Эта история, длившаяся 10 лет и закончившаяся, наконец, оправданием и без того ни в чем не повинной молодой женщины, исключительна для нашего государства. Прежде всего потому, что Ольга Иванова, отбывавшая срок в женской колонии в Днепропетровской области, все-таки была признана невиновной ввиду отсутствия в ее действиях состава преступления. Несмотря на поразительную бесчеловечность нового мужа своей матери, который при разводе не только ограбил обеих женщин, но сумел упечь их за решетку. Конечно, при тотальном пособничестве милиционеров, прокуроров и судей преимущественно Старокиевского района столицы, а также преступников в белых халатах, с легкостью фальсифицирующих медицинские документы.
Кроме главных действующих лиц, эта история стала пробным камнем для многих. И мало кто вышел из нее с честью. За все это время мать и дочь сменили 16 адвокатов. Защитники им попадались разные, но рано или поздно все отказывались от ведения дел, а некоторые откровенно и цинично предавали своих подзащитных.
Раздел имущества вылился во множество административных разбирательств, уголовные дела и приговоры. Последний — оправдательный — дает возможность рассказать сегодня о многих неизвестных подробностях этой истории, кажущейся невероятной даже тем, кто хорошо знаком с украинскими реалиями.
Уголовное преследование Ольги длилось на протяжении 10 лет (с 1996 года). В соответствии с обвинительным заключением от 30 марта 2000 года, в 1996-м она якобы нанесла своему отчиму телесные повреждения средней степени тяжести (статья 102 УК 1960 г.), год спустя — умышленное тяжкое повреждение (статья 101 УК), а также повредила его имущество (статья 145 УК). В соответствии с приговором Старокиевского райсуда столицы она была приговорена к трем с половиной годам лишения свободы.
Почти год спустя Верховный суд Украины отменил этот приговор, отправив дело на новое расследование. Мера пресечения была изменена на подписку о невыезде. Ольга поставила в известность прокуратуру о своем месте проживания. Что не помешало… объявить ее в розыск. На этот раз она уже не ожидает милостей от следствия и скрывается. По делу назначают повторную судебно-медицинскую экспертизу, цель которой — установить степень тяжести повреждений, нанесенных отчиму.
Заявитель — «потерпевший» на протяжении трех лет отказывался пройти экспертизу. Через 10 лет на этом основании Генеральная прокуратура признает, что следствие допустило волокиту и доказательств нанесения «потерпевшему» тяжких телесных повреждений нет. Дело закрывается. Что касается другой инкриминируемой статьи, о телесных повреждениях средней степени тяжести, то по ней судья выносил приговор, основываясь на… ксерокопиях, а не на первичных медицинских документах. Документ, якобы подтверждающий факт нанесения телесных повреждений, датирован 16 сентября 1996 года, в то время как инкриминируемые события якобы имели место за неделю до этого. В деле нет никаких подтверждений того, что имуществу потерпевшего был нанесен ущерб, кроме его собственных показаний, которые он дал через год после инцидента и менял на протяжении всего периода следствия. Это не помешало обвинить Ольгу и по статье 145.
10 лет спустя уголовное дело по обвинению Ольги в совершении преступлений закрыто.
Ее мать — Лариса Сергеевна провела за решеткой 35 дней. У тяжело больной женщины не было другого выхода, кроме как согласиться на амнистию (не реабилитирующее обстоятельство).
Что касается раздела имущества — пока что закончилось тем, что судья Качан взял три тома этого дела, видимо, для работы на дому, а потом заявил, что подвергся нападению, в результате которого все три тома исчезли…
Передо мной две женщины: яркая, эффектная Ольга, которую невозможно представить в серой зэковской робе с номером, и ее хрупкая красивая мать Лариса Сергеевна. Она постоянно кашляет — к астме добавился туберкулез.
Началась эта история, когда Лариса Сергеевна вышла замуж за любимого человека. Они расписались и обвенчались. У 19-летней Ольги с новым мужем матери отношения не то что не складывались — их просто не было. Ольга даже на свадьбу не приехала, а жить стала отдельно — в своей квартире. В искренность нового члена семьи она не верила никогда. Мама же считала, что дочка эгоистично ревнует ее, им ведь так хорошо жилось вдвоем…
Лариса Сергеевна, инженер по первому образованию и предприниматель по духу, была женщиной состоятельной. Ее фирма занималась торгово-посреднической деятельностью с Польшей и на тот момент только начала заниматься новым перспективным направлением, связанным с медициной. В общем, жили неплохо. Неожиданно муж, у которого родственники переехали в США, предложил переезжать и им. А прежде — продать все имущество и перевести деньги на счет его сестры, которая уже находилась в США.
Лариса Сергеевна: «Я вообще не собиралась никуда ехать и совершенно не понимала, зачем переводить деньги на чей-то счет, хотя бы потому, что можно открыть собственный. И тут муж вдруг сказал: «Ну, тогда ты вообще ничего не получишь, и я тебя посажу». До этого случая у нас не то что конфликтов не было, он смотрел на меня влюбленными глазами, отношения были прекрасными. Я совершенно не поняла, в чем причина столь резкой перемены. После того как у него вырвалось это, наши отношения вроде бы остались прежними. Мы ведь крутились с утра до поздней ночи, вечером просто с ног валились от усталости. И я любила его. А еще — мы венчались, и для меня это имело значение».
Лариса Сергеевна: «В конце 1995 года я заболела гриппом. Было очень плохо, и выкарабкивалась я месяца четыре. После месяцев, проведенных в постели, я была еще очень слабой, уже не могла работать с прежней отдачей, часто утомлялась. Во время болезни закончила подготовку всех документов, необходимых для получения в государственном инновационном фонде беспроцентного кредита на 100 тысяч долларов. Почти все необходимые подписи были, и стало очевидно, что мы получим этот кредит. Роскошный ремонт в своей новой квартире на Золотоворотской мы уже закончили. Так что я, видимо, уже была не нужна ему…
Сомнения относительно семейной жизни стали зарождаться с большим опозданием. После вспышек агрессии со стороны мужа я стала задумываться над происходящим всерьез. Когда же, наконец, наступило прозрение, подумала: ну что он может сделать? Все имущество, которым мы располагали, было оформлено официально, в том числе очевидной была принадлежность квартир».
Квартира, в которой проживала Ольга, принадлежала матери с дочерью и была приобретена до брака с новым мужем. Квартира, в которой Лариса Сергеевна жила с супругом, принадлежала им обоим. Все подтверждено документально. В общем, ей тогда казалось, что спорных вопросов относительно имущества возникнуть не должно.
Как показала жизнь, ошибка Ларисы Сергеевны заключалась в том, что она опрометчиво учитывала лишь юридический аспект данного дела. По закону все было действительно так, но еще есть специфические обычаи, которые у нас зачастую перевешивают закон. В соответствии с этими обычаями, юридически закрепленное право собственности на любое имущество может оказаться совершенно ничтожной бумажкой в государстве, где охотно и привычно продаются-покупаются правоохранительные органы, суды и медики.
Спустя многие месяцы Лариса также узнала, что муж — директор принадлежащего им предприятия — уволил ее (коммерческого директора) задним числом. Трудовую книжку забрал. Он потом приносил ее в суд, и оказалось, что тяжело больная жена была уволена… за прогулы.
После одной агрессивной выходки супруга Лариса оставила квартиру, которую они снимали на время ремонта в собственной, и отправилась туда, на улицу Золотоворотскую. Заглянув в почтовый ящик, неожиданно обнаружила повестку в суд — по делу о разводе и разделу имущества…
Лариса Сергеевна: «Он, оказывается, уже все это подготовил, пока мы жили вместе, нормально в общем-то сосуществуя в перерывах между инцидентами. А ведь так заботился обо мне, пока я в болезненном состоянии готовила документы для получения кредита, такой был внимательный… Я занялась поисками адвоката.
Вечером 10 сентября 1996 года на Золотоворотскую пришел муж. Он зашел в комнату, увидел вещи дочери, которую я попросила пожить вместе со мной, и начал вышвыривать их. Потом сказал, что приведет рэкет, и ушел. Зная о его знакомстве с Авдышевым, я восприняла это серьезно. Позвонила в милицию и сообщила об угрозе.
Старокиевское отделение милиции там рядом — на улице Прорезной. Два милиционера пришли быстро. Я рассказала им об угрозах, а они сообщили, что муж сидит в милиции и жалуется, будто я его поцарапала. Когда он пришел, у него действительно были на лице небольшие порезы — видно, от бритвы. Милиционеры сказали, что мужу отказали в возбуждении дела. На том история, как нам тогда показалось, и закончилась. Через неделю я встретила на улице одного из тех милиционеров, которые приходили к нам по вызову. Он заверил меня в том, что бояться нечего, — отказной материал…
Я приехала за своими вещами на ту квартиру, которую мы снимали на время ремонта квартиры на Золотоворотской. Муж меня не пускает. Я разозлилась, пошла к участковому. Дальнейшие разбирательства продлились уже в милиции, куда приехала и Ольга. Супруг, указав на девушку, спросил: «Что тут делает эта сучка?». Ольга дала ему пощечину — при трех милиционерах. Он тут же стал кричать — вы все свидетели, вы видите, она на меня напала, она меня избила, арестовывайте ее прямо здесь».
Потом снова наступило кратковременное затишье. А 11 ноября 1996 года Ларисе Сергеевне позвонил следователь Старокиевской прокуратуры и заявил, что они с дочерью обязаны явиться в связи с уголовным делом, возбужденным по факту избиения мужа. Лариса спросила, при чем тут она. Повестки не было, их вызывали в качестве свидетелей. Следователь позвонил в 10, быть на месте надо было к 10.30. Она сказала, что не придет. Ольга тогда еще спросила мать: что такое прокуратура? На том ее счастливое неведение и закончилось…
Через 15 минут раздался звонок в дверь. Явился звонивший следователь, уже с повесткой на следующий день. Женщины срочно купили диктофон и отправились в прокуратуру обмотанные проводами, недоумевая, что еще он придумал на их голову.
Лариса: «Когда мы пришли, нам дали читать материалы уголовного дела. В нем содержалось пространное повествование мужа о том, как его избили 10 сентября. То есть в тот самый день, когда он ходил «снимать царапины» и милиция отказала ему в возбуждении дела. Оказывается, он был избит чем-то тяжелым, завернутым в полотенце. И если в тот же день ему отказали в возбуждении дела, то неделю спустя — 17 сентября — на свет появляется документ, подтверждающий… побои, сотрясение мозга и два синяка».
Ольга: «Мы сидим в прокуратуре, читаем материалы уголовного дела. Из них следует, что я ударила его по голове тяжелым предметом, завернутым в полотенце. Он утверждал, что я его била, а мама — держала его и царапала. Он потерял сознание, сполз по стенке, отключился, потом пришел в себя, убежал, сел за руль и отправился в милицию. 17 сентября, через неделю после той встречи, он обратился в судмедэкспертизу, у него зафиксировали два синяка и ушиб головного мозга. Эта «выпавшая» неделя ни милиции, ни прокурорам, ни судьям не помешала сделать то, что они сделали. А «лечился» он 22 дня — ровно столько, сколько положено».
Лариса Сергеевна: «Читаем в материалах дела, что Ольга подошла к нему спереди и ударила его в правый висок, после чего он сполз по стене. Я говорю следователю, что Ольга правша и не могла она его ударить таким образом. Следователь говорит: ну, не знаю, он так написал. Я его спросила: а вы на это как смотрите? Он говорит: а я увольняюсь. Следователь также сказал, что муж обратился к прокурору — Владимиру Николаевичу, так что, мол, сами понимаете».
Повестки им выдали тут же — уже в качестве подследственных, а не свидетелей. Почему обеим? Потому что следствие еще не разобралось, кто именно нанес удар. Статья 102 Уголовного кодекса —телесные повреждения средней степени тяжести.
Лариса Сергеевна: «В следующий раз пришли с адвокатом. Адвокат был хороший. То, что он нас потом продал, — другой вопрос, но профессионал был грамотный. Читаю дело, а там уже изменения: написано, что Ольга подошла к потерпевшему сзади и ударила его, после чего он сполз по стене. Я уже не стала говорить, что вряд ли он мог бы сползти по стене, если бы она подошла сзади, чтобы снова не переписали показания. Так оно и осталось, но никто впоследствии не обратил внимания.
Знакомый мужа нейрохирург фабрикует в его интересах документы, на основании которых судмедэксперт дает заключение о наличии у него тяжких и средней степени тяжести телесных повреждений, которых не было на самом деле. И наоборот, «превращает» тяжкие и средней степени тяжести телесные повреждения, нанесенные моей дочери мужем, в легкие. Муж зверски избил мою дочь. Он свалил ее на пол и бил ногами, отчего, видимо, и сломал себе палец на ноге. Дочь вся была окровавлена, несколько раз теряла сознание, получила ушиб головного мозга, закрытую черепно-мозговую травму. Она была доставлена в стационар и лечилась 33 дня. Но мужа спасает от ответственности ложное заключение эксперта об отсутствии прямой причинно-следственной связи нарушения мозгового кровообращения у молодой здоровой девушки с черепно-мозговой травмой. Ушиб головного мозга превратили в его сотрясение. Длительность лечения объяснили «вторичными нарушениями мозгового кровообращения». Сотрясение головного мозга и множественные телесные повреждения, образовавшиеся «не менее чем от 10 травмирующих воздействий», квалифицировали как легкие телесные повреждения. В отношении мужа в возбуждении уголовного дела отказали. Проверка жалобы поручается прокурору того же Старокиевского района, действия которого я обжалую.
Работники Старокиевского райотдела задерживали меня в зале Киевского горсуда, куда я являлась как сторона в гражданском процессе. Меня доставляли в райотдел под тем предлогом, что необходимо установить мою личность.
А ведь даже если бы я действительно причинила мужу средней тяжести телесные повреждения в виде переломанного пальца, речь могла бы идти исключительно о статье 103 — повреждение, нанесенное в состоянии сильного душевного волнения. Разумеется, даже если не говорить о том, что я защищала от расправы свою дочь».
Ольга: «Вообще какую-то стройную концепцию муж матери сформулировал не сразу. Он вырабатывал ее путем проб и ошибок, что последовательно было отражено в уголовном деле. У него постоянно возникали какие-то новые идеи, и в итоге на нас двоих всего приходилось уже восемь статей Уголовного кодекса. Нас терзали каждый день. Мы уже стали ходить в суды, как на работу. Параллельно с уголовным делом шел процесс развода, куда «потерпевший» уже приходил франтом, говорил, что мы уголовницы, а жена его — вообще бомж. В это время мы узнаем, что обе наши квартиры уже находятся под арестом. В том числе та, которая принадлежит нам с мамой и не имеет к нему никакого отношения».
Как-то раз, когда Лариса Сергеевна была на очередном пустопорожнем допросе в прокуратуре, позвонила дочь, сказала: «Быстро возвращайся, тут ОМОН!».
Ольга: «Около 10 часов утра я была одна в квартире на Золотоворотской. Вдруг слышу звон разбиваемого стекла. Вбегаю в комнату и вижу: на балконе человек 7—8 в камуфляже, защитных шлемах и с автоматами бьют окно между балконом и квартирой.
— А в дверь звонили?
— Нет, никто не звонил. Я испугалась. Они форточку разбили и говорят, чтоб открывала. Я говорю, вы, наверное, ошиблись, это не к нам. Подхожу ближе, смотрю из окна — внизу стоит муж матери. Эти ребята настаивают — открывайте двери. Я говорю: не буду открывать, я вас не вызывала. Они снова начинают бить стекла. Я набираю милицию — 02, потом звоню маме. ОМОНовцы начинают выламывать рамы, открывать окна. Тут подъезжает другая группа — уже по моему вызову, звонят. Эти заходят в квартиру, те — топчутся на балконе, все показывают друг другу свои «корочки». Открыли балкон, тут и мама приехала. Пришел мамин муж, который таким образом проникал в квартиру, поскольку там сменили замки.
Лариса: «После того как все ушли, смотрю: милиция потянулась с одинаковыми пакетиками в руках, из которых виднелась колбаска. Так, видно, их муж наградил».
Ольга: «Мое дело, наконец, попало в суд, который признал, что доказательств недостаточно, и направил его на дополнительное расследование. Я уже находилась на подписке о невыезде. Они вроде бы взялись расследовать дело снова. Но, кроме заявления якобы потерпевшего, там расследовать в общем-то нечего. Все равно вызывали и брали показания.
Однажды я прихожу, читаю это дело уже по привычке (там же показания периодически меняются) и вижу справку о том, что начальник группы захвата — той, что заходила с балкона, принес справку о своих телесных повреждениях. О том, что я ему в своей собственной квартире нанесла телесные повреждения. То есть он в полной экипировке, за ним еще вооруженных человек семь, а я вроде реально с ним сражалась, о чем он принес настоящую справку. Подписал ее эксперт, который маминому мужу тогда засвидетельствовал сотрясение мозга и два синяка. Он у нас вообще стал «семейным экспертом» — по каждому поводу справки выдавал. Эту справку подшили к делу, и никого не заинтересовало, что делал в квартире руководитель группы захвата. Через некоторое время справка исчезла из дела. Мне даже жалко было — уникальный документ».
Лариса Сергеевна: «После того как «захватчики» и муж ушли, в квартире осталось двое в гражданском. Я спрашиваю их: вы кто? В ответ — молчание. Они жили в отдельной комнате больше двух недель. Куда я ни обращалась, ничего не помогало. Как-то встала ночью — пошла в райотдел, говорю, там у нас в квартире живут какие-то люди. А та смена, видимо, была не в курсе — не поверили. Ну, приехали все-таки, поговорили с ними. Говорят, да, это милиция, не волнуйтесь, они вас охраняют, вам же спокойней с ними. Такой вот бред. Утром снова пришла к начальнику райотдела Завадскому, он отправил сотрудника. Тот, не зная законов физики, говорил в полупустой квартире громко, а распоряжение отдал присутствующему квартиранту такое: «Значит так, скажешь, что ты друг мужа, попросился пожить. А второго сейчас нет, его и не было»... Я снова пыталась попасть к Завадскому. Но они так его от меня берегли, что, даже уходя из его кабинета… начальника РОВД закрывали на ключ.
И все же с начальником Старокиевского райотдела я пообщалась. Говорю, вы же понимаете, моя дочь ни в чем не виновата. А он говорит: мы ее немножко осудим. За что? И немножко — это как, год условно? Он говорит: ну, да, примерно… Потом вдруг спрашивает, откуда у моего мужа такие связи. Я спрашиваю: какие связи? Он говорит: ну откуда у него генерал?..
…До этого нас таскали на следствие — в РОВД. Мы ходили безотказно. Тут дочь заболела ветрянкой, а надо было идти на очередной допрос. Она не явилась, тогда немедленно прислали три вооруженных человека. Говорят, вам надо явиться. Она отвечает, что нездорова и есть больничный лист. Они говорят: не притворяйтесь, мы вас сейчас доставим — за руки и за ноги, и вообще вы не имеете права тут находиться, это квартира Владимира Николаевича».
Ольга: «Допросы ни о чем длились бесконечно. А я действительно была больна, вся в зеленке, с высокой температурой. Предъявила больничный, значит, имею право никуда не ходить. Я легла и укрылась одеялом. Три мужика стоят надо мной, совещаются, что делать. Один говорит: давай составим протокол, что оказывала сопротивление милиции при исполнении. Другой спрашивает, как же она его оказывала? Тот отвечает: накрывалась одеялом и отворачивалась лицом к стене. Так дословно в протоколе и написали».
В феврале 2000-го Лариса Сергеевна пришла к следователю Старокиевского райотдела Бондаренко, чтобы получить документ об изменении меры пресечения. Несмотря на решения Генеральной прокуратуры и прокуратуры Киева, была задержана (спустя четыре года после того, как произошел инкриминируемый ей факт). Мера пресечения — содержание под стражей избирается на том основании, что Лариса Сергеевна (совладелица двух киевских квартир!) является лицом… без определенного места жительства. Ее проживанию в первой препятствует муж (иск о вселении на тот момент рассматривался Киевским горсудом). Вторую квартиру, принадлежащую ей с дочерью, незаконно опечатали работники Старокиевского райотдела. Теперь Старокиевский райотдел, сделавший Ларису Сергеевну лицом без определенного места жительства, за это ее и «закрывает». Через три дня прокурор Старокиевского района Петренко санкционировал арест Ларисы Сергеевны…
Лариса Сергеевна: «Вы знаете, все общеизвестные милицейские варианты, которые испытывают на людях, которые попадают к ним, к нам применялись. Единственное — нас не били.
Генпрокуратура отменяет санкцию на арест, но я тут же попадаю в «обезьянник», где провела трое суток. Потом повели к Петренко — прокурору Старокиевского района. Он долго, задумчиво читал документы, а потом говорит: «Иванова, я подписываю вам арест из-за вашего характера». Это цитата. Я сижу, улыбаюсь. Меня в машину — и в ИВС.
Везли меня с эскортом — машина впереди, машина сзади, «зеленая волна», мигалки. Хорошо бы так всегда ездить, но так меня только в тюрьму доставляли…
У меня случился приступ астмы, привезли назад — в Старокиевский. Затем попадаю в ИВС на Подоле. Две женщины проводят личный досмотр. Сказали раздеваться, я разделась. Та, что постарше, говорит молодой: ты видишь, нельзя хорошо относиться к мужу — посадят. Что-то еще сказали — так по-человечески подбадривали меня. Я была поражена: только приехала, а они уже прекрасно знали, что происходило на самом деле, а не то, что наворочено вокруг.
Таскали меня на допросы. Туда зачем-то приходил муж — на меня посмотреть, наверное.
Камеры там тогда были мокрые, сырые. Ингалятор у меня забрали. Всего я провела там 35 дней. Передачи мне не передавали, даже лекарства от астмы. Я согласилась на амнистию только потому, что никакого другого выхода у меня не было. Оттуда сразу отправилась в госпиталь, где выяснилось, что у меня — туберкулез. В тот день, когда меня выпустили, вечером, выследив, взяли Ольгу».
Ольга получила три с половиной года общего режима. Апелляцию оставили без удовлетворения.
Ольга: «Судья Волик дал мне срок по трем статьям — 101, 102, 145 УК. Последняя — это повреждение личного имущества, которое нигде не фигурировало как вещдок. Это основывалось исключительно на заявлении якобы потерпевшего — через год после следствия. После ничем не подтвержденного «разрыва сонной артерии». Год спустя оказалось, что того же 17 июня я порвала ему покрывало, разбила вазы и испортила какой-то драгоценный спортивный костюм. Сначала этот ущерб вроде бы составлял 100 гривен, потом больше 1000 гривен, а потом уже оценка якобы потерпевшим нанесенного ему ущерба приблизилась к 50 тысячам долларов. Никаких вещдоков не было, обвинение основывалось исключительно на заявлении мужа матери. По совокупности этих трех статей прокурор запросил пять с половиной лет, а судья Волик вынес приговор — три с половиной года общего режима. Потом, после приговора, судья спустился ко мне в камеру, топтался, сказал, что ничего не мог сделать, мол, вы же поймите, на меня давят, не обижайтесь…
А дело мое рассматривалось очень интересно. Все наши ходатайства отклонялись. И разрыв сонной артерии, не подтвержденный ничем, и драгоценные вещи, якобы попорченные мною, все принималось судом на веру на основании ксерокопий и со слов потерпевшего. Повторный вызов экспертов — нам не надо. Повторный вызов врача — отклонить. И так на каждом заседании.
В общей сложности я просидела 15 месяцев. Одна ночь в ИВС, а потом — семь месяцев в 13-м СИЗО, восемь месяцев находясь в женской колонии, ожидала решения Верховного суда, который отменил все предыдущие решения судов и отправил дело на доследование».
Когда Верховный суд вынес такое решение, Лариса Сергеевна сразу же помчалась в зону к дочери. Там были в замешательстве. По закону они были обязаны освободить Ольгу немедленно. Но как это оформить документально, они не знали ввиду беспрецедентности данного случая.
Проходит неделя, другая. Как и полагается, Ольга регистрируется в компетентных органах, указывая свой адрес: Киев, улица Бажана, 7б. Время идет, ею никто не интересуется. Когда защитник пришел выяснить, почему за полгода Ольгу никто ни разу никуда не вызывал, выяснилось, что она… находится в розыске. Опытный адвокат, всю жизнь занимавшийся уголовными делами, посоветовал единственный выход — бежать…
Как выжила Ольга, скрывавшаяся в Москве все это время, знает только она. Молодая женщина, не повинная ни в одном из инкриминируемых ей преступлений, объявленная в международный розыск. Одна — в чужом городе. Она выстояла и там. Это было непросто, но Ольга говорит, что в зоне было сложнее:
— В СИЗО не то чтобы легче, но, поскольку еще нет приговора, ты вроде как еще человек. В зоне начинается унижение человеческого достоинства с самого первого шага. Это не страшно и не больно, но очень унизительно. Начиная с одежды — серая роба, юбка, косынка, бирочка с номером. Ходить — только держа руки за спиной. На работу, в столовую — только строем. Если к тебе обращается начальник, надо отвечать: осужденная Иванова, статья 101, 102, 145, срок три с половиной года.
Там ты понимаешь, как обесценена человеческая жизнь. Это не просто девальвация, человека просто нет — только номер и статья, и косынка на голове как знак покорности. Да еще собаки и конвой.
— Оля, вам не приходила мысль о том, что дальше бороться не имеет смысла?
— Нет, никогда. Когда меня «закрыли» в первый раз, выследив на улице, я думала, что мама ведь прошла этими же коридорами и выстояла, значит, и я смогу, хотя бы ради нее, я ведь не слабее.
И еще придавала силы та поддержка, которую мне оказывали на свободе — Татьяна Яблонская и другие люди.
Мне говорили, что я могу пойти по амнистии. Я не соглашалась на это. Ни за что я не согласилась бы признать себя виновной в том, чего я не совершала.
Очень быстро было принято решение городским судом, подтвердившим приговор, и меня моментально отправили на зону. Этапирование — в ужасных столыпинских вагонах, которые, наверное, не годятся даже для перевозки скота. Крошечные купе без окон, света нет. Три полки, на каждой размещают столько людей, сколько влезет. В туалет — по большой просьбе, еды нет. До Днепропетровска мы ехали двое с половиной суток.
— Что такое женская зона — порядки, иерархия? В ней столь же суровые нравы, как мы наслышаны о мужских? Каковы взаимоотношения между отбывающими срок?
— Физических пыток, истязаний нет. И все-таки тебя заставляют забыть о том, что ты человек. Там существует своя иерархия. Взаимоотношения достаточно жесткие. Но, наверное, все это немного мягче, чем на мужской зоне. Все отряды делятся на бригады, самый большой человек — это бугор. Есть еще шестерки. Есть те, кто «выбился», преимущественно из долго сидящих — бригадиры, их помощники.
Я сразу начала вступать в дискуссию с начальником. Не представлялась как осужденная такая-то, говорила, что осуждена несправедливо, незаконно и не буду принимать их порядки, ходить на построение, не буду называть себя осужденной по такой-то статье. Сказала, что не совершала в своей жизни преступлений, не могу и не буду себя ломать, мне не нужно исправляться. Я подала апелляцию в Верховный суд и жду его решения.
— Неужели там можно поступать так безнаказанно?
Конечно, не безнаказанно. Я три дня не выходила на построение, чем вызвала настоящий переполох, потому что они не знали, что делать. Там ведь находятся совершенно подавленные люди. И они ни на что не жалуются. Есть там уникальные истории. Например, жена, отбывающая срок за убийство мужа, который… возит ей передачи. Поэтому мое поведение было из ряда вон выходящим. С меня каждый раз брали объяснительные, почему не хожу на построение, в столовую, потом посадили в карцер на 15 суток.
Карцер — это комната около пяти квадратных метров с туалетом и пристегивающейся кроватью. Ее можно опустить только ночью. Больше нет ничего. Сидеть не на чем. С собой нельзя взять абсолютно ничего — ни книги, ни одежду. Только то, что на тебе, и кусок мыла. Первый раз дают 15 суток, потом 30, а затем — полгода.
— Вас не били?
— Нет. Вообще бьют в ИВС и в райотделах. В тюрьме все достаточно лояльно. Ну, в основном.
Уже находясь в шизо, я объявила голодовку.
— А что, насильно не кормили?
— Нет, они вообще, видимо, не знали, что со мной делать. Голодала я недели две — честно, только на воде.
— Это, наверное, был самый тяжелый период?
— На самом деле было не до еды, потому что морально было очень тяжело — давила эта несправедливость. Физически я чувствовала себя нормально, хоть карцер холодный — зима начиналась — и сидеть не на чем, мне там было лучше, чем среди серой массы.
Мне говорили, что если буду себя так вести, останусь тут второй раз на 30 суток. Я говорю: с удовольствием — хоть сразу на полгода. Они говорят: обматерите вслух начальника колонии — мы вам сразу полгода карцера и выпишем…
Мы пытались связаться с бывшим супругом Ларисы Сергеевны. В квартире по ул. Владимирской его не оказалось. Женщина на английском языке ответила, что арендует эти апартаменты и помочь связаться с указанным человеком не может.
Мы также звонили в его медицинскую фирму, зарегистрированную на Подоле, телефон которой нам дали по названию фирмы и адресу. Там не снимали трубку.
Список соучастников, попиравших закон и злоупотреблявших служебным положением в связи с имущественным конфликтом, вылившимся в вышеописанный детектив, очень велик. В нем — милиционеры, прокуроры, эксперты и судьи. Возможно, теперь матери с дочерью удастся добиться справедливости. Впрочем, уверенности в этом, конечно, нет.