Грубая пропаганда и "гибридная" война против Украины - все это было и 100 лет назад, когда начиналась история новой украинской дипломатии.
29 ноября 1917 года (по новому стилю), всего через три недели после Октябрьского переворота, петроградские большевики вдруг прониклись судьбой украинских казацких клейнодов, вывезенных из Украины при Петре I и после разорения Запорожской Сечи Екатериной II. На фронтах царили неразбериха и развал. Бастовали служащие Государственного банка, саботажем были охвачены правительственные учреждения. В городе началось мародерство, громили запасы алкоголя. И в этих невероятных условиях Совет народных комиссаров (СНК) заявляет, что решение вернуть "флаги, пушки и булавы" украинскому народу "является необратимым и будет осуществляться после обмена мнениями с Украинской радой". Даже больше: предполагалось "передачу реликвий сделать торжественной, в форме народного праздника перед Преображенским собором при участии воинских частей" и с вручением "особо изготовленной грамоты", которая бы подтверждала "знаменитую борьбу украинцев за свободу".
Кому конкретно пришло в голову именно таким образом добиться благосклонности киевских руководителей, сказать трудно, но идея сработала. Уже на следующий день состоялся первый официальный контакт между двумя сторонами. Но исторические ценности в том разговоре заняли далеко не первое место - о них вспомнили лишь мимоходом, а потом вообще забыли на долгие десятилетия...
Как известно, Центральная Рада не признала переворот в Петрограде. Наоборот, она выступила инициатором переговоров о создании новой центральной власти России "совместными силами правительств Украины, Дона, Кубани, Кавказа и других областей вместе с центральными органами всероссийских революционных демократий".
Украина не поддержала и намерений Петрограда относительно сепаратного примирения с государствами Четверного союза (Германией, Австро-Венгрией, Турцией, Болгарией). Выступая за "общий демократический мир" при участии стран Антанты, она сначала проигнорировала приглашение большевиков присоединиться к начатым контактам с немцами. Но чтобы не дать им возможности представлять себя единственным правомочным правительством бывшей Российской империи, правительство УНР (Генеральный секретариат) назначило своих наблюдателей "для информации и контроля". Они не успели на переговоры и только смогли удостоверится в установлении короткого перемирия.
К тому времени сполна дал о себе знать весь комплекс разногласий между Киевом и Петроградом, приведший к появлению 17 декабря уникального "плода" соавторства Владимира Ленина, Льва Троцкого и Иосифа Сталина - "Манифеста к украинскому народу с ультимативными требованиями к Украинской Раде". Не будем анализировать здесь этот известный документ, ограничимся лишь его последней фразой, которая объявляла Центральную Раду "в состоянии открытой войны против советской власти".
Украина не дожидалась установленных ультиматумом 48 часов. Практически в тот же день в Петрограде смогли ознакомиться с ее четким ответом. Приведем здесь два наиболее существенных пункта: "…Конфликт между Украинской и Великороссийской Республиками может быть улажен при соблюдении следующих условий:
1) признание со стороны Совета Народных Комиссаров прав Украинской Народной Республики и полное невмешательство его в дела Республики...
5) разрешение вопроса о мире при участии Украинской Республики".
Этот обмен посланиями проходил спустя неполных полтора месяца после переворота в Петрограде, когда приход к власти большевиков с их новоявленным СНК казался каким-то кратковременным недоразумением. Поэтому высказанное в ответе Центральной Рады согласие на мирное решение "конфликта братских народов" и на сотрудничество в этом с Советом народных комиссаров можно было бы расценить как довольно весомую форму поддержки нового режима. Но в действительности такого не было.
Через несколько дней большевики в Харькове образовали альтернативные органы "власти" - Центральный исполнительный комитет и Народный (в отличие от киевского Генерального) секретариат.
Война Украинской Народной Республике была объявлена, но вместо открытых военных действий происходил ползучий захват отдельных городов и территорий. О настроениях, царивших тогда в Киеве, и о разногласиях между лидерами страны свидетельствует протокол одного из заседаний Генерального секретариата. На слова секретаря по военным делам Симона Петлюры "Становище дуже грізне… Треба ясно сказати, чи воюємо ми чи нi" и предложение секретаря почты и телеграфа Микиты Шаповала "розiрвати цiлком з Совiтом Народнiх Комiсарiв i розпочати рiшучу боротьбу з бiльшовиками" ("Україну оголосити на воєнному станi і одрізати від півночі", разобрав железные дороги, прекратить поставки продовольствия) председатель Владимир Винниченко отреагировал очень вяло: "Всi тi засоби… занадто серйознi, щоб їх можна було вжити без крайньої для цього потреби. Ранiше треба запитати Совiта Народ. Комiсарiв, чи воює вiн чи нi; тiльки тодi можна зважитися на такi рiшучi засоби боротьби. Крiм того, треба зробити учот вiйськових сил i зброї".
Вскоре положение стало критическим, отряды Михаила Муравьева надвигались на Киев, и заключение мира на фронте приобрело особую актуальность, не оставляя места для колебаний. Тем более что стало известно о готовности немцев начать переговоры, если Украина "оформит свой самостоятельный статус". Генеральный секретариат немедленно направил всем воюющим и нейтральным государствам ноту о том, что УНР "становится на путь самостоятельных международных отношений" и не признает мир, если большевики его подпишут без нее.
От стран Антанты ответа не было, и в Брест-Литовский отправилась делегация УНР в составе Всеволода Голубовича, Миколы Любинского, Миколы Левитского, Михаила Полоза и Александра Севрюка, утвержденная на общем собрании ведущих фракций ЦР - эсеров и социал-демократов. Возраст делегатов - от 24 до 34 лет, и никакого дипломатического опыта. Революционные события вывели их на авансцену политической жизни.
В Брест-Литовске их ожидало противостояние с мощными профессиональными кадрами четырех государств. Назовем основных: принц Баварский Леопольд - генерал-фельдмаршал, главком немецких войск на Восточном фронте; начальник его штаба генерал Макс Гофман; статс-секретарь МИД Германии, дипломат с 20-летним стажем барон Рихард фон Кюльман; министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Оттокар Чернин фон унд цу Худениц; министр юстиции Болгарии Попов и главный визирь, министр иностранных дел Турции Нессими-бей.
Большевики были все же "классово" ближе: их представляли профессиональные революционеры во главе со Львом Троцким. Но, формально согласившись с присутствием представителей Рады, СНК за их спиной отправил телеграмму в Харьков, приглашая только что созданный Народный секретариат принять участие в переговорах.
Сложилась фантастическая переговорная ситуация. Диалог вели Россия и Четверной союз - две противоборствующие стороны, а теперь обе стремились закончить войну. Но внутри каждой не было единства.
И большевики, и Рада говорят о революции, социалистических идеалах, федерации свободных народов и т.п. Это, так сказать, "в целом". А по сути - между ними война, и ни о каком равноправии Петроград не мыслит. Обе делегации надеются на скорое падение имперских режимов в Германии и Австро-Венгрии. Но Троцкий тянет время по формуле "ни мира, ни войны", чтобы дождаться смены власти не только в Берлине и Вене, но и в Киеве, готовя ей замену в Харькове. А для украинцев, наоборот, каждый лишний день уменьшает шансы на достижение мира вообще, тем более на желательных для них условиях.
Германия и Австро-Венгрия, еще обладающие реальной военной силой, тоже считают дни. Но не столько в предчувствии революционных потрясений, сколько перед реальной угрозой голода. "Настроение как у нас, так и у германцев, очень подавленное… Единственный выход из этого положения состоит в скорых и энергичных переговорах с украинской делегацией". Такая запись появилась в дневнике графа Чернина 4 января. Не тратя времени, западные партнеры дали понять о своей готовности заключить сепаратное соглашение.
Но украинцы все еще не могут отойти от все более неадекватной "федералистской" догмы. Вместе с тем они решительно обозначают базовые принципы возможного соглашения: признание Украины и включения в ее состав всех этнических украинских территорий. Речь идет, в частности, о Холмщине, Подляшье, а также о Восточной Галичине и Северной Буковине.
12 января открывается пленарное заседание, которое можем считать одной из самых важных вех Украинской революции. Четыре делегации союзников заявляют о признании украинской делегации как "полномочного представительства самостоятельной Украинской народной республики". Предполагается, что официальное государственное признание УНР будет оформлено самим актом подписания будущего договора. Какого? Кого с кем? Об этом и предстоит еще договориться.
Но с каждым днем все усложняется. Троцкий, в ожидании вестей от Муравьева, который как раз вел наступление, лишь "соглашается" с присутствием украинской делегации, вместе с тем добиваясь таких же прав для своих "харьковчан".
Позднее, в книге "Война упущенных возможностей", генерал Гофман так оценит эту ситуацию: "Представители Центральной рады протестовали против этого шахматного хода, и дело дошло до довольно энергичных столкновений между украинской и российской делегациями. В превосходной речи Любинский перечислил большевикам все их грехи. Троцкий в своем ответе ограничился заявлением, что власть Центральной рады закончилась и что единственное место, где еще могут распоряжаться ее представители, это их комнаты в Брест-Литовске..."
Действительно, ситуация заходила в тупик: переговоры продолжаются в разных форматах, но к реальным результатам не ведут. Бесконечные агитационные упражнения Троцкого и его коллег - петроградских и харьковских - сопровождаются хотя и значительно более конкретной (относительно требований), но совершенно размытой (с точки зрения возможности их осуществления) риторикой украинцев. Делегации делают перерыв и разъезжаются по своим столицам.
И здесь, наконец, в Киеве опомнились. 22 января Центральная Рада обнародовала свой IV Универсал, где УНР была провозглашена "самостоятельным, ни от кого не зависимым, свободным суверенным государством украинского народа", а его новому правительству - Раде народных министров - поручалось довести до конца начатые переговоры с Центральными государствами, "несмотря ни на какие препятствия со стороны каких-либо других частей бывшей Российской империи, и установить мир". Возглавить делегацию доверили самому младшему из них - 24-летнему Александру Севрюку.
Спустя неделю, потерявший всякое терпение Чернин, встречает его в Бресте театральным демаршем: больной, в своей комнате он вручает ему текст договора, словно свою последнюю волю, требуя подписать его до следующего полудня. В договоре на одной страничке всего три пункта: заключение мира, полупризнание УНР, поставки ею продовольствия. Зрителями были Кюльман и Гофман.
Текст близок к издевательству, но вместо встречных демаршей делегация садится за работу, на всю ночь. Утром Чернин получает новый текст. Генерал Гофман, по его словам, "с удивлением наблюдал за молодыми украинцами…Они прекрасно знали, что ничего не имеют за собой... и все же в... переговорах с Черниным они твердо придерживались своих прежде выставленных условий и не уступали ему ни на йоту".
В тот же день, 29 января, горстка их несколько младших сверстников под Крутами отстаивала правоту своих аргументов ценой собственных жизней. А в тылу, в самом Киеве, восстали "арсенальцы". Одно лишь простое сопоставление этих событий дает яркое представление о драматизме момента, когда начался завершающий этап переговоров.
Восстание подавлено, однако Муравьев уже в Киеве. Но пока город не пал, и делегация держится, наперегонки со временем уточняя детали будущего договора.
И вот наконец он подписан - в ночь с 8 на 9 февраля, разом создав совершенно новую стратегическую ситуацию на Востоке изможденной войной Европы. Здесь появилось новое государство с этнически единым населением в границах, смело продвинутых на северо-запад (включая и сам Брест) за счет земель пока еще не существующей Польши. Уже в преамбуле договора были определены основные постулаты государственного существования Украины: "Так как Украинский Народ… провозгласил свою независимость" и выразил желание прекратить войну, правительства стран Четверного союза "постановили заключить мировой договор с правительством Украинской Народной Республики; они хотят сим совершить первый шаг к прочному и для всех сторон почетному миру во всем мире, который не только должен положить конец ужасам войны, но также должен вести к восстановлению дружеских отношений между народами в политической, юридической, хозяйственной и интеллектуальной областях".
Из семи детальных статей договора вытекало самое главное: Украинская республика получила защиту от агрессии со стороны большевиков и возможность начать в мирных условиях строить демократию.
К договору были добавлены два протокола, которые сделали тайными. Первый (по требованию Вены) - потому, что предполагал образование из украинских земель в составе Австро-Венгрии отдельного коронного края с определенной автономией. (В идеале, как вспоминают некоторые наши историки, это должно было бы произойти через восстановление известного еще с XIII века квазигосударственного образования - Королевства Галичины и Владимерии с воеводством Буковиной, но так и осталось призрачным проектом.) Вырванную у них уступку ("инфекцию сепаратизма") австрийцы хотели засекретить от других этносов своей "лоскутной" империи. (Через несколько дней, не сдержав эмоций, Севрюк, нарушив договоренность, поделился новостью с львовянами. Разглашением "тайны" воспользовались австрийцы: через несколько месяцев они уничтожили оригинал протокола, а со временем вообще отрицали его существование. Из-за этого граф Чернин вынужден был уйти в отставку.)
Второй (по требованию УНР) - потому, что в нем были указаны конкретные объемы продовольствия, которые Украина обязывалась поставить своим партнерам в обмен на промышленные товары. Ратификация договора была обусловлена выполнением этих поставок.
Здесь никто не победил, но самым важным было то, что в Бресте в ту памятную ночь был подписан первый международный договор независимой Украины, получившей таким образом официальное признание. Этот договор стал первым в длинном ряду последующих, обозначивших завершение первой в истории человечества и самой кровопролитной мировой войны.
Конечно, это был не вполне равноправный и взаимовыгодный договор, но ведь речь шла о самом существовании только что родившейся республики, атакуемой извне и подрываемой изнутри. Ее делегация работала в самых невыгодных для любой дипломатии условиях - при отсутствии реальной альтернативы. Да, угроза доминирования немецко-австрийских "партнеров по переговорам" была вполне очевидной. Но договор, имеющий четко ограниченные временные рамки и, пусть даже лишь формально предполагал равноправие сторон, – был единственной возможностью освободиться не от гипотетической, а уже реальной оккупации большевистскими войсками Украины с неизбежной утратой самой государственности.
Не следует забывать, что, как и их петроградские "братья по Марксу", которые в конце концов пошли на куда более унизительные условия мира, украинские социалисты тоже рассчитывали на скорое падение кайзеровского режима, и питали надежду только хлебом расплатиться за немалые территориальные приобретения и саму возможность продолжить национально-освободительную революцию. Ведь никто даже и мысли не допускал, что такая возможность для них продлится всего несколько месяцев, а Германия капитулирует лишь в ноябре 1918 года...
Можно сказать, что в действиях молодых украинцев, кроме умелого использования временных обстоятельств, ощущался и некоторый привкус авантюризма и недостатка политического опыта, что позволило "партнерам" вскоре во многом обесценить реальный вес договора. Но для нас, сегодняшних, это не повод обесценивать само их дело. Лучше с благодарностью вспомнить слова Михаила Грушевского: "Возможно, не очень ошибусь, когда оценю этот момент подписания договора как один из важнейших моментов, который переживала Украинская Народная Республика в восстановлении своей государственной жизни".
Брест придал заслуженный, но весьма короткий импульс дальнейшей судьбе украинских делегатов. Голубович до конца апреля руководил Радой народных министров, Любинский полтора месяца находился во главе МИД, Левитский на месяц стал первым послом УНР в Турции, Остапенко несколько недель возглавлял правительство уже при Директории. Все они остались жить в Украине, напрасно пытаясь найти свою скромную нишу в советской системе, и все погибли во время сталинских чисток 1937–1938 гг. Только Севрюк, который также успел коротко побывать первым послом в Берлине, подался в эмиграцию и, оставив там неоднозначный след, тоже погиб, хотя и тремя годами позже, и не в лагере, а в железнодорожной катастрофе...
В оценках Брестского договора УНР есть немало критических страниц. Он не принес мир на украинские земли. И не мог принести в тех условиях. Об этом многие догадывались уже тогда. Достаточно просто взглянуть на обложку изданной Госдепартаментом США по горячим следам брошюры с документами и картами новых границ, где слово "мир" заключено в кавычки.
От Бреста до Минска всего 350 километров и целых сто лет. Автор сознательно не перебрасывал мостик между двумя эпохами: некоторые параллели напрашиваются сами собой, другие не так очевидны и требуют пространных комментариев и ссылок. Но они в одинаковой степени поучительны, и сегодня вовсе не хочется вспоминать хрестоматийную истину о том, чему на самом деле учит история.