Страх, жесткие временные рамки и огромный хаос. Отсутствие кадровой политики, утилитарный подход к персоналу и некачественное управление государством, которое уничтожает эффективность всех колесиков системы. Минздрав в роли статиста, через которого реализуются решения. Нехватка качественного взаимодействия с местным самоуправлением. Такими были первые три месяца с ковид в Украине. Инфекция не только раскрыла системные проблемы с реформой госслужбы, идея которой была сведена на нет подменой содержания — формой и политизацией каждого дела. Но и наглядно показала полную бездеятельность государства в построении институций.
Так или иначе, первую волну ковид сбили. Если можно так сказать. Карантин, введенный заранее, чтобы страна успела подготовиться, смягчен. И кривая заболеваемости сразу стремительно поползла вверх. Некоторые больницы уже переполнены. Многие заговорили о второй волне. По крайней мере, теперь вызовы будут иными. Но подготовились ли мы? Научились ли хоть как-то контролировать ситуацию? Реагировать на новые вызовы более адекватно можно, если сделать выводы из первой волны. Отрефлексировать то, что уже произошло, мы пытались вместе с Андреем Скипальским — бывшим генеральным директором Директората общественного здоровья, который в значительной степени формировал политику первой волны, а месяц назад оставил свою должность в Минздраве.
— Андрей Петрович, вы проработали в министерстве год, а до того потратили еще год на то, чтобы в него попасть, пройдя конкурс. Месяц назад вы уволились. Почему?
— Я пришел в Минздрав в ноябре 2018-го, имея много здоровых устремлений. Все было на подъеме. Люди приходили не только на госслужбу и повышенную зарплату (не звезды с неба, но вполне достаточно для проживания), но и на харизму Супрун, веря в то, что это действительно крутой, беспрецедентный проект — изменить сложнейшую систему в Украине.
Относительно общественного здоровья принимались решения, но их имплементация страдала. Катастрофически не хватало состоятельности. Из 23 человек у меня всегда работало 11–12. Но министерство тогда активно занималось формированием кадровой политики.
Когда правительство сменилось, я и мои сотрудники были четко настроены на то, что мы не являемся чьей-то командой. Кто хотел пойти с Супрун, тот пошел. Я же хотел найти что-то положительное в том, чтобы работать как госслужащий и учиться.
Кардинальные политические изменения давали и кардинально другие возможности. Было задекларировано желание что-то менять. Но первые два месяца после этого пошли на борьбу с ветряными мельницами и выискивание теней Супрун. Команду растранжиривали, никого не набрав. Кадрами никто не занимается. О персонал вытирают ноги, пропагандируется исключительно утилитарный подход. Это не способствует мотивации. Каждый раз, сталкиваясь с госсекретарем Инной Солодкой, которая работает уже с третьим министром, коллеги говорили, что никогда не видели такого уровня общения, наглости и абсолютного неуважения. И это — одна из причин, почему я ушел из министерства.
При Скалецкой директораты отодвинули от прямого общения с министром. Идея реформы госслужбы, в которую международные партнеры вложили много средств, предусматривала разделение формирования и реализации политики и постепенную передачу реализации на аутсорсинг там, где это возможно. Это стало первым камнем преткновения. Еще одна идея реформы заключалась в том, чтобы уменьшить количество заместителей министров. Чтобы на уровне формирования политики министр работал с директорами директоратов. Но Скалецкая не шла на контакт с руководителями структурных подразделений.
Департаменты заморозили. Начались сдвиги с новой структурой. Пять месяцев не могли утрясти элементарное распределение обязанностей.
Конечно, мы понимали, что Скалецкая не была самостоятельной фигурой. Но, с точки зрения государственной политики, старались видеть в этом плюсы. Казалось, это классно, что Минздрав впервые будет работать совместно с Комитетом ВР. Но в январе, когда уже грянул ковид, я окончательно понял, что комитетское чудо не случилось, никакого результативного решения нет. Мы были перегружены бесконечными задачами и поручениями, которые в турборежиме шли от правительства.
— Например?
— Три-четыре месяца все носились с планом правительства Гончарука. Его несколько раз перерабатывали, потом делали мониторинги. Только сделали — отчитывайтесь. Форма рапортования новая. Я отчитался, например, за 2019-й год по направлению иммунопрофилактики. Не подошло. Пришлось брать месячные показатели и обращать внимание только на показатели этих 100 дней, что статистически неправильно.
— То есть вы занимались формой, а не содержанием?
— Да, нас этим заваливали. Начали объединять формирование и реализацию. Еще одна моя боль и ужас — на нас стали сыпаться депутатские обращения и запросы на публичную информацию, которые делают работу госслужащего просто невозможной. Недавно депутаты приняли закон о повышении штрафов. И когда на тебе висит депутатский запрос с угрозой штрафа на сумму пять тысяч гривен за несвоевременный ответ, на аналитической работе госслужащего можно поставить крест. Половина запросов, простите, неадекватные. Все — политизированные. Отвечать на них трудно. У меня были примеры, когда ответы на депутатские запросы не подписывали. Потому что ответ — тоже политика. А как ответить так, чтобы не было политики, никто не говорит.
— Ну, это точка зрения чиновника. С другой стороны, это прозрачность.
— Конечно. Я сейчас высказываю точку зрения чиновника и защищаю его. Я 10 лет был помощником двух депутатов ВР и понимаю, что такое депутатский запрос. Но в период ковид все сидели на карантине и строчили запросы. Мы просто загибались. Ко мне приходило 200 документов в день. Как бы я ни работал, они все равно накапливались. Время от времени госсекретарь вынимал из той кучи тот или иной документ, и начинался нагоняй. Вместо того, чтобы формировать политику, мы почему-то начали заниматься исключительно поручениями Кабмина и ответами на запросы. Это вторая причина, которая заставила меня уйти: системные проблемы с реформой госслужбы.
Ну, а третья — это ковид, внесший свои коррективы. Три сверхтяжелых месяца, когда все сложнейшие решения на каком-то этапе проходили через меня. У нас не было выходных.
Ковид изменил функционал и ожидания всего директората. Поставил крест на большинстве направлений и открыл те, в которых нам, объективно, не хватало компетентности. У меня было всего два эпидемиолога, причем одна из них работала на совсем другом направлении. А государство (и, соответственно, руководство Минздрава) нуждалось в санитарных врачах и санслужбе, поскольку надо было централизовать решение.
В этих условиях начались проблемы с координирующим заместителем министра Виктором Ляшко. Я объяснял ему, что директорат формировался под другие цели и задачи. Нужно было либо принять это как есть, либо делать кардинальные изменения. За три недели невозможно полностью переформатировать государственную структуру.
Первые два месяца мы прошли с Виктором Ляшко вместе. Потом он перестал видеть меня членом своей команды. Был недоволен многими аспектами моей работы, о чем высказывался публично. Я анализировал, что и как нужно делать, и не понимал.
В конце февраля главный санитарный врач начал ходить в Офис президента. Скалецкая сидела на карантине в Новых Санжарах, и Ляшко воспринимали как министра. Его фактически взяли в высшие управленческие круги, и это большой вызов для каждого человека.
Потом сменился министр, и это тоже внесло дестабилизационный фактор. Где-то с начала марта я перестал получать информацию, как, где и на основании чего принимаются решения.
— Расскажите мне о ковид. Он, возможно, изменил направление. Но еще и очень четко высветил все системные проблемы.
— Да, конечно. Думаю, о ковид еще напишут много текстов. Мир еще не понимает, куда мы движемся, и как это все обернется. Сейчас мы можем анализировать только поверхностно.
Говорят, мы были неготовы. Неготовы и напуганы были все. Из-за географического расположения Украины, отдаленности от основных транзитных сетей распространения коронавирус пришел к нам медленно и условно контролированно. Случаев заболевания было немного. Сейчас вызов совершенно иной. Как дальше будет? Все ведь может развиваться по совсем другому сценарию.
Когда Великобритания повторяет сценарии Италии и Испании, все понимают, что после кризиса на каком-то этапе она начинает контролировать ситуацию, потому что там работают институции. Это страна с сильными учреждениями. Которых за три месяца у нас не построишь.
— То есть нам после кризиса надо ждать еще большего кризиса?
— У нас неадекватный кризис. Он вскрыл не только проблемы реформы системы, но и государственную бездеятельность в построении учреждений. У нас думают, что можно бесконечно «сношать» госслужащего, и он все равно будет работать. Но вряд ли после этого приходится ожидать качественного управления государством. То, что происходит наверху, просто уничтожает эффективность всех колесиков.
Все проблемы у нас оголились, но это проблема не медицины, а построения учреждений. Очень интересная ситуация и в плоскости биобезопасности и эпиднадзора, поскольку она все перевернула с ног на голову.
Например, Виктор Ляшко и я были сторонниками децентрализованной системы общественного здоровья, в том числе эпиднадзора, как, например, в Польше. Это вполне мощная альтернатива, однако ее нужно внедрить. Не только на бумаге. Это трудная управленческая работа на пять лет. Но кто это будет делать, непонятно.
Соответственно, бросились в риторику о централизованной системе. Будем говорить, что делать. Хорошо, сейчас это сработало. Теперь во всем мире будет переосмысление централизованных систем здравоохранения. Но перспектива централизованной системы в Украине тоже призрачная. Во-первых, над развитием такой системы нужно работать (в Минздраве нет соответствующего подразделения). Во-вторых, государство не является эффективным владельцем, поэтому эффективность таких учреждений под большим вопросом.
— Раньше у нас была СЭС. Много говорили о ее уничтожении. Теперь мы пытаемся снова создать ее централизованной?
— Когда я покидал министерство, то знал, что разговоры о восстановлении санэпидслужбы на этом этапе — это заигрывание с политикумом. Уверен, что Виктор Ляшко на это не пойдет. А он все-таки будет основным игроком в вопросе формирования концепции. С другой стороны, возможностей для создания такой системы сейчас нет.
Если мы говорим о централизации сети, то для этого ничего не надо менять. Сеть лабораторных центров подчинена Минздраву. Отдельных структурных подразделений на местах (которые есть даже в НСЗУ) у министерства нет. Департаменты здравоохранения (ДЗ) министерству не подчиняются, это миф. Это механизм управления, жесткой руки при министерстве, но оно даже не назначает их руководителей. Лабораторные центры — единственные структурные подразделения в подчинении Минздрава, которые оно назначает и которыми руководит. Но последние пять лет этим в министерстве занимались два человека. Полтора миллиарда гривен финансирования, 17 тысяч сотрудников. Все недовольны — зарплаты низкие, стены рушатся. Все тихо умирало. Планировалось, что лабораторные центры передадут на места, и они будут существовать в новой формации как центры общественного здоровья, постепенно наращивая потенциал для выполнения более широкого функционала, чем лабораторная диагностика. Но эту концепцию не реализовали из-за нехватки времени и неодинакового понимания всех аспектов процесса.
Большинство руководителей — из старой СЭС. А теперь их статус резко подскочил. Лабораторные центры аккумулировались, и их бросили на передовую. Это очень опасный эксперимент, но это то, что у нас было.
Критикуют лабораторную диагностику. Да, узкое горлышко — возможность системы быстро сделать достаточно тестов. Мы делали аналитику, и на бумаге возможность системы выше, чем количество тестов, которое сейчас делают лаборатории. Но реальная ситуация несколько иная, никто сейчас вам не скажет, какова на самом деле максимальная возможность тестирования. В лабораторные центры годами никто не вкладывал средств. Но можно сказать, что за последние несколько месяцев возможность значительно повысилась, и доступ к диагностике расширился.
Но вопрос в другом. У нас 25 лабораторий областного уровня и 485 — районного. Еще около 900 — Госпродпотребслужбы. А сколько еще частных? Это целая система, дубляж функций. Отчеты ВОЗ говорили, что нам столько лабораторий не нужно. Все это следует оптимизировать и стремиться к более эффективной системе. Что-то, возможно, государство может закупать у частников. Это дешевле, чем содержать свой персонал.
— Сколько лабораторий было и сейчас задействовано в ковид? Улучшилась ли ситуация с тестированием?
— Сначала были задействованы 25 областных лабораторных центров, имевших хоть какое-то оборудование, которое могло работать с опасными патогенами. К тому же Центр общественного здоровья.
На конец апреля было вовлечено 49 учреждений, а также учреждений всех форм собственности, в структуре которых есть лаборатории.
Теперь эта сеть расширилась за счет ИФА-тестирования, подтянулись частные лаборатории. База тестирования расширяется. Сейчас мы видим рост количества случаев ковид, но никто не может однозначно сказать, это реальный рост или эффект от долгожданного расширения базы. Думаю, все-таки случаев стало больше.
На самом деле, я считаю, что работники лабораторных центров — минигерои. Потому что смогли переформатироваться и делать то, что позволяет оборудование, которое у них сохранилось. Самому новому — десять лет. Оно устарело. Состояние лабораторий — разное. Из-за ЦОЗ и доноров их так доукомплектовали расходниками. В принципе, сейчас робота налажена. Но они работают в экстренном режиме. Насколько их хватит, вопрос.
Официальные источники говорят, что возможности лабораторий для тестирования сейчас достаточны. Ориентировочная максимальная мощность лабораторий, которые участвовали в проведении исследований на COVID-19, на конец апреля составляла около 6–8 тысяч тестов в день. Если взять только экстренные сообщения о подозрении на COVID-19, которых, например, по данным министерства, за 23 июня поступило 1278, то с этим система справляется. Но еще есть необходимость в постоянном тестировании врачей, пациентов, которые получают стационарное лечение. Поэтому ВОЗ рекомендовала постоянно расширять доступ к диагностике как один из инструментов контроля над ситуацией.
— Какие ошибки допустили в истории с Новыми Санжарами?
— Я в ситуации, когда критикуя, критикую сам себя. Я был частью этих решений. Что-то разделял, чего-то — нет. Где-то даже не успевал реагировать, надо было просто делать. Могу только сказать, что на определенном этапе все стало очень сильно политизироваться.
История с самолетом, которая нас просто вымучила, не стоила того. Вместо того чтобы заниматься надвигавшейся эпидемией, три недели все работали на то, чтобы принять самолет с 40 людьми. Потрачены колоссальные ресурсы. Даже не говорю о финансах.
Но все перешло в политическую плоскость. И это был первый момент, когда все поняли, что организовывать прилет самолета — огромные пиар-дивиденды. Соответственно, туда сразу бросились Офис президента, РНБОУ, МВД. Минздрав отодвинули в сторону. Все, кажется, были уверены, что проект абсолютно реальный и будет успешным. Ну что такое — привести самолет и поселить людей? В результате, наше министерство еще и осталось без министра (все понимают, что это не было решением Скалецкой). Мы повисли в воздухе. Концептуальные политические решения перетекли из Минздрава в РНБОУ, МВД, Офис президента. При правительстве создали штаб. Это, наверное, был нормальный процесс, только, по моему субъективному мнению, слишком политизированный, как и все у нас. В частности лабораторные тестирования и история с квазироссийскими тестами. Тот же температурный скрининг на границах. Это тоже политическое, а не эпидемиологическое решение, эффективность которого равняется нескольким процентам.
На каком-то этапе Минздрав стал исполнять роль статиста, через которого реализовывались решения относительно ковид. Их качество я не оцениваю, потому что был их частью — писал, подписывал либо засылал в Кабмин. Оценивать качество можно уже со временем. Но концептуально, мне кажется, решение были правильные. В том числе и первое — о карантине. Было желание сделать как можно лучше. Кто бы что ни говорил, первую волну сбили.
Все говорили о второй волне, к которой надо будет применять другие механизмы. Вот она пришла.
— Как принималось постановление о карантине? Многие говорят, что его ввели незаконно. К тому же Ляшко подтвердил: некоторые меры были чрезмерными, ради психологического влияния на людей.
— Те, кто это говорит, сейчас опротестовывают решение в суде. Суд решит. Думаю, из-за турборежима в течение последних полгода за нарушение процедуры регламента обжаловать можно каждое второе решение Кабмина, не только о ковид.
И что, не надо было вводить карантин? Через два месяца после введения мнение общественности, которое постоянно меняется, свидетельствовало, что все поддерживают карантин. Это частично было калькой мер других стран. Да, с точки зрения эпидемиологии, в парках можно было гулять и в период жесткого карантина, придерживаясь социальной дистанции. Но с точки зрения эпидемиологии, также можно критиковать многие другие меры. Например, при любых обстоятельствах маршрутки — это очень высокий риск, там невозможно удержаться от контактов. Так что за открытие транспорта сейчас тоже можно подавать в суд. Но что, держать транспорт закрытым и в дальнейшем?
Меня не устраивала процедура. Это был эффект снегового шара, когда каждую среду принимали изменения к карантину. И это был марафон, в котором я не хотел в дальнейшем участвовать. Ведь, если очень лояльно, он был странным. Значительный хаос и жесткие временные рамки. Все выходило через нервы, вопли. Я не понимал, почему нельзя собрать всех, закрыться на два дня, сесть и разработать единые меры на месяц.
— Даже в экстренной ситуации должна была быть какая-то стратегия. Я так понимаю, что больше всего вас напрягало ее отсутствие?
— Понимаете, стратегия — это и была моя ответственность. В распоряжении Кабмина от третьего февраля, выписанном нами за одну ночь, были четко перечислены меры, которые нужно применить; расписаны уровни ответственности всех органов власти. Но, опять же, уровень исполнения. А было ли исполнение?
Мы постоянно догоняли поезд. Да, выполнить решение правительства часто было невозможно. Обсервация, изоляция, электронный контроль или лучшее эпидемическое сопровождение тех, кто приезжал, — это ответ. Но у нас этого не было и не могло быть. Потому что не было учреждений, и ни одна система не работала. Не было достаточно эпидемиологов, которые оперативно могли бы отслеживать контакты. Врачи первичного звена не были готовы этим заниматься. Денег на это не было.
За три недели нужно было принять решение, как будут приезжать люди. И решения были такими, какими были. Правильные или неправильные и с эффективностью, которую показали. Альтернативы я не вижу. Решения могли принять раньше. Коммуникация могла быть лучшей.
Например, предполагалось, что финансирование обсервации будет идти из резервного фонда. Перед голосованием это из постановления исчезло. Минфин зарубил, потому что резервного фонда нет. Кто должен финансировать эти мероприятия, непонятно. Что делать местной власти? Они понимают, что это растяжка. И что, сказать, что мероприятия по обсервации неэффективны? Те, кто на обсервацию все же попадал, соблюдали самоизоляцию, ослабили эпидемическую нагрузку.
— Страну закрыли на карантин, чтобы иметь время на подготовку медучреждений. Подготовились?
— В конце марта вопрос ковида, наконец, вышел за пределы общественного здоровья. До тех пор все министерства патерналистски переложили ответственность на Минздрав. Сама история с закупками средств индивидуальной защиты (СИЗ) чего стоит. Полтора месяца мы перебрасывались с Минэкономразвития, а потом с Минфином документами о том, сколько и чего нужно купить. Все их вопросы были адекватные и правильные: почему 15 тысяч халатов, почему определили 54 учреждения? Они не хотели брать ответственность на себя. А я, например, не мог подтвердить 54 учреждения, определенные штабом, который за это ответственности не несет. Наконец, появился вопрос, почему СИЗ до сих пор не закуплены. Но полтора месяца мы не могли даже получить те первые 35 миллионов гривен на минимально необходимое. Мы их получили тогда, когда сеть из 54 опорных учреждений превратилась уже в 175, и это потеряло актуальность. На эти деньги уже новое руководство Минздрава, наконец, решило закупить костюмы. Это отдельная история, о которой уже много сказано.
Поэтому в тех условиях и с тем состоянием государства решения могли быть приняты такие или немного лучшие. Наибольшей проблемой была имплементация. Наша проблема не в законах, а в их выполнении. Ну и в коммуникации, конечно.
Местные органы власти в начале эпидемии ковид проявили высокий уровень патернализма относительно центра. Все резко начали требовать: дайте инструкции, распоряжения. Хотя у них есть куча инструкций (например, относительно дезинфекции). Надо было просто поднять правильных людей.
Дальше. По внутренним документам, каждое учреждение здравоохранения должно иметь, по меньшей мере, месячный запас СИЗ. У кого они были? Все начали говорить, что это Минздрав им не дает. Но это вообще не его функция. Минздрав должен выбить бюджет, создать условия. Это так налажена хозяйственная деятельность: все покупается сегодня на сегодня или вообще не покупается, и тут вдруг понадобилось. На самом деле это проблема органов местной власти и учреждений здравоохранения, которые абсолютно независимы от Минздрава.
— В начале карантина, несмотря на запретные распоряжения, СИЗ из страны повывозили.
— Это отдельная, уже исследованная история. Конечно, повывозили. Потому что, несмотря на нашу формулировку «запретить возможность экспорта СИЗ», 3 февраля вышло распоряжение правительства — «Минэкономразвития рассмотреть возможность запрета». Возможность рассматривали полтора месяца. Потом обратились к нам: обоснуйте, что не хватает СИЗ. Мы обратились ко всем производителям, они сказали, что склады у них опустошаются ежедневно. Сколько надо?
И тут снова проблема. Сколько СИЗ надо в стране против эпидемии ковид? Никакого документа нет. Считать маски на все население? На больных? На врачей? Или только на врачей, которые с ковид работают? А это — финансовое дело. За каждую подпись — ответственность. Я подпишу два миллиона масок, и потом ко мне придут.
Мы пишем, что, по таким-то данным, у нас такая-то потребность, и целесообразно запретить экспорт в ближайшее время. А нам: так запрещать или нет? Тем временем караваны идут. Караваны прошли, правительство сменилось. И в тот же день одним из первых решений нового премьера стал запрет экспорта. И никаких обоснований не надо. Просто выполнить политическое распоряжение. И делать это должно было МЭРТ, а не наше министерство.
— Что все-таки стало последней каплей для вашего увольнения?
— Последней каплей стал вопрос закупки тестов для использования в системах «Джин-эксперт» для туберкулеза. Таким образом хотели расширить доступ к тестированию. Идея хорошая. Ситуация была конфликтная.
Была рабочая группа по Всемирному банку. Я пришел как ответственный координатор направления общественного здоровья, как человек, который ставит подпись под документами. И вдруг выносится решение на миллионы долларов, о котором я впервые слышу, но должен его верифицировать. Мы общались на повышенных тонах. Я вышел из кабинета и принес очередное заявление на увольнение.
Документ мы написали, подали. Что дальше, я не знаю.
Я ушел еще и потому, что не чувствовал никакой поддержки. Меня могли подставить с любым документом, которых я в день подписывал сотни. Я знал, что на меня в будущем могут «закинуть» фонд ковид. А работать в условиях, когда уже не имеешь доверия, невозможно.
— Сейчас в ковидный фонд залезли, чтобы повысить тарифы.
— На ковид подписали миллионы долларов Всемирного банка. Это не бюджетные средства. Я не понимаю, как они сейчас формируются. На переговорах Всемирный банк обещал уже сейчас дать НСЗУ 15 миллионов долларов только на компенсацию ковид. Чтобы не создавать дополнительной нагрузки на госбюджет.
— Вы сказали о начале второй волны. Что сейчас будет?
— Все страны говорят о второй, третьей волне. ВОЗ тоже об этом предупреждает. Я не эпидемиолог. Всегда говорил, что на меня можно рассчитывать как на управленца и честного человека, который болеет за дело. Я могу учиться, но не ожидайте от меня прогнозов.
— Однако вы много общались с эпидемиологами и точно знаете больше, чем обычный человек.
— Стратегии борьбы с ковид нет. Если бы меня спросили, нужна ли она, я бы сказал, что нет. Нужен план, который можно оперативно менять, согласно эпидемическим показателям. В арсенале государства, Минздрава есть довольно ограниченное количество инструментов, о которых уже все знают. Каких-то суперинноваций мы сейчас не изобретем. Все это происходит на фоне очень негативных экономических показателей. С самого начала карантина бизнес наседал: откройте то, се. Это было давление по всем возможным каналам для лоббирования каких-то преференций. Поэтому всем обещали, что откроют, бизнесы каким-то образом заработают, и рабочая сила потечет.
То, что сейчас публично пропагандируется, с точки зрения политики — правильно. С точки зрения эффективности — зависит от выполнения.
Первое. Адаптивный карантин перекладывает ответственность на местные органы власти. Государство, в нашем случае Минздрав, наблюдает, мониторит, верифицирует данные и дает волшебный пендель, если нужно. Это, в принципе, правильно.
Второе. Правительство приняло условную стратегию. До 31 июля будет продолжаться адаптивный карантин. Если бы я сейчас был в министерстве, то вздохнул бы с облегчением. Есть полтора месяца, чтобы закрыть все дела, немного перегруппироваться, продолжить собирать качественную аналитику, тестирование и за две недели до 31 июля выйти с новым решением. Все инструменты местным органам власти предоставлены. Риск в том, что они разные по своей структуре, состоятельности и пониманию ситуации. Разные эпидемиологические комиссии будут принимать решения тоже по-разному. Если в какой-то области возникнет вспышка коронавируса, здесь уже должен быть волшебный пендель от Кабмина. Такая тактика коронавируса. Возможно, готовится стратегия. Но если в Кабмине до сих пор нет стратегического плана деятельности на 2020 год, то можно ли говорить о стратегии борьбы с коронавирусом?