В 1941 году на полках книжных магазинов США появилась книга "Берлинский дневник. Записки иностранного корреспондента", которая быстро стала бестселлером. Это были дневниковые записи американского журналиста Уильяма Ширера, который до Второй мировой войны несколько лет прожил в Германии и собственными глазами видел зарождение нацизма, который вскоре превратил Европу в военное пожарище.
Из Парижа в Берлин
Первая запись в дневнике сделана еще не в Берлине, а в рыбачьем поселке Льорет-де-Мар на побережье Испании. Именно здесь отдыхал автор со своей женой Терезой, восстанавливая изрядно подорванное здоровье. В начале 1930-х гг. он работал журналистом в Индии и Афганистане, где переболел малярией и дизентерией, а весной 1932-го чуть не потерял зрение, катаясь на лыжах в Альпах. Так что супруги сняли домик в Испании, чтобы отдохнуть "в прекрасной независимости от остального мира, от событий, людей, боссов, издателей, редакторов, родственников и друзей". Но так не могло продолжаться вечно. 11 января 1934 г. Ширер начал свой дневник записью: "У нас закончились деньги". К счастью, долго искать работу не пришлось: журналисту поступило предложение от парижского офиса газеты The New York Herald, и он, недолго думая, согласился.
6 февраля 1934 г. Уильям Ширер уже наблюдал за беспорядками в Париже, когда праворадикалы пытались захватить здание парламента. Первая запись в дневнике вполне могла стать последней, поскольку журналист находился в самом центре событий и чуть не получил пулю от силовиков, когда те разгоняли толпу. Отставка французского премьера Эдуарда Даладье, мотивировавшего ее тем, что он не может обеспечивать порядок и безопасность мерами, которые приведут к дальнейшему кровопролитию, стала для него неожиданностью. "Представьте себе Сталина, Муссолини или Гитлера, которые колеблются, использовать ли армию против толпы, которая стремится свергнуть их режимы!" - с сарказмом прокомментировал журналист в дневнике.
К счастью, напряженность во Франции пошла на спад. А вот за ее пределами становилось все горячее. 30 июня, вспоминая о чистке в рядах СА (одном из военных формирований нацистов), устроенной Гитлером, Ширер пишет: "Хотел бы я получить должность в Берлине. Это история, о которой мне хотелось бы написать". Он и не представлял, что его мечта вскоре станет реальностью!
9 августа Ширера пригласили в Берлин корреспондентом службы новостей Universal News, принадлежавшей медиамагнату Уильяму Херсту. Азартный журналист не мог не согласиться, и через несколько недель вместе с женой уже выходил из поезда на берлинском вокзале.
Первыми, кто встретил иностранных гостей, были… агенты гестапо. К счастью, обошлось без ареста и допросов. Один из них попросил показать паспорт. "Он внимательно изучал его несколько минут, наконец подозрительно глянул на меня и произнес: "Итак… Вы не герр Такой-то. Вы герр Ширер". "И никто иной, - ответил я, - как вы можете увидеть из моего паспорта". Он бросил на меня еще один подозрительный взгляд, подмигнул своему напарнику-шпику, сухо отдал честь и быстро исчез".
4 сентября Ширер отправился в Нюрнберг, где проходил съезд нацистской партии. Средневековые улочки города заполонили флаги со свастикой и люди в коричневых и черных мундирах. Здесь Ширер впервые увидел Гитлера, проехавшего на машине мимо его гостиницы, и "никак не мог понять, что за секретную кнопку ему удалось нажать, чтобы завести толпу, которая его так неистово приветствовала". А вечером журналист оказался среди 10-тысячной экзальтированной толпы: люди, желая увидеть фюрера, просили его выйти на балкон гостиничного номера. Когда же он, наконец, появился на публике, реакция людей шокировала Ширера: "Они смотрели на него, будто он был Мессией, а их лица приобрели нечеловеческое выражение. Если бы он остался в их поле зрения хотя бы на минутку дольше, думаю, многие женщины просто потеряли бы сознание от волнения".
Партийный съезд продолжался до 10 сентября. За эти дни в Нюрнберге состоялось много мероприятий, позволивших Уильяму понять, к каким человеческим инстинктам апеллирует Гитлер. Это и мистическая атмосфера на зрелищах, и спекуляция на стремлении к реваншу за поражение в прошлой войне, и восстановление могущества государства. Перед ним и тысячами немцев промаршировали фанатичные юноши из имперской службы труда. Они выкрикивали нацистские лозунги, а публика неистовствовала от их идеального строевого шага. В другой день на Поле Цеппелина собралось 200 тысяч партийных чиновников, которые развернули в свете прожекторов 21 тысячу флагов. "Мы сильны и станем еще сильнее!" - выкрикивал Гитлер в микрофон, и эхо от его слов катилось по затоптанному полю... И там, в освещенной ночи, напиханные как сардины в жестянку, "маленькие немцы", сделавшие возможным нацизм, достигали высшего состояния, которое когда-либо знал немецкий народ, - лишение собственного разума и душ вместе с ответственностью, сомнениями и проблемами, - до тех пор пока под свет волшебных огней и музыку слов австрийца окончательно превращались в стадо", - пишет ошеломленный Ширер.
И еще больше взбудоражило публику зрелище в день закрытия съезда. На Поле Цеппелина армия устроила учения. Безумие 300 тысяч зрителей, которые услышали выстрелы и вдохнули запах пороха, было трудно описать. "Они вели себя сегодня будто дети, которые играются оловянными солдатиками", - иронизирует автор дневника.
Однажды Ширер попал под прицел нацистской пропагандистской машины. 23 января 1936 г. он проснулся от телефонного звонка из министерства пропаганды. Один из членов правительства обругал его за статью о притеснении евреев в Гармише и бросил телефонную трубку. Но этим дело не закончилось: весь день журналиста поносили на радио и в газетах, обвиняя в срыве зимних Олимпийских игр, которые должны были состояться через несколько дней в этом городке. Очевидно, кого-то "наверху" весьма зацепила серия статей о подготовке к Олимпиаде, ведь Ширер написал, что нацисты убрали все таблички наподобие "Евреи нежелательны" и что члены правительства заполнили все лучшие гостиницы, а для прессы оставили неудобные пансионаты. Коллеги-немцы из редакции смотрели на него как на будущую жертву гестапо, а он, вместо того чтобы успокоиться и отвлечься на что-то другое, раздражался все больше и, наконец, вышел из редакции и отправился прямехонько в министерство пропаганды. Он долго ссорился с чиновником, который разбудил его утром, требуя извиниться в прессе и по радио. Выговорившись, журналист немного овладел собой, потому что начал понимать, что никто не в силах "внести хотя бы маленькую коррективу в механизм нацистской пропаганды, какой бы большой ни была ложь". Еще немного поспорив с чиновником, он махнул рукой и пошел домой.
1937 г. стал для Ширера годом больших перемен. Служба новостей, где он работал, обанкротилась, и ему пришлось перейти на работу в радиокомпанию CBS, став ее иностранным корреспондентом в Европе. В сентябре Ширер вместе с женой выехал в Вену, где должна была находиться штаб-квартира компании. В дневнике он с грустью подводит итоги своей трехлетней работы в Германии: "Я каким-то образом ощущаю, что, несмотря на все наши усилия как репортеров, и дома, и где бы то ни было за рубежом плохо понимают, что такое Третий Рейх, на что он способен и куда движется". И все же журналиста радовало то, что он едет в нейтральную страну и сможет отдохнуть от нацистской пропаганды. Но уже следующий год показал, что и в Австрии ему также будет нелегко…
Референдум по-австрийски
Нацисты начали подготовку к печально известному аншлюсу, и напряженность в стране все больше возрастала. В феврале 1938 г. Австрию облетела новость об ультиматуме Гитлера. Под угрозой вторжения немецких войск власти согласились ввести нацистов в состав правительства и позволить деятельность их партии. Для государства это стало началом конца.
Пытаясь хоть как-то сдержать нацистов, канцлер Шушниг объявил плебисцит (референдум) о поддержке независимости Австрии. Но 11 марта Гитлер выдвинул ультиматум: если плебисцит, то будет вторжение немецкой армии. Канцлер отменил свое решение, однако вторжение все равно состоялось.
12 марта Австрия была оккупирована.
В другой ситуации Ширер должен был бы думать о личном и радоваться, ведь недавно он стал отцом, у супругов родилась дочка. Но события вечера 11 марта не оставляли места для радости. Возвращаясь из больницы от жены, журналист попал в толпу нацистов, которые в неистовом экстазе бежали по улице, радуясь отмене плебисцита. Их фанатичные взгляды напомнили ему партийные съезды в Нюрнберге. Позже, идя на радиостанцию, где должен был состояться его эфир, Ширер снова столкнулся с приверженцами нацистов: "Толпы народа на всем пути. Теперь они поют нацистские песни. Немногочисленные полицейские доброжелательно стоят вокруг. Что это у них на руке? Повязка с красно-черно-белой свастикой! Итак, они тоже перешли. Я протискивался вверх по Кернтнерштрассе в направлении к Грабен. Молодые хулиганы бросали булыжники в витрины еврейских магазинов. Толпа ревела от восторга". На утро по всей Вене развевались флаги со свастикой, а на следующий день новый канцлер Зейс-Инкварт подписал закон о вхождении Австрии в состав Третьего Рейха.
10 апреля того же года Ширер имел возможность наблюдать за плебисцитом, устроенным Гитлером в поддержку аншлюса. На одном из участков, расположенном в бывшем императорском дворце, он увидел, в каких условиях происходило голосование: "Я зашел в одну из кабинок. Прямо перед вами на стенке - наклеен образец бюллетеня, где было показано, как поставить отметку напротив "да". В уголке кабинки - широкий разрез, позволявший членам избирательной комиссии увидеть, как вы голосуете, с расстояния в несколько футов". Не удивительно, что, увидев такую "прозрачность" избирательного процесса, Ширер, не колеблясь, объявил в вечернем эфире результаты голосования (99% "да") сразу после закрытия участков, услышав первую информацию от одного из нацистских чиновников.
На пути к войне
Маховик немецкой агрессии раскручивался дальше. Теперь взгляды нацистов были направлены на Чехословакию, в состав которой входила населенная преимущественно немцами Судетская область. Министерство пропаганды усиленно промывало населению мозги, готовя к восприятию нового "аншлюса". 19 сентября, находясь в Берлине, Ширер записал в дневнике свои впечатления от местной прессы: "Вот некоторые заголовки: "Чешские броневики давят женщин и детей" или "Кровавый режим - новые убийства немцев чехами". А через неделю наблюдал, как по городу в направлении чехословацкой границы проехала моторизованная дивизия. Люди как раз возвращались с работы и, по расчетам пропагандистов, должны были приветствовать своих солдат. Но на тротуаре в полной тишине стояла горстка горожан, остальные спрятались в метро. "Это была самая впечатляющая антивоенная демонстрация, которую я когда-либо видел", - записал в дневнике пораженный Ширер.
Но с каждым днем война неумолимо надвигалась на Европу. Новые уступки Гитлеру со стороны западных государств лишь разжигали его аппетиты. Проглотив окончательно Чехословакию в марте, летом
1939 г. немецкое руководство выдвинуло ультиматум уже полякам, требуя отдать так называемый данцигский коридор - часть Балтийского побережья между Восточной Пруссией и остальной Германией. В польскую сторону направили пропагандистские пушки: газеты запестрели заголовками наподобие такого "Польша нарушает мир в Европе". Этим бессмыслицам охотно верили в Германии (вам это ничего не напоминает?). В начале августа 1939 г., когда до мировой войны оставались недели, Ширер имел возможность поговорить с одним капитаном вермахта, который, искренне возмущаясь, "почему это поляки провоцируют немцев", спрашивал: "Разве мы не имеем права на такой немецкий город, как Данциг?" Журналист не сдержался и в ответ спросил; "А имеют ли немцы право на такой чешский город, как Прага?" На это капитан ответил молчаниям и пустым взглядом, который Ширеру уже неоднократно приходилось видеть на лицах немцев.
1 сентября 1939 г. немецкие войска вступили в Польшу, начав Вторую мировую войну. Реакция берлинцев на эту новость была довольно сдержанной: "Когда я ехал на эфир, который начинался в 8:15 утра, среди людей на улице царила апатия. Напротив гостиницы "Адлон" утренняя смена рабочих работала на строительстве нового дома "ИГ Фарбениндустри" так, будто ничего и не случилось. Никто из мужчин не покупал экстренных выпусков газет, заголовки из которых выкрикивали мальчишки". Война уже и до того чувствовалась в воздухе, так что официальное ее объявление никого не удивило.
Домой
С каждым днем работа Ширера усложнялась. Ему еще удавалось бывать в местах боевых действий, однако информировать слушателей о событиях в Германии и за ее пределами стало практически невозможно. Перед эфиром тексты сообщений придирчиво проверяли цензоры, которые удаляли из текста каждое "подозрительное" слово. Через год Ширер уже спрашивал себя, а что, собственно, он здесь делает. "Уже нельзя называть нацистов нацистами, вторжение - вторжением. Ты превращаешься в ретранслятора официальных коммюнике, где одна ложь". Дошло до того, что некоторые цензоры и сами спрашивали у него, почему он до сих пор здесь. Наконец в октябре 1940 г. журналист решил ехать домой. Сначала помог выбраться жене с дочерью, которые уже давно жили в нейтральной Швейцарии, а затем отправился и сам.
13 декабря 1940 г., находясь на борту корабля "Эксамбион" в лиссабонском порту, Уильям Ширер сделал последнюю запись в своем дневнике, наблюдая за огоньками на побережье: "За Лиссабоном почти по всей Европе огни погасли. Они продолжали сиять на этой крохотной полоске на юго-западном конце континента. Цивилизация, какая она есть, еще не растоптана здесь нацистским сапогом. А что будет через неделю? Через месяц? Через два месяца? Не захватят ли и ее гитлеровские орды и не погасят ли эти последние огни?"
Сегодня мы уже знаем ответ на этот вопрос, как и то, что история никого ничему не учит…