Маленький Никита обиженно забился в угол: дом полон гостей, а никто не хочет с ним поиграть — мама вся в слезах и бабушка все время плачет. Правда, дедушка старается держаться молодцом, но у него тоже дрожали руки, когда зажигал свечу. Он поднес внука к портрету и сказал: «Это твой папа». Малыш недоверчиво посмотрел на портрет молодого мужчины — если это папа, то почему он так долго не приходит?..
Родители Виталия никогда себе не простят, что согласились отправить сына в Киев на лечение.
— Когда у Виталия лопнул сосуд головного мозга, он почти три месяца пролежал в нашей городской больнице. Вскоре после выписки пошел на работу, — рассказывает отец, Николай Николаевич Герасимец. — Врачи посоветовали ему поехать в Херсон и обследоваться на томографе. Он сам сел за руль, съездил в больницу, а потом со снимками ходил к лечащему врачу и к главному нейрохирургу области. Тот и посоветовал обратиться в Институт нейрохирургии, где умеют оперировать без трепанации черепа (в сосуд вводят какой-то баллончик — и живи хоть сто лет). Правда, направления не дал, а просто написал записку к кому обратиться — к Щеглову или Яковенко. Конечно, тревожно было, но мы посоветовались и решили — надо ехать. Жена взяла наши сбережения (12,5 тысячи гривен) и вместе с сыном отправилась в Киев. В Институте нейрохирургии они искали нужный кабинет и случайно встретили доктора Цимейко, который сказал, что заведует именно той клиникой, которая им нужна, что они почти 30 лет делают такие операции с баллончиками и всегда успешно.
Цимейко повел нас к себе в кабинет и убедил, что больше никого не надо искать, он поможет решить все вопросы. Моя жена, как и всякая мать, очень переживала и просила, чтобы операцию делал не молодой хирург, а опытный профессор, чтобы отнеслись к сыну внимательно — ведь он уже пережил один кризис. Ее успокоили: хотите профессора — будет вам профессор, но стоить это будет намного дороже. Жена согласилась — неважно, сколько надо заплатить, главное, чтобы Виталий был жив-здоров…
Николай Николаевич рассказывает подробно и, кажется, совсем без эмоций — он уже несколько раз описывал эти события в своих заявлениях, отправленных в Министерство здравоохранения, милицию и прокуратуру. Казалось бы, несложная операция, которую делают сотням, а может, и тысячам пациентов, закончилась для их сына трагически. С тех пор прошел год, но дело так и не сдвинулось с мертвой точки — он считает, что получал отписки, а не ответы по существу.
Через какое-то время жена мне позвонила:
— Срочно найди и привези деньги, те, что я взяла с собой, уже на исходе… Как же не давать, если вымогают?..
Конечно, обвинить сотрудников клиники в том, что они вымогали или брали денежное вознаграждение от больных или их родственников, могут только правоохранительные органы. Поэтому фамилии профессоров и рядовых врачей, а также выплаченные им суммы, которые называл Николай Николаевич, я сознательно упускаю. Достаточно того, что он указал их в своих заявлениях, думаю, точку в этом поставит суд. Но, забегая наперед, скажу: что один из профессоров Института нейрохирургии, который не пожелал «светиться» в столь деликатной ситуации, сказал, что при разбирательстве дела его коллега, причастный к операции, просил комиссию учесть, что деньги родителям он вернул.
— Правда, не всю сумму, а только малую часть, — подтвердил информацию Н.Герасимец. — Сейчас, анализируя происшедшее, не могу себе простить, что не добивался полного обследования сына. В ожидании заказанных баллончиков-катетеров, Виталий гулял с матерью по Киеву, томился от безделья, а потом нам сказали, что для успешного проведения операции недоставало каких-то данных. Но кто же в этом виноват? Ведь Виталия не скорая помощь привезла, и не в срочном порядке он попал в операционную, а целых десять дней ждал своей участи. Кстати, Орест Андреевич Цимейко так и не сдержал своего слова — оперировал вовсе не он и не обещанный профессор, а молодой врач. Жена все время стояла под дверью операционной, видела, кто туда входил и выходил. По окончании операции поняла, что не все благополучно — она слышала, как спорили о том, что делать с баллончиком, который проскочил нужную точку. Она думала, будут делать трепанацию черепа, чтобы поставить тот злополучный баллончик на место, но врач после операции сказал, что обошлись без этого и снова потребовал денег. Когда Виталий пришел в себя, он все время жаловался на сильную головную боль, но врачи не обращали на это внимания, у него поднялась температура, жена стала бить тревогу, требовать помощи. Наконец-то добилась, чтобы его отвезли в реанимацию, а затем вызвала меня из дому.
— Что вам говорили врачи об операции? Чем объясняли ухудшение состояния здоровья вашего сына?
— Они уклонялись от объяснений. Я сам их разыскивал и расспрашивал — и заведующего клиникой, и профессора, который взяся оперировать, но оба отнекивались: «Не знаю, я там не был». О своих обнадеживающих прогнозах они уже забыли и только повторяли — надо ждать. Но как можно ждать, когда развивается отек мозга и воспаление легких? Я умолял: скажите, что может спасти моего сына — может, какие-то лекарства нужны, может, повторная операция, делайте хоть что-нибудь! Вы не подумайте, что я требовал деньги вернуть или скандалил, да я бы последнюю сорочку с себя снял, лишь бы это помогло Виталию! Когда мне сказали: «Нечего тут пороги обивать, отправляйтесь домой — готовьтесь…», я поехал в прокуратуру Шевченковского района города Киева и написал там заявление, что мой сын погиб из-за халатности и врачебной ошибки.
— Но ведь ошибку может подтвердить только заключение патологоанатома или выводы медицинской комиссии…
—Такой вывод можно было сделать исходя только из того, что нам обещали вполне успешный исход операции, а после молча разводили руками — так, мол, вышло. А почему так вышло? Теперь говорят, что неперспективно было оперировать. Если так — не беритесь, отправьте домой или подскажите, где такое заболевание лечат — возможно, в другом институте в Киеве, а может, в Польше, если оттуда баллончики везли. Виталию ведь изначально клинику В.Щеглова рекомендовали — отвели бы туда, может быть, он что-то посоветовал. Но получилось, что пациента по дороге перехватили, гарантировали выздоровление, повторяя: есть только одно «но» — стоимость лечения. Мало того, нам никто даже не предложил подписать заявление о том, что мы согласны на эндоваскулярную операцию и предупреждены о возможных ее последствиях. Уже после смерти сына подошли ко мне и сказали: «Вам тут надо расписаться!..»
Когда это случилось, я зашел к одному из руководителей Института нейрохирургии — фамилию сейчас не помню, только кабинет до сих пор стоит перед глазами – и сказал: «Не делайте вскрытие!» Он мне показывал какие-то инструкции, рассказывал, что это их право – решать. Тогда я попросил разрешения позвонить прямо с его кабинета в прокуратуру, чтобы там приняли решение. Начальник мне отказал: «Телефоны у нас платные, ищите автомат где-нибудь на улице». Пришлось искать. Пока мы стояли во дворе, ожидая спецмашину, чтобы ехать в морг, приехали следователи. Они хотели побеседовать с теми, кто лечил Виталия. И тут я увидел, как один из профессоров, который взял с нас деньги за свое звание, но даже не показался в операционной, выскочил на улицу без пальто и шапки, в одном только халате, и по февральскому снежку побежал к дырке в заборе. Следователи вернулись ни с чем — в тот день они так никого и не застали в кабинетах. Вскоре из милиции я получил справку, из которой узнал, что в возбуждении уголовного дела отказано, так как Виталий умер якобы во время операции.
— Но вы говорили, что сын после реанимации жаловался на головную боль?
— Да, так и было — после операции Виталий прожил две недели. Первых три дня было относительно нормально, даже пищу принимал. Почему такой вывод сделала милиция — не знаю. С ним в палате еще восемь больных находились, можно было бы их расспросить, если врачи это отрицают. Наверное, формулировка: умер на операционном столе, упрощает дело и закрывает все проблемы. Но мне говорили, что есть выводы медицинской комиссии, подтверждающие, что виной всему незакрепленный баллончик. Врачи это скрыли, хотя должны были сделать трепанацию черепа, изъять баллончик и поставить новый — пусть это устаревший метод, но он бы спас жизнь моему сыну.
— Несмотря на то, что за год в расследовании так ничего и не сдвинулось, вы опять тратите время на поездки в те же инстанции. Вы верите, что чего-то добьетесь?
— Не исключено, что за прошедший год в институте еще чьи-то жизни оборвались по вине медперсонала. Многие молча забирают своего родственника из морга, хоронят и никуда не обращаются, ничего не добиваются. Мою жену тоже несчастье сломило. Я не хочу и не буду молчать. Считаю, что здесь был служебный подлог, даже не могу назвать это ошибкой или халатностью. Мой сын не первый и не последний, кто умер из-за бесчеловечного отношения. Мой внук остался без отца, кто его должен растить?..
Для расследования дела Министерство охраны здоровья Украины создало авторитетную комиссию, в которую вошли высокопоставленные чиновники и известные нейрохирурги. Среди них — председатель комитета Верховной Рады Украины по вопросам охраны здоровья, материнства и детства Н.Полищук, ныне возглавляющий Министерство здравоохранения, заместитель министра, доктор медицинских наук В.Передерий, доктор медицинских наук, член-корреспондент АМН Украины Е.Педаченко. Выводы комиссии не дают ответов на все вопросы, но все же помогают судить объективно. По мнению специалистов, В.Герасимец нуждался в операции и был госпитализирован в специализированное нейрососудистое отделение Института нейрохирургии им. академика А.Ромоданова АМН, где и находился с 28 января по 24 февраля 2004 года. Комиссия пришла к выводу, что обследование больного действительно было неполным, вследствие чего возникли затруднения во время операции, «…що перебігала зі значними технічними складнощами, супроводжувалася серйозними ускладненнями, в повному об’ємі мети не досягла — оклюзія (закупорка сосуда. — О.Г.) аневризми виявилася неповною. Крім того, оклюзія повторним введенням балону основної артерії була однією з причин розм’якшення мозку...» Умер В.Герасимец не на операционном столе, а через 15 дней после операции вследствие нарушения мозгового кровообращения и размягчения головного мозга.
Комиссия, определив основные причины смерти пациента, пришла к неутешительному выводу: на каждом этапе работы с больным — во время обследования, операции и послеоперационного ухода — присутствовал т.н. человеческий фактор. Неудачную операцию можно как-то объяснить всевозможными осложнениями, но следующий этап, который комиссия оценивает как… «некваліфіковане ведення хворого після ендоваскулярної операції», и объяснить, и понять очень сложно.
Пора бы узнать, как реагировали на происходящее в самом Институте нейрохирургии. По словам Н.Герасимца, он не получал от руководства этого уважаемого заведения ни извинений, ни слов сочувствия. Зато официальное письмо, подписанное директором Института нейрохирургии академиком Ю.Зозулей, получило Министерство здравоохранения. В этом документе нет ни слова об ошибках или недоработках, мало того, в институте уверены, что… «хворий був усебічно обстежений… операція проведена правильно, мета втручання досягнена…»
***
Как-то в интервью известный нейрохирург Н.Полищук после поездки в США сказал, что оборудование наших больниц порой отстает от американских на несколько десятков лет, но наши врачи — лучшие в мире по отношению к больным, они умеют лечить даже словом. Боюсь, как бы в наши дни это преимущество не превратилось в устаревшую традицию, которая стремительно отходит в прошлое.