140 лет назад, в июльский день 1878 года компания молодых художников, проводивших лето в абрамцевском имении мецената Саввы Мамонтова, особенно расшалилась.
Кто-то прочитал вслух издавна ходившее в многочисленных версиях озорное послание из Запорожской Сечи турецкому султану, вполне отражавшее общественные настроения после только что закончившейся победоносной войны с Османской империей. Присутствовавший при чтении 33-летний Илья Репин, уроженец украинской Слобожанщины, вернувшись к себе в студию, тут же набросал углем эскиз сцены казацкого творчества. Она ему представилась, как некая "симфония человеческого хохота", выражавшая буйный дух казацкой вольницы. Но эти слова появятся потом, а тогда художник, как бы растерявшись перед сложностью замысла, надолго оставил работу над картиной…
Однако тема уже не покидала его. Через два года по маршруту, составленному историком Николаем Костомаровым, он совершил путешествие по Украине, изучая исторический материал, делая десятки этюдов местных типажей. Первоначальный замысел ("Ну и народ! Голова оборотом идет от их гама и шума, веселый народ. Чертовский народ!") все более углубляется, становится значительнее: "Наше Запорожье меня восхищает этой свободой, этим подъемом рыцарского духа, эта горсть удальцов… не только защищает всю Европу от восточных хищников, но грозит даже их сильной тогда цивилизации и от души хохочет над их восточным высокомерием".
Проходят годы, но картина все не выходит за рамки многочисленных набросков. У этой кажущейся заторможенности творческого процесса была, возможно, еще одна причина, которую замечаешь при сопоставлении дат, а также событий, окружавших художника. Как раз в это время старший товарищ Репина, также уроженец Слобожанщины Иван Крамской закончил свой знаменитый "Хохот" - картину, изображавшую группу римских легионеров, гогочущих над сжавшимся в ожидании предстоящей казни Христом.
При несхожести сюжетов и персонажей нельзя отделаться от мысли, что Репина могло сдерживать ощущение некоей "вторичности" своей работы. В сущности, и там, и у него совсем разные темы раскрывались похожим приемом: изображением хохочущей мужской толпы. Поэтому кажется не случайным, что первый эскиз "Запорожцев" в масле появился почти через 10 лет после Абрамцева, в том самом 1887 г., когда скончался Крамской…
Этот эскиз Репин подарил совсем еще молодому земляку Дмитрию Яворницкому. Они только что познакомились, и с тех пор одаренный археолог и этнограф, находившийся под подозрением в "южнославянском сепаратизме", становится другом и советником художника в делах казацкой старины. Он не только открывает ему свои коллекции предметов запорожского быта, вдохновляет на длительное путешествие на Кубань, где живут потомки переселенных Екатериной II сечевиков, но и нередко подыскивает для него живую натуру, обретающую под кистью художника облик персонажей огромного полотна. Поэтому и поместил его Репин, как бы в знак признания заслуг, в самый центр всей композиции в образе писаря, без которого, надо думать, не было бы и самого письма.
А существовало ли оно вообще, так сказать, в качестве достоверного исторического документа? Пожалуй, подлинной исторической достоверностью обладает лишь адресат письма - султан Османской империи Мехмед IV, и весь этот эпизод с "перепиской" имел (или мог бы иметь) место в 1675-1676 гг. Были и другие версии, а уж что касается текста самого запорожского послания, то их вообще не счесть, что относит знаменитое письмо скорее к жанру народного мифа. Хотя текст первоначального обращения султана к запорожцам хорошо известен и вполне достоверен. Можно сказать, что он сам и спровоцировал столь резкий, пародийный ответ. Судите сами: "Я, султан и владыка Блистательной Порты, брат Солнца и Луны, наместник Аллаха на Земле, властелин царств - Македонского, Вавилонского, Иерусалимского, Большого и Малого Египта, царь над царями, властелин над властелинами, несравненный рыцарь, никем не победимый воин, владетель древа жизни, неотступный хранитель гроба Иисуса Христа, попечитель самого Бога, надежда и утешитель мусульман, устрашитель и великий защитник христиан, повелеваю вам, запорожские казаки, сдаться мне добровольно и без всякого сопротивления и меня вашими нападениями не заставлять беспокоиться".
В ту воинственную эпоху лексика подобных эпистол не отличалась особой изысканностью. Султан, например, прямо объявлял императору Священной Римской империи Леопольду I Габсбургу, что станет "его господином", а с империей сделает "то, что ему угодно" и оставит в ней память о своем "ужасном мече".
По сравнению с этими угрозами требования, предъявленные запорожцам, нельзя признать особо жесткими и оскорбительными. Скорее, здесь султан предлагает свое покровительство. Тем более что не забывает представить и свои достоинства в качестве "хранителя гроба Иисуса Христа" и "защитника христиан", т.е. гарантирует им свободу вероисповедания. Но на Сечи подобные авансы никого не могли обмануть. Ответ был легко предсказуемым. И народное творчество облекло его в соответствующую форму:
"Ти - шайтан турецький, проклятого чорта брат і товариш, і самого люципера секретар! Який ти в чорта лицар? Чорт викидає, а твоє військо пожирає. Не будеш ти годен синів християнських під собою мати; твого війська ми не боїмось, землею і водою будем битися з тобою. Вавілонський ти кухар, македонський колесник, єрусалимський броварник, олександрійський козолуп, Великого й Малого Єгипта свинар, армянська свиня, татарський сагайдак, каменецький кат, подолянський злодіюка, самого гаспида внук і всього світу і відсвіту блазень, а нашого Бога дурень, свиняча морда, кобиляча с...а, різницька собака, нехрещений лоб, хай би взяв тебе чорт! Отак тобі козаки відказали, плюгавче! Невгоден єси матері вірних християн! Числа не знаєм, бо календаря не маєм, місяць у небі, год у книзі, а день такий у нас, як і у вас, поцілуй за те ось куди нас!... Кошовий отаман Іван Сірко зо всім кошом запорозьким".
Этот вариант письма далеко не самый "сильный" с точки зрения крепких выражений. Но он взят самим Яворницким для его "Истории запорожских казаков". А кто может знать лучше содержание письма, чем сам "писарь"?
Мифологический характер послания наглядно виден в сравнении с подлинным письмом Сирко к крымскому хану, написанным приблизительно в то же время. Причем сразу же после победоносного похода на Крым, когда, казалось бы, можно было и не особенно стесняться в выражениях. Вот, например, какие формулы политеса обрамляют его обращение к своему адресату: "Ясновельможнейший мосце хане крымский со многими ордами, близкий наш соседе!.. Желаем вашей ханской мосце доброго здоровья и счастливой жизни… доброжелательные приятели Иван Сирко, атаман кошевый со всем войска запорожского товариством".
В самом тексте подлинного письма отчетливо ощущаются и легкая ирония, и недвусмысленные угрозы, однако они облечены в общепринятую тогда форму дипломатических посланий. Так что на Сечи, при всей ее "нестандартности", действительно знали и умели применять правила международного общения.
Это было особенно важным в то сложное время, когда запорожцам на фоне постоянных стычек с татарами и турками приходилось решать непростые вопросы взаимоотношений с враждующими гетманами Самойловичем и Дорошенко, а через них - с Москвой. Оба писали туда доносы друг на друга и оба - на того, кто и в легенде, и в действительности взял на себя смелость подписать это письмо-вызов. Потому и личность атамана Сирко (в отличие от его политических современников, оставшихся в истории довольно туманными силуэтами) в народной памяти отмечена какой-то особой полифонией качеств, полнокровием и свежестью всей его уникальной фигуры. Об этом же говорят и удачно найденные Яворницким слова, прекрасно объясняющие, почему именно этот человек и сегодня остается живым воплощением славной казацкой республики:
"И по характеру, и по всем своим действиям Сирко представлял собой тип истинного запорожца. Он был храбр, отважен, страстен, не всегда постоянен, не всегда верен своим союзникам; он любил по временам погулять и сильно подвыпить и во хмелю показать свой казацкий задор; он склонен был минутно увлечься новой мыслью, новым предприятием, чтобы потом отказаться от собственной затеи и придти к совершенно противоположному решению…".
"Нужда закон змінює" - часто говорил Сирко и, очевидно, действовал сообразно и своей любимой пословице, и народному представлению о нем как "лицаре-характернике". А теперь взгляните на них повнимательнее, уже вооружившись знанием исторических подробностей: на самого атамана (в современной реконструкции его облика), его художественный образ и на того, кто послужил Репину счастливым его прототипом.
Это был генерал Михаил Драгомиров (из рода Драгомирецких-Мацкевичей) - выдающийся военный теоретик, герой недавней войны, командующий войсками Киевского военного округа (позднее - и Киевский генерал-губернатор). Человек демократических взглядов, острослов, совсем не "убоявшийся" предстать в образе казацкого атамана. Столь же узнаваемы и другие прототипы центральных персонажей картины, хотя от некоторых художник взял лишь улыбку или особенный прищур век…
Время шло, и вдруг Репин отставил уже почти законченный холст и стал работать над другим его вариантом. Сейчас эта картина находится в Харькове, по соседству с родным репинским Чугуевом, и для непосвященного зрителя может показаться лишь копией всемирно известного полотна. Но это другая, вполне самостоятельная работа, причем с заметно отличающимся замыслом. Трудно сказать сейчас, почему Репин решил несколько "засушить" картину: со стола исчезли карты и кварта с горилкой, пропала и бочка с забубенным весельчаком, писарь постарел и надел очки, в толпе появились серьезные лица, а в облике славного атамана прорезались "дьявольские" черты. Уплотнилась, стала строже и вся композиция. Но картина так и не была закончена, и художник вернулся к первому варианту.
Годом его завершения стал 1891-й. Год, когда "писарь" Яворницкий, только что опубликовавший свою работу "Вольности запорожских казаков", был лишен права преподавания и вынужден уехать в Среднюю Азию. А картина начала триумфальное шествие по выставкам многих городов мира, пока его не остановил император Александр III, выкупив "Запорожцев" за баснословную сумму в 35 тысяч рублей. Его наследник Николай II передаст картину в закрытый для "простой" публики Русский музей, управление которым могло осуществляться лишь "членом императорского дома".
Но картина, ее привлекательный сюжет, что называется, пошли в народ, стали легко всеми узнаваемым атрибутом массовой культуры, давшим жизнь многочисленным подражаниям и смысловым интерпретациям.
Неудивительно, что первое сатирическое преломление репинского сюжета появилось именно в Украине, по месту, так казать, его изначальной принадлежности. Да и повод для этого был весьма близок к историческому прецеденту. Только объектом осмеяния вместо турецкого султана выступило Временное правительство. И карикатура, появившаяся в ноябрьском номере 1917 г. киевского юмористического журнала "Гедз", выразительно "суммировала (по словам директора Историко-мемориального музея М.Грушевского С.Паньковой) результаты "холодной" войны" Украинской Центральной Рады и Генерального секретариата с Временным правительством и лично А.Керенским... и определила сущность будущего ІІІ Универсала". Которым, как известно, 22 ноября 1917 г. Центральная Рада провозгласила образование Украинской Народной Республики.
Здесь в образах казацкой старшины запечатлены главные действующие лица украинской политики той поры, и "атаман Сирко" - глава Генерального секретариата (правительства) УНР В.Винниченко, очевидно, диктует обращенные к питерскому адресату слова, близкие к тексту казацкого оригинала: "Разбитый, бессильный, никчемный паралитик люто вцепился централистическими пальцами за "единую неделимую" власть и с тупой злобой не отпускает. Мало того, еще плюется, еще силится дискредитировать нас, еще пускается на провокации"...
Cовсем скоро война стала горячей, но уже не с Керенским, а с большевиками. Трудно сказать, был ли знаком с киевской карикатурой художник советского "Красного перца", решивший через шесть лет обратиться к репинской композиции для изображения всего синклита их вождей, пишущих "Ответ аглицкому Керзону". Больного Ленина там уже нет, в образе атамана Сирка фигурирует Лев Троцкий, а Сталин обозначен в качестве второстепенного персонажа. Через полтора десятка лет большинство "героев" будут им вычеркнуты из жизни и политического бытия.
Репинская тема вновь возникла в сатирическом ключе через несколько лет в виде так и не осуществленного замысла Остапа Бендера, не посчитавшего возможным изобразить "президента СССР" Калинина в папахе и белой бурке, а наркома Чичерина - голым по пояс. Тем более что "идеологически выдержанное" полотно предназначалось им для распространения в детских учреждениях. А поводом для его идеи легкого заработка послужила другая английская нота, подписанная уже не Керзоном, а Чемберленом, но в столь же ультимативной форме требовавшая прекращения антибританской подрывной деятельности. Поднятую тогда волну советской "ответной" пропаганды, тонко высмеянной Ильфом и Петровым ("Остапом"), можно сравнить лишь с кремлевскими истериками наших дней.
В том же 1927 г. репинские образы "оживил" в тех же, что и в "12 стульях", советских бытовых стереотипах, карикатурист "Крокодила" в виде "Нэпманов, пишущих декларацию фининспектору". Изображать вождей в пародийных образах уже становилось не только "неэтично", но и небезопасно.
Через десять лет смех и вовсе исчез: появилась картина "Старатели (в другом варианте - шахтеры) пишут письмо творцу Великой Конституции". На ней сосредоточенно молчащая толпа наблюдает, как серьезный мужчина в кепке и плаще составляет от их имени письмо-рапорт. Художнику не пришло в голову, что сутью "Запорожцев" был победный смех смельчаков, а не верноподданическое обращение к начальнику.
Тем более что сам "начальник" картину хорошо знал и ценил именно в ее изначальном смысле. По свидетельству Светланы Аллилуевой, "отец обожал эту вещь и очень любил повторять кому угодно непристойный текст этого самого ответа...", который был для него "чем-то вроде заклинания". В марте 1942 г. Сталин, начиная Харьковскую операцию, устроил банкет для командования Юго-Западного фронта во главе с маршалом Тимошенко и Хрущевым. Желая поднять их боевой дух (а может быть, взбодрить себя после категорических возражений Жукова), он после многих тостов объявил, что сейчас огласит "один весьма актуальный документ", и достал из кармана мелко исписанный листок с текстом запорожского послания. Однако "заклинание", как известно, не помогло предотвратить катастрофу.
…В ходе Московского совещания Совета министров иностранных дел (март 1947 г.) на пути следования главы Форин офиса Эрнста Бевина вывесили специально взятых из музея "Запорожцев". Он не прошел мимо, а остановился и долго изучал картину. А затем, обернувшись к сопровождавшим, сказал: "Удивительно! Ни одного порядочного человека!". Надо думать, эти слова относились не столько к героям репинского полотна, сколько к партнерам Бевина по переговорам, состоявшимся ровно через год после знаменитой фултонской речи Черчилля о "железном занавесе". Ведь Бевин тоже был дипломатом. И неплохим, как говорят, хотя и из простых шоферов…
Прошли годы, сменились поколения, и старый сюжет вернулся на родину в своем первоначальном смысле, уже как средство "народной дипломатии". В трагические дни августа 2014 г. известная композиция была воспроизведена в Интернете в виде яркой фотографии "Киборгов, пишущих письмо п…у". И тут же, явно по пришедшему свыше заказу, в сети безвестный российский блогер предложил "пожабить эту фотку". Отклики пришли - не очень массовые, но вполне ожидаемые по содержанию, соответствующему всей примитивной антиукраинской пропаганде.
Московские интерпретаторы репинской темы на этом не остановились и расширили круг адресатов своей воинственности. Появилось полотно, на котором члены Госдумы сообщают президенту США Обаме, "где они видели его санкции и "вечное сверхдержавство".
На Трампа уже решили не размениваться и написали сразу всем "недругам России". Именно на такое живописное обращение натолкнула московского художника Нестеренко его "творческая командировка" в Сирию, где в "далеком гарнизоне" он пообщался с военными - судя по героям его полотна, из ЧВК Вагнера. Продолжение следует…
Не знаю имени автора (недавно встреченного в Сети) своеобразного сопоставления двух, пожалуй, самых знаменитых картин Репина именно в таком, как на иллюстрации, контексте, но представляется, что мысль его во многом оправданна. Особенно сегодня.
P.S. Кстати, с 1955 до 1992 г. улица Терещенковская называлась Ильи Репина. Чем провинился художник Киеву, в котором он жил некоторое время (в том числе работая над знаменитой картиной), неизвестно. И до сих улицы Репина в столице Украины нет. Но ведь процесс декоммунизации в городе завершается…