие. Совершенно бессмысленно гибнут мужчины, многие в самом расцвете сил. А чеченцев и без того мало. И вот сначала противостояние, а потом война с Россией. На учете каждый мужчина. Потому что каждый мужчина - воин. От него требовалось одно: вести джихад. То есть воевать с Россией, защищать родину и свой народ. А Дудаев уже провозгласил Ичкерию мусульманским государством. Тогда, во время войны, в каждом отряде находились своего рода шариатские наблюдатели. Гвардейцы же в основном появились после войны, когда пришло время спокойно регламентировать нашу жизнь. Их всего две тысячи. Средний возраст 25-27 лет. Многие из них во время войны ходили в смертниках, то есть получили благословение на то, чтобы пожертвовать жизнью... Мальчиками они проходили обучение в открывшихся при мечетях медресе - религиозных школах. Вся наша жизнь - строгое следование корану. Мы соблюдаем все посты. В принципе, мы себе не принадлежим: каждую минуту мы должны быть готовы исполнить приговор шариатского суда... Многие из нас девственники. Прочие не поддерживают отношений с женщинами. Юноша, вступающий в гвардию, не должен курить... Более того, он вообще не имел права прикоснуться к табаку. Об алкоголе и наркотиках говорить не приходится. Единственное отступление от догм - занятия спортом. Это поощряется. В случае смерти гвардейца его родителям полагаются немалые льготы. Служить тяжело. Но это считается высшей честью. После службы жизнь гвардейца становится, конечно, более светской. Но, если пользоваться принятыми у вас определениями, гвардейцы продолжают быть элитой мусульманского общества. Важно, что шариатские гвардейцы и судьи действуют именем Аллаха и от Аллаха, они должны быть чисты перед ним. Теперь скажи, чисты ли ваши судьи, следователи, милиционеры перед своим Богом? Или хотя бы перед своей совестью?
- Спустимся, однако, на землю. Как бы то ни было, но чеченцы, как и все мы, далеки от идеала. И водочку попивают. И предаются блуду. И воруют. Да не только у русских - у своих соплеменников тоже.
- Насчет водочки... Во время войны шариатские наблюдатели строго следили, чтобы водку продавали только федералам.
- Война войной, но я знаю немалое количество чеченцев, которые не откажутся от стаканчика. И в этом я не вижу ничего особенного. Неужто шариатский суд и шариатские гвардейцы в состоянии добраться до каждого вашего пьянчужки? И строго наказать его? Зачем вообще наказывать?
- Это не обсуждается. Как говорится, Аллаху лучше известно, за что наказывать правоверного, за что не наказывать. В вашем представлении шариатский суд - сплошное средневековье. Однако с самого его возникновения судьи неукоснительно соблюдали презумпцию невиновности. Насколько я знаю, в ваших законах она появилась совсем недавно. А в мусульманском мире с давних времен человек, предстающий перед судом шариата, не преступник, пока не будет доказано обратное. С тем же пьянством... Допустим, я не в ладах с соседом. И он знает, что я не прочь, как ты говоришь, опрокинуть стаканчик. Вот он, думая, что я в данный момент пьян, зовет шариатскую гвардию. И та заходит ко мне в дом. Не пустить ее я не имею права. Гвардейцы вместе с собой приводят в мой дом и доносчика. И видят: я трезв. Мне приносят извинения. А соседа немедленно подвергают наказанию. Точно такому же, какому подвергся бы я, если бы меня застали пьяным, - сорок палок. В шариатском суде доказательства получают с помощью свидетелей. И если выяснится, что свидетель врет, то чаще всего его наказывают, как будто бы это он совершил преступление, о котором идет речь. Но коли я окажусь пьяным, то, делать нечего, надо смириться с судьбой.
- Сорок палок. Так ведь можно если не убить, то покалечить...
- Да ведь я сказал, что шариат все регламентирует, даже силу удара, даже те места, по которым человека нельзя бить, даже одежду, в которой он должен быть одет в момент наказания. Не могу сказать, что сорок палок - удовольствие, но никакого серьезного телесного ущерба человек не получает. Разве что синяки. Это не столько мучительное наказание, сколько позорящее. Да и те, кто наказывает, все прекрасно понимают.
- А за прелюбодеяние какое назначается наказание?
- Более серьезное. Сто палок. Но и в этом случае с человеком ничего страшного не происходит... Только позора больше. Куда хуже приходится человеку, уличенному в воровстве. В первый раз ему отсекают пальцы на руке. Во второй раз отсекают кисть или отрезают ухо. Но после войны, на которой было покалечено немало людей, пальцы и кисти ворам в Чечне не рубят. Чтобы не возникла путаница, чтобы честных людей, потерявших пальцы и кисти на войне, не считали ворами. И наоборот. А вот если у человека нет уха или даже двух ушей, то тут с ним все ясно. Эти безухие из Чечни бегут в Россию. В Чечне к ним никто и не подойдет.
- Но вот смертная казнь...
- Это вопрос куда более сложный. Не думай, что у нас по поводу смертной казни не было споров. Но за что казнят в Чечне? За все то, за что казнили и в России. К тому же мы - маленькая страна. Нет у нас возможности иметь много тюрем. Не можем мы организовать пожизненное заключение. Во время войны казнили предателей. По НТВ в то время показали расстрел председателя-старика. В России возмущались: негуманно ставить старого человека к стенке. Но нам надо было выиграть войну. И мы ее выиграли. В какой-то степени и благодаря жестокости. На то и война. Казнили мы российских летчиков и контрактников. Летчики сбрасывали бомбы, под которыми гибли женщины, старики, дети. И летчики знали о том, что их вылеты несут смерть прежде всего мирному населению.
Контрактники хотели на войне заработать деньги. Им рубили головы. Они были недостойны пули - они каратели. Я не спорю: это страшная казнь. Но не страшнее всего того, что происходило в Ичкерии. Палачу предписывалось отрубать голову одним ударом. Если ему это не удавалось, палач сразу после казни получал шестьдесят палок. Я не знаю, сколько было таких казней. Но с 1993 года в Чечне было приведено в исполнение более трехсот смертных приговоров в отношении самих чеченцев. И еще около ста человек ждут смерти.
- Но почему вы перешли к публичным казням? Ведь это и впрямь средневековье.
- По-настоящему публичными эти казни сделало российское телевидение. Мы не просили транслировать их на всю страну и мир. Мне кажется, что, не случись такой трансляции, никто бы в Москве не пошевелился. Тем более, что публичность казни для нас, чеченцев, имеет совсем другое значение, другой смысл. Расскажу одну историю. В одном из аулов трое совершили акт мужеложства - якобы изнасиловали одного человека, да еще воткнули ему в задницу деревянный кол. Родственники потерпевшего немедленно объявили кровную месть и принялись отстреливать родичей тех троих. Последние не преминули ответить тем же. Началось взаимное истребление. И это во время войны, когда нужен каждый мужчина. В этот конфликт вмешался шариатский суд. Провели следствие. Выяснили, что пострадавший, мягко говоря, страдал «голубизной». Никакого насилия над ним не было. Получалось, что вина в этом преступлении распределяется поровну. Гвардейцы окружили дома кровников. И потом расстреляли по одному мужчине от каждого рода. И кровная месть прекратилась. А ведь она должна идти до тех пор, пока в семьях жив хотя бы один мужчина. Тем самым были спасены остальные мужчины этих родов. Публичность смертной казни как раз и призвана показать: преступник понес кару, и покарал его Аллах - он дал человеку жизнь, он ее и отнял. А раз так, то ни о какой кровной мести не может быть и речи. К тому же вина преступников каждый раз доказывается.
- А что ты сам испытываешь, когда приводишь приговор в исполнение?
- Ничего, что помешало бы мне быть слугой закона. Я искореняю зло. И я верующий человек. Это вы, русские, стесняетесь такой работы. Все хотите за что-нибудь спрятаться. А зачем прятаться мне? Что я еще должен чувствовать... Ну, хорошо. Скажу, что это примерно то же самое, когда стреляешь в бешеную собаку. Она уже погубила нескольких людей. Накопившаяся в ней зараза может заставить ее погубить и других. Так кого жалеть? Бешеную собаку или тех, кого она может убить?
- Даже если эта бешеная собака женщина или ребенок?
- А что от этого меняется? Законы, установленные Аллахом, установлены для всех. Никто не может нарушать их безнаказанно.
Он посмотрел на часы. Развел руками. Ушел. Он сказал то, что хотел сказать, или то, что велели ему сказать. Но я в очередной раз совершенно точно понял одно: у них - своя судьба, у нас - своя. Бессмысленно и опасно лезть к ним со своей моралью. К тому же кто даст гарантию, что наша мораль - единственное мерило человеческих поступков. К тому же наша мораль давно уже стала ущербной. Она скукожилась в страшную зиму сорок четвертого, когда чеченцев лишили родины и увезли погибать в глубь империи. Не их вина, что они выжили. И живут особой жизнью... Нам ли их судить?