Александр Виленкин |
Эта история развивалась в точном соответствии с жанром новогодней или рождественской сказки. В некоем царстве, в некоем государстве жил-был талантливый мальчик. Когда он вырос, злые люди не дали ему заниматься любимым делом, и мальчику пришлось оставить родной дом и уехать далеко-далеко, за синие моря, за дальние леса. На чужбине он не зарыл свой талант в землю, а трудился изо всех сил, за что добрая волшебница и наградила его уважением и известностью во всем мире. Добро, как и положено, полностью восторжествовало.
— А как же зло? — спросят читатели. — Оно наказано или нет?
Честно сказать, я не знаю, как ответить на этот вопрос. Лучше я расскажу реальную историю знаменитого космолога Александра Виленкина, а читатели пусть судят сами.
Итак, наш герой родился в Харькове, окончил здесь школу, а потом, в 1971 году, Харьковский государственный университет. И хотя его отличная учеба предполагала успешную научную карьеру физика-теоретика, на родине ему не удалось проработать по специальности ни одного дня, и в 1976 году юноша эмигрировал в США. Уже в следующем году он получил здесь ученую степень доктора наук, а еще через год занял место профессора в университете Тафтса в Медфорде (США, штат Массачусетс), где работает и поныне. Мировая известность пришла к нему в 1982 году, когда на страницах журнала «Physics Letters» он опубликовал статью «Творение Вселенной из ничего». Сейчас Виленкин входит в число самых знаменитых космологов мира. Германская Bild der Wissenschaft даже написала, что «…в своей гениальности Виленкин не уступает Стивену Хоукингу, но ему мешают излишняя скромность и стеснительность».
Кто учил будущего выдающегося космолога? Догадывался кто-нибудь в те далекие годы о мере его одаренности? Почему не смог найти себе применение на родине? Ответы на эти вопросы я и искала у друзей его школьных и студенческих лет, которые до сих пор хорошо помнят Сашу, хотя со времени его отъезда прошло уже почти тридцать лет, и в Харьков он не приезжал ни разу.
Александр Песин: «Мы все бредили физикой»
(Кандидат педагогических наук, заведует созданной им в Харьковском национальном университете лабораторией методики преподавания физики в средней школе, автор учебника «Азбука физики для малышей». Научные интересы — обучение физике в раннем возрасте, проблемы моделирования в обучении, физический эксперимент в школе.)
— Мы с Сашей учились в знаменитой тогда физико-математической школе №27, которая была организована совместными усилиями Харьковского государственного университета и Украинского физико-технического института. Здесь все было иначе, чем в обычных школах, — другие программы, учебники, прекрасно оборудованные физические лаборатории, молодые ученые в качестве преподавателей и ученики, влюбленные в физику и математику.
Прекрасно помню, как мы ходили на экскурсию в легендарный УФТИ, который тогда был сверхсекретной организацией. Сам Антон Вальтер, один из основоположников научной школы ядерной физики, встречал нас тогда в своем кабинете, водил по институту, все рассказывал и показывал. А с каким увлечением мы слушали лекцию о достижениях ученого с мировым именем Моисея Каганова, который сказал нам: «Ребята, в физике уже очень много сделано, но за пределами познанного остались еще космология, а также мир атомов и суперэлементарных частиц. Это останется на вашу долю».
Может быть, Саша тогда и заинтересовался космологией? Кстати, Моисей Исаакович создал тогда при городском обществе «Знание» очень популярный в городе Клуб любителей фантастики, где среди прочих обсуждалась и тема «Можно ли вычислить возраст Вселенной?».
Несмотря на напряженную учебу, мы не замыкались только на науке — занимались спортом, часто ходили всем классом в театры и на концерты, прекрасно знали литературу, увлекались поэзией Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама. В школе часто устраивались конкурсы на лучшего чтеца, помню, как я читал там стихотворение Бориса Чичибабина «Мороз и солнце». А какими интересными были вечера! Я хорошо помню, как прекрасно пели на них Володя Лапшин (сейчас генеральный директор УНЦ ХФТИ) и Володя Семиноженко (ныне генеральный директор НТЦ «Институт монокристаллов»). Правда, Саша редко принимал участие в такого рода мероприятиях. Он был тогда тихим, очень мягким и добрым парнем. А уж застенчивым!.. Чуть что — сразу рдел, как редиска.
Он был отличником, в школе вообще было много одаренных ребят. Например, с нами учился Сережа Кравцов, который тоже мог стать физиком высочайшего уровня. В выпускном классе он получил приглашение на учебу в Московский физико-технический институт лично от Петра Леонидовича Капицы и одновременно стал мастером спорта в велоспорте. Сережа выбрал спорт и потом не раз был призером чемпионатов мира.
Мы просто бредили точными науками. Харьков был тогда одной из мировых столиц физики — здесь было осуществлено расщепление ядра, по улицам этого города ходили Нильс Бор, Дирак, Гейзенберг, Ландау, Лившиц, Синельников… Затаив дыхание, мы смотрели фильмы о физиках — «9 дней одного года», «Еще раз про любовь», читали книги о них. После окончания школы чуть ли не всем школьным выпуском поступили в университет. После окончания университета я служил два года в армии, офицером в военной части на острове Ханка. Последний раз встретил Сашу случайно, в трамвае. Он сказал, что уезжает, потому что ему «в этой стране делать нечего».
Сейчас 27-я школа стала лицеем. Здесь сохраняются многие замечательные традиции, хотя уровень обучения все-таки падает — по-другому и быть не может, если страна стоит на коленях. Другое дело, что темпы этого падения все-таки намного меньше, чем в любой другой школе Харькова. Очень многие выпускники прошлых лет уехали из Украины, работают в научных центрах Англии, Германии, Франции, США, Канады. Сейчас даже создан Международный фонд выпускников «Лицей-27», который учредил наш бывший учитель математики Аркадий Столин. А нынешние ученики, даже самые одаренные, в науку идут нечасто.
Владимир Гвоздиков: «Его просто вытолкнули из страны»
(Доктор физико-математических наук, профессор кафедры теоретической физики ХНУ. Научные интересы: сверхпроводимость, квантово-осциляционные эффекты, низкоразмерные системы, то есть физика конденсированного состояния.)
— С Сашей Виленкиным и другими ребятами из 27-й школы — Димой Ефремовым (работает в США), Юрой Забродским (работает в Канаде) и Сашей Рожавским — я познакомился и подружился в университете. Когда на втором курсе нас распределяли по специальности, именно под влиянием Саши я выбрал кафедру теорфизики, она называлась тогда кафедрой статистической физики и термодинамики и была одной из самых сильных в Союзе. Ее основал и до 1968 года ею руководил академик Илья Лифшиц, удостоенный в 1967 году Ленинской премии за создание электронной теории металлов. Лекции нам читали такие выдающиеся ученые, как Арнольд Косевич, Эммануил Канер, Моисей Каганов, Валентин Песчанский, Виктор Цукерник (работает в Израиле), Владимир Галайко, Игорь Фалько (работает в Германии).
Кстати, Э.Канер, возглавлявший одновременно отдел в Институте радиофизики и электроники, стал потом руководителем Сашиной дипломной работы. Она была посвящена эффекту рассеяния электронов на поверхности металла и в соавторстве была опубликована в ЖЭТФе. На третьем курсе Саша познакомился с молодым талантливым физиком Петром Фоминым, который работал тогда в УФТИ и увлек его своими идеями квантового подхода к гравитации и космологии (сейчас Петр Иванович член-корреспондент НАНУ, сотрудник Института теоретической физики в Киеве).
Все годы учебы в университете Саша был отличником. Он жил на улице Свердлова в коммуналке, в одной комнате с родителями и маленькой сестрой. Работать и учиться в таких условиях непросто, но он выработал в себе умение концентрироваться в любой обстановке. Часто его можно было видеть погруженным в размышления на вечеринке, в очереди, в толпе. Он даже завел специальную записную книжку, куда заносил свои мысли. Хотя память у него была прекрасная. Я помню, университетские психологи попросили как-то нескольких студентов, в том числе нас с Сашей, принять участие в эксперименте на запоминание совершенно бессмысленных звукосочетаний. Из всех участников у него оказались самые лучшие показатели.
Только не подумайте, что он слыл букой, человеком не от мира сего. Да, он был не очень разговорчивым, его нельзя было назвать душой компании, но он отличался хорошим чувством юмора, охотно шутил в обществе близких друзей.
Например, как-то Саша достал редкую тогда книгу Зигмунда Фрейда «Лекции по введению в психоанализ», где, в частности, речь шла о сновидениях как проявлении подсознательной жизни человека. Мы изучили этот труд и, как сейчас бы сказали молодые, для прикола с большим успехом «трактовали» сновидения своим однокурсникам и однокурсницам. На четвертом курсе Саша уговорил меня пойти в университет на праздничный вечер, что вообще-то было для него нехарактерно. Оказалось, ради встречи с понравившейся ему девочкой Леной с биофака. Мы исполняли свой привычный «номер» — толковали Ленины сновидения, и в это время к нам подошла ее подруга, которая потом стала моей женой. Конечно, Саша был свидетелем на нашей свадьбе.
Хотя с тех пор прошло уже почти три десятилетия, многие эпизоды стоят у меня перед глазами. Например, мы часто играли с Сашей в шахматы, причем не на результат, а на качество. Если кто-то делал ошибку, то ее прощали и вместе разбирали, как продолжить партию лучшим образом. В связи с этим он вспоминал Эйнштейна, который не любил шахматы за дух соперничества. Помню, как мы готовились с ним к летней сессии в парке под деревьями и нашли 17 рублей, на которые сразу же купили два томика Ахиезера-Берестевского по квантовой электродинамике. А однажды на какой-то студенческой вечеринке в связи со своей влюбленностью он первый и последний раз за время нашей дружбы спел мне тихо, почти на ухо «Надежды маленькой оркестрик под управлением любви» Окуджавы.
Мы учились с большим увлечением. О будущем трудоустройстве стали задумываться только на последнем курсе. Профессор Э.Канер хотел взять Сашу научным сотрудником в теоротдел ИРЭ АН УССР, но у него не получилось. Тогда он решил взять его к себе в аспирантуру, Саша уже сдал все необходимые экзамены, но аспирантуру… ликвидировали. Его хотел взять в университет тогдашний заведующий кафедрой теорфизики Игорь Фалько, но хлопоты были безуспешными. Безрезультатными оказались также все попытки ряда видных ученых устроить Сашу в физико-технический институт низких температур. Удивительным образом перед Виленкиным закрывались все двери! Позже, в одном из своих интервью для зарубежной прессы, Саша говорил, что таким образом ему мстило КГБ, поскольку он отказался стать осведомителем. Но тогда я этого не знал.
Ситуация усугублялась тем, что из-за перенесенной в детстве болезни он был освобожден в университете от занятий на военной кафедре и, соответственно, когда его призвали в армию, ему пришлось служить не офицером, как остальные, а рядовым. Причем и здесь его преследовал злой рок — он попал в стройбат. Не надо вам, наверное, объяснять, что за публика бывала обычно в стройбатах. Когда мы узнали, что Саша на себе испытывает все «прелести» армейской дедовщины, то втроем — Саша Рожавский, Юра Забродский и я — поехали к нему в часть, под Конотоп, чтобы морально поддержать и поговорить с офицерами. Правда, к тому времени у него уже нашлись заступники, но хлебнуть пришлось сполна.
Проблемы с трудоустройством продолжились у Саши и после армейской службы. А ведь во время учебы мы были абсолютно уверены, что нас ждет замечательное будущее, связанное с интересной работой. К физикам в стране относились тогда с особенным уважением — как к интеллектуальной элите общества. Но по сути дела, ему так и не позволили заниматься наукой. Неофициально он, конечно, ею занимался — физику-теоретику для работы достаточно головы, бумаги и карандаша. А работал где придется, например сторожем в зоопарке — это совсем рядом с университетом. Я приходил к нему. Он сидел среди клеток со зверями и писал формулы. Тогда, видимо, и принял окончательное решение об эмиграции. Так получалось, что все обстоятельства жизни просто выталкивали его из страны. И спустя пять лет после окончания университета, пять лет безрезультатной борьбы за возможность работать физиком, он эмигрировал.
Когда Саша в 1976 году уезжал из страны, для меня это было все равно что он улетел на Марс. Мы оба были уверены, что расстаемся навсегда и больше никогда не увидимся. Так, собственно говоря, и получилось. Саша впоследствии ни разу не приехал в Харьков, не удалось нам встретиться и во Франции — во время моей первой загранкомандировки в эту страну, мы разминулись с ним буквально на один день.
Нужно заметить, что ко времени отъезда Саша хорошо знал английский язык — не совсем тривиально для того времени. Дело в том, что в нашей компании был тогда некий Боб Тенсор. Его отец Джек Тенсор, коренной американец, в 30-е годы по идейным соображениям уехал из США в Союз, осел в Харькове и стал преподавать здесь на курсах английского языка. Эти курсы еще в студенческие годы и закончили Виленкин и Рожавский. Любопытно, что «идейный коммунист» Джек Тенсор вскоре захотел вернуться на родину, но ему удалось это сделать только в конце 70-х годов, уже пожилым человеком.
Я думаю, что работа Саши сторожем в зоопарке — это уже был некий демарш. Его отношение к окружающей нас действительности эволюционировало у меня на глазах. Например, в разгар своих бед он как-то сказал, что перестал понимать преимущества социализма. Причем ни антисоветчиком, ни диссидентом он никогда не был. Я понимал, что с ним происходят ужасные вещи, но мне казалось тогда: это какая-то чудовищная несправедливость, судьба должна ему улыбнуться, и эмиграция — это слишком резкий шаг. Мы не раз обсуждали с Сашей его выбор, но он был человеком достаточно твердым и, приняв решение, уже не сомневался в его правильности.
Он уехал, и на какое-то время вообще выпал из поля зрения — это сейчас можно легко зайти на сайт его университета или написать электронное письмо, а тогда… Все, что касалось Саши, мы, друзья, поначалу узнавали от его мамы. Родители остались в Харькове — отец, Владимир Львович, доцент геолого-географического факультета, фронтовик, член партии, человек старой закалки, не захотел эмигрировать. Впоследствии у него из-за отъезда сына были неприятности.
…В моей домашней библиотеке до сих пор есть несколько книг по общей теории относительности и гравитации, которые были приобретены в годы нашей дружбы с Сашей. Я помню, как мы вместе их читали и обсуждали. Саша вообще в моей жизни человек ключевой, но переписываемся мы лишь изредка и, что характерно, по-английски. Иногда он звонит. А вообще сейчас у меня друзей-однокурсников за границей живет больше, чем осталось в Украине. Это трагедия нашего поколения.
Полет над гнездом кукушки
— Владимир Михайлович, — спрашиваю я профессора Гвоздикова, — как теперь ясно, драматическая судьба Александра Виленкина — не исключение. Он был одним из первых, но далеко не последним талантливым физиком Харькова, который был вынужден покинуть родину. Можно назвать это «утечкой умов», можно — «исходом». Уезжают ли сейчас ваши выпускники?
— По сути, сейчас наша кафедра теоретической физики работает на Запад. Уезжают практически все способные ребята, желающие посвятить свою жизнь физике. Например, в прошлом году одного студента пригласили в Англию, в Ланкастер, двоих — в Швейцарию. Зарубежные исследовательские центры сами просят: дайте нам ваших толковых ребят, студентов, аспирантов, исследователей. В Советском Союзе во многом благодаря школе Ландау, начинавшейся в Харькове в довоенные годы, был заложен мощный фундамент физического образования, до сих пор приносящий свои плоды, вопреки всем бедам нашего общества. Посмотрите, среди авторов ведущих научных мировых журналов по физике — огромное число наших бывших (и настоящих) соотечественников, среди которых немало харьковчан.
Правда, если раньше наш физфак выпускал около 200 человек в год, и крупнейшие харьковские НИИ, например, Институт монокристаллов, ХФТИ, ФТИНТ и ИРЭ, абсорбировали всех, то сейчас на этот факультет принимают около 85 студентов, и работы для них в Харькове практически нет. Если к этому прибавить прогрессирующее старение профессорско-преподавательского состава, то можно сказать, что фактически речь идет о разрушении факультета. Самое страшное, что сейчас происходит и что приведет к необратимости процесса распада, — это полное разрушение научных школ. Создается впечатление, что с уходом поколения 50-летних физическая наука и образование в Украине закончатся. Во всяком случае, ту интеллектуальную научную ауру, которая была, когда мы с Сашей были студентами, восстановить уже не удастся.
— А чем, собственно говоря, грозит обществу потеря физических школ?
— Без научных школ невозможно не только развитие науки, становится проблематичным поддержание общего интеллектуального уровня общества в целом. Восстанавливать науку без научных школ очень сложно, поскольку далеко не все можно освоить по книгам и журнальным статьям. В науке, как и любом творческом процессе, есть свои know-how, которые передаются только от учителя к ученику.
Между тем даже привычная бытовая электроника, холодильник или автомобиль — все это результат освоения человеком физических законов. В каком-то смысле беда физики состоит в том, что «наработанных» ею открытий так много, что хватит для внедрения в технологии на десятилетия вперед. Поэтому создается иллюзия, что на нынешнем этапе без физики можно обойтись. В какой-то мере это общая тенденция, но в нашей стране она сильно усугубляется экономическими трудностями.
Только один пример. Уже сегодня 100% комплектующих для компьютеров импортируется в Украину из других стран. Сейчас у нас еще есть специалисты, способные собрать и починить ПК нынешних поколений. А что будет завтра? Американцы подсчитали, что так называемый силиконовый путь, то есть создание чипов на основе кремния, экономически и технологически исчерпает себя примерно к 2010 году. На смену ему придет квантовый компьютер, который откроет перспективу создания суперкомпьютера с невиданными доныне возможностями. Одно из центральных направлений современной физики — физика конденсированного состояния — как раз и является основой создания элементной базы для такого квантового компьютера. Если ситуация с физикой в Украине не изменится, то у нас вскоре не найдется людей, которые вообще будут понимать, что такое квантовый компьютер.
— Однако миграция умов стала сейчас обычным явлением во всем мире. Покидают родину ради возможности работать не только украинские ученые.
— Конечно, специалисты из многих стран, в том числе вполне благополучных европейских, уезжают в США. Причина одна — огромные средства, которые богатейшая страна мира вкладывает в науку. Американский бюджет на науку на текущий финансовый год составляет 264 млрд. долларов только государственного финансирования, а есть еще монстры типа IBM, которые содержат свои собственные исследовательские центры.
Недавно в журнале американского физического общества Physics today была опубликована статья с анализом числа защит РhD-диссертаций в США за последние десять лет. В 1992 году здесь было защищено около 10 тыс. диссертаций, выполненных американцами и около 4 тыс. — эмигрантами, приезжими. В 2002 году количество американцев-диссертантов снизилось до 8 тыс., а эмигрантов-диссертантов увеличилось на то же число. Американцев тревожит такая тенденция, ибо они не хотят утратить лидерство в мировом научно-техническом прогрессе.
Действительно, миграция ученых — это глобальный процесс, но наша трагедия состоит в том, что в Украине она происходит на фоне разрушения физики и науки вообще. Между тем, если прикинуть, то для спасения науки и образования в переходный период государство могло бы потратить не такие уж большие деньги.
Александр Виленкин: о Вселенной и о себе
— Александр, что именно побудило вас заняться космологией?
— Еще во время учебы в последнем классе школы я изучал теорию относительности Эйнштейна вместе с моим другом Сергеем Трубниковым. Мы читали книгу «Математическая теория относительности» Артура Эддингтона, обсуждая главы по мере прочтения. Я был очарован красотой теории и в особенности тем обстоятельством, что она может быть использована для изучения Вселенной в целом, начиная от ее зарождения и Большого взрыва. Я думал, что возможность участвовать в этом изучении и способствовать созданию чего-нибудь нового — это и есть предел счастья.
— Способен ли в принципе человек, являющийся частью мироздания, понять целое? Или он обречен на догадки, которые никогда не сможет проверить? Не является ли космология крайним пределом, до которого простирается возможность познания?
— Я думаю, что о Вселенной мы знаем уже поразительно много. Сомневаюсь, что мы когда-нибудь достигнем полного понимания, но верю, что уже близки к тому, чтобы ответить на глобальные вопросы вроде «Было ли у Вселенной начало?», «Закончит ли она когда-нибудь свое существование?», «Имеет ли Вселенная конечные пределы или она бесконечна?».
— Читаете ли вы лекции студентам? Волнуют ли их судьбы мироздания?
— Я преподаю аспирантам. Многие из них просто очарованы космологией и хотят проводить исследования в этой области. Я всегда пытался убедить их, что лучше специализироваться в более практичной области физики, например, биофизике. Конкуренция в области космологии очень жесткая, поэтому идти в нее должны только те, кто чувствует к ней «роковую тягу».
— Согласно вашим теориям, существует бесконечное множество параллельных миров, населенных нашими двойниками. Не кажется ли вам, что жизнь в Харькове в каком-то смысле была вашей «параллельной Вселенной»?
— Я уверен, что в «параллельной Вселенной» я все еще охраняю зоопарк…
— Есть ли в ваших гипотезах место Творцу?
— Наука всегда начинает с допущения, что любой феномен имеет естественное объяснение. Некоторые вещи кажутся настолько таинственными, что наводят на мысль о существовании Бога, но число таких феноменов постепенно сокращается. Один из примеров — это начало Вселенной. Долгое время было трудно представить, как его можно описать с помощью научной теории, но теперь мы знаем, что это возможно. Таким образом, вслед за Лапласом можно сказать, что пока мы не нуждаемся в гипотезе о существовании Бога. Тем не менее было бы глупо говорить, будто наука доказала, что Творца не существует. Два вопроса — о природе вероятностей в квантовой механике и сущности сознания — до сих пор не имеют ответов. Не известно, будет ли физика способна когда-нибудь ответить на них, но ученые определенно будут продолжать делать попытки.
— Если бы вам довелось задать три вопроса волшебнице, знающей все на свете, о чем бы вы ее спросили?
— Во-первых, какие параметры, называемые нами «природными константами», в самом деле являются постоянными, а какие только кажутся нам таковыми, потому что постоянство им придает лишь «выбранное» нами место наблюдения Вселенной? Быть может, окажись мы в другой части Вселенной, те же самые константы примут совсем иное значение? Во-вторых, я спросил бы волшебницу, почему в мире квантовой физики мы вынуждены оперировать вероятностными понятиями и оценками? Наконец, меня интересует, в чем заключена природа сознания?
— Как бы вы продолжили фразу «Жизнь — это…»?
— Боюсь, я недостаточно мудр, чтобы ответить на этот вопрос.