В 1569 г. Люблинская уния похоронила запоздалый (несмотря на всю его "органичность" = применение местных традиций) проект "феодальной империи" Великого княжества Литовского. И в истории Украины надолго воцарилась речьпосполитская доминанта.
Со времен Киевской Руси впервые (и шире даже за короткий эпизод лучших времен Галицко-Волынского княжества) почти все украинские земли оказались в одном государстве: встреча-синергия Руси с Русью - украино-польской с украино-литовской; прощание Руси с Русью - ускорение украино-белорусского размежевания и конфликтная конкуренция с Россией-Московией; гибель Руси молдавской и рождение-возрождение Руси-Украины казацкой. Это не только геополитика. Это ментальные ломки "в головах". Неудивительно, что даже современные апелляции к исторической соборности так охотно погружаются в речьпосполитский опыт, а его отсутствие-недостаточность является определенной проблемой для интеграции граждан и локальных громад-сообществ современных украинцев.
О Речи Посполитой (1505–1795) важно понимать, что это был настоящий "ренессансный проект": с типичной для Ренессанса наивностью, завышенными ожиданиями и комплексом титана-первопроходца. Там действительно многое было на вырост, поэтому речьпосполитская одежда еще не раз оказывались как раз по размеру очередному поколению современных потомков.
Проект пережил свою эпоху - цикл изобретения-революции (1505-1573/1608), а затем - и расцвета-экспансии (до 1648 г.), и упадка-свертывания (до 1795-го). Причем его почти ювелирная хронологическая вписанность в рамки Раннего модерна (1500-1800) вообще делает из него по-своему уникальную модель всего этого примечательного исторического периода.
Потому что Ранний модерн (это, согласно немецкому философу Карлу Ясперсу, вторая осевая эпоха мировой истории) не обделен вниманием исследователей по всему миру. В нем до сих пор плодотворно ищут истоки глобальной экономической системы (мира-экономики), которая стала основой процессов беспрерывной модернизации и технологического развития человечества. Ранний модерн стал временем т.н. подъема Запада, повсеместной "национализации" государств и "сползания к демократии". А характерная двуединая сущность Ренессанса (античность + средневековая христианская традиция) открыла - в дальнейшем уже неминуемый - путь постоянного добавления культурных опций и гибридизации (как глобальной, так и локальной) модерной, да и постмодерной культуры. Наконец, еще и формирование нациогенезиса отличает вторую осевую эпоху от первой (античной). В представлении последнего доминируют цивилизационные нотки: от города-полиса до империи.
Классическая (модерная) украинская национальная историография изначально имела свою раннемодерную ось - историю Казацкой Украины. И, несмотря на продолжительные настойчивые попытки российско-имперского и советского дискурса вывести этот феномен за скобки речьпосполитского, этот "родовой знак", словно подснежник, всегда пробивался из-под идеологического льда небытия. Сейчас же имеем новую историографическую ситуацию, когда опальное отечественное наследие и искусственно замалчиваемый мировой опыт уже полностью усвоены современным поколением украинских историков и все меньше (если не в количестве - то в резонансе наверняка) порождают вульгарные фанатически-неофитские реакции. Потому многолетние ожидания "нового синтеза" сегодня не кажутся безосновательными (вопреки традиционному ворчанию скептиков, что "пока солнце взойдет, роса глаза выест"). Разрастание "островков нового времени" и увеличение возможностей для всестороннего изменения "кратности приближения" - разномасштабности в исследованиях (Норман Дейвис) или для того же "густого/плотного описания" (Клиффорд Гирц) заметит в конечном итоге любой внимательный наблюдатель. Эти "киборгские импланты" верифицированного знания и вызывают оптимизм относительно обновленного проекта историописания.
Вот и этот текст является опытом такого смыслообразующего синтеза. Он задумывался как открытое размышление-раздумье, лишенное искусственно навязанных историографиями чужих государств архаических "закладок", которые направляют интерпретации в нужное идеологическое русло - часто уже "мертвых" идеологий.
Итак, начнем с нескольких предварительных замечаний. Они касаются терминов-названий, хронологии и истории идейных концептов (после истории понятий 1960-1970-х гг. исследование без этих опций выглядит уже неполным).
Речь Посполитая. Славянская калька латинского res publica. Интересно, что более поздняя пророссийская переводческая традиция, дабы не акцентировать на этом калькировании и не пробуждать ненужных аллюзий, толковала античное выражение-термин как "дело народа". Итак, Речь Посполитая появилась как один из партикулярных универсалистских проектов (терминология Арнольда Джозефа Тойнби). Потому это был очередной "ответ" на "вызов" построения идеального (или ближайшего к идеалу) государства в характерном для ренессансной политической теории одеянии "смешанного строя" - коктейля античных монархии-аристократии-демократии с добавлением мессианства средневеково-христианского "Града/Царства/сообщества-народа Божьего" (на Небе и на Земле).
Возникновение речьпосполитского проекта очерчивают еще и как Шляхетскую революцию. Этот термин возник под влиянием польско-американского историка Анджея Сулимы-Каминского, автора широко известной работы "Історія Речі Посполитої як історія багатьох народів, 1505–1795" (Люблін, 2000/укр. переклад Я.Стріхи. - К., 2011). На ее страницах исследователь ярко продемонстрировал революционное значение "шляхетского движения экзекуционного" (экзекуция = исправление права) для Речи Посполитой как государственного проекта. Сулима-Каминский указывал также на связь этого процесса с движением казацким (Казацкой революцией), расцвет которого начался, собственно, когда революционность шляхты пошла на спад. Считаю также, что давний марксистский способ определения революции согласно "движущей силе" (шляхетская, казацкая, буржуазная, пролетарская) определенно удобен как для современного исследователя, так и обычного читателя. Замечу в итоге, что шляхетская и казацкая революции Речи Посполитой хорошо накладываются на "вековую тенденцию" Фернана Броделя для целой Европы (= мира–экономики) - с условными контрольными датами 1507–1510, 1650 и 1733-1743 гг. (где от первой из трех до второй даты царил рост, дальше уже "кризис середины XVII в." и спад вплоть до третьей даты).
Напоследок замечу, что термин Шляхетская революция, употребляемый мной как минимум с 2007 г., до сих пор не подвергался профессиональным возражениям. Посему имею право считать его конвенционным. Подозреваю, что "на руку" ему в Украине сработало и то, что он хорошо коррелируется с понятием шляхетский империализм, который известен по Михаилу Грушевскому. Хотя иностранцам, да и специалистам, менее осведомленным с речьпосполитской проблематикой, увидеть эту опцию империализма, универсализма и идеальности в проекте Речи Посполитой часто мешает запущенное предвзятое отношение к "шляхетской анархии", которая якобы слабо уживается с любым конструктивным трудом.
Революционная шляхта (воодушевленная идеями Ренессанса и Реформации) определяла вектор общественной жизни страны от Радомской конституции 1505 г. (знаменитая Nihil novi ("Ничего нового" на самом деле означала революционное "ничего нового о нас без нас") вплоть до подавления рокоша Миколая Зебжидовского 1606-1608 гг. Но pacta conventa с выборными монархами (впервые подписанные в 1573 г.), Люблинская уния 1569-го с ее идеей дво- или полинациональной государственности, определенная секуляризация общественной жизни с упорядочением привилегий церкви и причудливо-барочный сарматизм как "собственный путь" образцового шляхтича (притягательный и вне Польши) - это все достижения Шляхетской революции.
Незавершенность "революционной программы" этой столетней революции послужила причиной новой волны - Казацкой революции (1648-1709), осуществляемой "младшими братьями" шляхты - казаками. Она началась на фоне общеевропейского "кризиса середины XVII в." на территориях, где магнаты сильно "обрезали" достижения Шляхетской революции (не дали провести "экзекуцию прав", что мыслилась как возвращение к идеально-естественному состоянию государства), и в конечном итоге вывела значительную часть "края революции" из-под власти речьпосполитского универсалистского проекта, чтобы стать катализатором нового - Казацкой Украины.
Последняя казацко-украинскими революционерами мыслилась как "настоящая и истинная Речь Посполитая", наследница возрождаемого проекта "идеального государства". Уменьшение масштаба нового универсалистского проекта не должно здесь смущать, - это только продолжение предыдущей тенденции, потому что и Польско-Литовская Речь Посполитая была уже меньшей и не единственной наследницей христианского/латинского мира-империи. Та самая линия развития сказалась и на социальном "измельчании" революционеров - из шляхты в казаки (такая "демократизация", как известно, будет продолжаться и в дальнейшем). Наконец, эмансипация/увеличение свободы - это, согласно Гегелю и философам-утилитаристам, смысл истории. А казаков, как не считай, было/стало в Украине значительно больше, чем всех вместе шляхтичей.
Кстати, участие украинцев в речьпосполитском универсалистском проекте и способность на его базе сформулировать и свой собственный сделало их весьма ловкими помощниками в государственном строительстве более поздней Российской империи. Но если для россиян она и была "оригиналом" всякой имперскости, то для их украинских соотечественников - лишь эпигоном, который постоянно сравнивался с другими альтернативами. Следовательно, если первые искренне любили имперское "отечество", то вторые - скорее утилитарно мирились с ним. Поэтому и цензурные попытки российских "победителей" (которые не допускали и мысли о временности такого своего состояния) представить исторических конкурентов - Великое княжество Литовское, Королевство Польское, Речь Посполитую обоих народов, Казацкую Украину, Крымское ханство и т.д. - как failed states/недееспособные государства, никогда не были восприняты в Украине искренне и окончательно.
В принципе, можно говорить даже о Царской (императорской) революции/контрреволюции. Ведь цари-монархи - тоже "сословие" общества, хотя такая "движущая сила" революции (с точки зрения расширения социальной базы) выглядит скорее контрреволюционно. Но эпоха Возрождения "любила обходные пути".
Я неоригинально считаю революции и контрреволюции процессами типологически похожими. А с точки зрения Ренессанса/второй осевой эпохи, здесь имеем борьбу между республиканско-демократической и монархо-абсолютистской модернистскими программами. Итак, не следует ошибаться относительно "триады", - здесь мы имеем дело не с тезисом-антитезой-синтезом, а с дилеммой - две каскадные "демократические" революции (шляхетская и казацкая) против "самодержавного абсолютизма" контрреволюции (царской). Весьма вероятным является и предположение, что демократическая тенденция побеждает тогда в центре-ядре мир-системы, а абсолютизм - на периферии. Думаю, что и те, кто не считает европейский (теоретический) абсолютизм и российское самодержавие тождественными явлениями (дескать, во Франции - это сложный баланс, а в России - неприкрытый азиатский деспотизм), идут путем "вытеснения" проекта царей на маргинес. Как по мне, раннемодерный абсолютизм - это всегда ставка догоняющего. А значит, ставка волюнтаристская!
Итак, царская (императорская) революция/контрреволюция началась т.н. Петровскими реформами (т.е. приблизительно с 1690-х гг.) и, увенчавшись потемкинской утопией Екатерины ІІ, дошла в 1856 г. - после катастрофического поражения Российской империи в Крымской войне - до полного исчерпывания Ancien RОgime) Старого Режима как исторического тренда. Фернан Бродель акцентировал на долгом ХVI в. Европы, а многим польским историкам он вообще представляется "золотым"; Наталия Яковенко - на долгом ХVIІ в. Украины. Думаю, что и долгий ХVIII в. России - тоже удобная историческая модель. Я не являюсь фанатом слова революция (поскольку в раннемодерные времена - это еще вполне неамбициозный синоним "реформы-преобразования", и исследователю раннемодерной истории трудно удержаться от иронии относительно величественно-демонических звучаний, приданных "революции" уже Модерном), но здесь мне удобно через него подчеркнуть общий модернизационный и структурирующий потенциал - с отдельными проектами будущего - всей триады революций (шляхетской, казацкой, царской). Он важен для понимания украинского (и не только украинского) Раннего модерна в целом.
Царская инициатива стала приемлемой альтернативой для речьпосполитских олигархов-магнатов (ее подперла еще и амбициозная киево-могилянская церковь "обновленного православия") и смирительной рубашкой для шляхетских и казацких борцов за свободу-эмансипацию (в том числе национальную). Впрочем, ощущение непрочности российского имперского режима на экс-речьпосполитских территориях (а особенно в экс-революционных центрах - Польше и Украине) было постоянной проблемой для царизма. Вплоть до его кончины.