РАСПЛАЧИВАТЬСЯ ДОЛЖНЫ... ДЕТИ?

Балаховская общеобразовательная школа социальной реабилитации в Петровском районе Кировоградской области на определенное время дает приют детям-ворам, нищим, бездомным путешественникам. Здесь они учатся в школе, посещают разнообразные кружки, здесь, как в большом родительском доме, о них заботятся, приучают к труду, воспитывают. Карцер, оборудованный еще во времена ее основания, уже давно забыл о своем назначении и привык к пустоте, а высокий каменный забор настораживает только с первого взгляда. Но дети попадают сюда только по судебным приговорам, а в судах хватает хлопот и без них. Вот и остается школа заполненной лишь на одну треть, тогда как на улицах без крыши над головой проживают тысячи обездоленных юных граждан Украины...

Здесь такой комок горя... А говорят:
так это ж бандиты...

Мальчика и молодого мужчину, наших попутчиков по переполненному сельскому автобусу, неожиданно пришлось встретить еще раз — в кабинете директора Балаховской школы социальной реабилитации Александра Георгиевича Скорынина. Оказалось, что это совсем не отец и сын, как подумали мы о них еще на автостанции: работник детского приемника-распределителя привез сюда из Винницы нового ученика. Четырнадцатилетний пятиклассник Витя Кищенко, который знал таблицу умножения до семи, а курил еще с первого класса, по решению суда должен прожить здесь два с половиной года. За то, что вдвоем с другом съел 20 пачек мороженого, украденного вечером в магазине. Лакомиться конфетами и ситро было уже некуда, и это вещевое доказательство, так и не продегустированное, забрали утром милиционеры. По следам в снегу, которые вели от ограбленного магазинчика к дому Витиного друга, найти воров нетрудно...

Короткое удовольствие прохладного наслаждения потонуло в горечи разлуки с двумя младшими братьями и мамой, которая должна растить их на скромный заработок от сезонных полевых работ и пенсию за мужа, умершего пять лет назад. А к этой горечи прибавился еще страх неизвестности, и мальчуган с таким растерянным детским взглядом едва сдерживал слезы. Но достаточно было директору расспросить Витю о домашнем хозяйстве, предложить поработать на школьной свиноферме, поинтересоваться, как ему лучше — бросить курить сразу или постепенно, выкуривая по сигарете в день, как напряжение куда и делось.

Когда Витю увели устраивать на новом месте, я начала разговор с Александром Георгиевичем.

— Вы тоже, хоть и в другой роли, но когда-то оказались в этой школе впервые. Как к ней привыкали?

— Когда в 1960 году я приехал сюда после окончания Кировоградского пединститута преподавать английский язык, это была школа-интернат для сирот. Оборванные дети встретили не очень приветливо: «Не надо нам никакого английского!». Хорошо, что учебник имел только я, поэтому все писал на доске, а их заставлял переписывать, и хоть так они замолкали и давали возможность как-то вести уроки. Вот эти мои «курсы молодого бойца» завершились на воде. В конце учебного года вызвал директор: «Вы хорошо поработали, вот и отдохнете хорошо». И на месяц послал меня одного вместе с тридцатью самыми отчаянными озорниками в Крым. По неопытности я взял билеты не на прямой поезд в Симферополь, и пришлось целый день пробыть в Днепропетровске. Ребята предложили пойти на пляж, и мы через весь город пошли к Днепру. Там как бросились мои дети в речку, расплылись кругом, а я, бедный, бегаю туда-сюда, потерял над ними контроль. Толя Шейко, трубач, говорит мне: «Не переживайте, сядьте здесь под деревом и ждите. В пять вечера я протрублю — и все будут здесь». Так оно и вышло.

А уже в Крыму (мы жили в поселке Приветное в палатках) я каждый день преодолевал с ребятами пешком трехкилометровое расстояние до моря. Они плавали хорошо и однажды позаскакивали прямо в штормовые волны. Я — за ними, а они: «Александр Георгиевич, возвращайтесь, а то еще утонете...» Тот отдых я запомнил навсегда, во-первых, потому что выжил, а во-вторых, из самых тяжелых подростков сформировал коллектив: мы там на разнообразнейших соревнованиях занимали все первые места.

Когда я работал уже старшим воспитателем, в 1968 году пошли разговоры, что из нашей школы будут делать тюрьму. Никто не знал, какая спецшкола здесь будет, но все боялись: ибо и высокий кирпичный забор начали строить, и штрафную комнату (карцер) открыли. Реорганизация школы длилась целый год. Меня назначили заместителем директора.

Прислали первых детей — двенадцатилетних подстриженных «под ноль» пацанов. Их — четверо, а наш коллектив — человек сто. «Думаете, напугали этим забором? Мы в этой спецшколе и дня не будем!», — заявили нам сразу. После обеда вывели их подметать двор. Слышу — кто-то кричит: «Бегство!». Двое перепрыгнули через забор. Как сейчас вижу: бежит директор школы, за ним десяток педагогов... Охранники поймали беглецов, впервые посадили в штрафную комнату. А мы уже потом дежурили здесь день и ночь. Детей становилось все больше.

В 1975 году директор вышел на пенсию, а его место предложили мне. Я согласился, но потом четыре часа ходил по степи и раскаивался. Но меня поддержал коллектив: я же вырос на их глазах. Теперь уже мог воплощать все свои идеи и перевернул здесь все с ног на голову.

— Как же вы это делали?

— Я понимал: без детского коллектива здесь ничего не осуществишь. Откровенно скажу: действовал немного по Макаренко. Избрали в классах командиров, их заместителей, чтобы через них влиять на детей. Самое главное: наладили дисциплину. До этого грубость среди учеников была невероятная, молодые учителя не хотели идти на работу. Да и воспитатели стали более ласковыми с детьми. Я уже мог полдня спокойно работать без единого учителя и воспитателя.

— Вы так рассказываете, будто все совершалось, как по графику, совсем просто и легко. А трудности?

— Ой, их было очень много. Помню, трое убежали в двадцатиградусный мороз. Мы всю ночь искали их всюду, а обнаружили только утром в скирде. Можете себе вообразить то напряжение...

Еще случай. За парнем из Сибири гонятся наши дежурные по режиму, а он добежал до речки, оглянулся и кричит: «Возвращайтесь, сибиряки не сдаются!» И в холодную воду. Переплыл, помахал рукой...

Поймали другого парня, приводят ко мне. «Почему, что произошло?» — спрашиваю. Он расплакался и говорит: «Год в школе — ни одного письма. Второй год — тоже. Другие едут на каникули, а я здесь остаюсь. И я решил убежать домой, посмотреть на свой двор — как там мои собачка и кошечка... Съездил, посмотрел. Теперь делайте со мной, что хотите...» А на третий год пребывания этого парня в нашей школе звонят мне с проходной: «Приехала мать Мережко, пьяная — еле на ногах держится, что с ней делать? Я сгоряча сказал, что никаких свиданий, отправить ее домой. Но пока трубку положил, подумал: этот же ребенок не видел мать два с половиной года...

У нее на руках ребенок восьмимесячный, а парень, девятиклассник, бросился к ней, прислонился... И на меня посматривает — ему же и стыдно за мать, и от радости тает. Хорошо, что я это свидание разрешил... Через три месяца мама Виталия Мережко сгорела от водки.

У этих детей или нет родителей, или есть очень плохие, которые забыли о них, даже теплого словца не напишут. Я работаю директором этой школы 26-й год, и с каждым годом жизненные истории наших учеников все страшнее — сплошное лишение родительских прав из-за наркомании и алкоголизма. Но, несмотря на все это, самое дорогое для детей — их родители. И ни в коем случае нельзя сказать о них что-то отрицательное. Я говорю детям: ваши родители — больные, а болезнь — это большое горе...

— Такой аккуратный хлев и чистеньких откормленных поросят, которых мы увидели на школьной свиноферме, встретишь только у хорошего хозяина...

— У нас есть и кроли, и куры. Возле самой школы большой приусадебный участок — четыре гектара: там виноградник, сад хороший, все огородные культуры выращиваем. На 25 гектарах земли посеяли ячмень, пшеницу, сорго (веники делаем и продаем). Еще взяли 50 гектаров подсолнуха. Все это нам нужно с детьми (а их у нас не больше пятидесяти) прополоть и привести в порядок.

— А ученики не протестуют, дескать, мы не рабы, чтобы так трудиться?

— Ну, во-первых, больше четырех часов в день они не работают. И не на кого-то там, а на себя. А во-вторых, после того как соберем урожай, на Празднике труда по приказу директора школы самым старательным труженикам вручают призы: часы, цепочки с крестиками, мячи, альбомы и так далее (прежде чем закупить эти подарки, учителя незаметно расспрашивают, кто что хочет). Три года подряд мы выращивали даже шелкопрядов. Привезли нам два спичечных коробка, а их содержимое «расселилось» потом на стеллажах в спортзале, мастерских, коридорах. Дети шесть раз в день ездили с мешками рвать в посадках листья шелковицы. Ну, это дело очень волокитное.

— Если к этим сельскохозяйственным навыкам добавить еще и рабочие, приобретаемые у станков в школьных мастерских, и художественные (кружок инкрустации соломкой), то выпускники Балаховской школы социальной реабилитации возвращаются домой настоящими мастерами. Уже сумеют заработать на хлеб...

— Это действительно так. Но здесь сразу возникает проблема: куда потом этих детей отправить? У многих матери — алкоголички, которые за три года ни разу не проведали своих детей. И сейчас неизвестно, где блуждают. У кого-то родители находятся в колониях.

Вы знаете, наши дети — это такой комок горя... А о них говорят: бандиты... Я изо всех сил стараюсь, чтобы где-то как-то пристроить каждого после школы. За 30 лет мы выпустили в жизнь три с половиной тысячи детей с трудными судьбами, из них 30% попали потом в спецучилища и колонии, а остальные стали нормальными людьми. Я храню письма и тех, и других.

— Вы сказали, что в вашей школе сейчас не больше 50 учеников. А на какое количество детей она рассчитана?

— На 140—160 мест.

— И это при том, что в каждом городе сейчас встречаешь детей, живущих просто на улице и неизвестно чем занимающихся... Что бы вы сделали для изменения такой нелогичной бесчеловечной ситуации, если бы имели такую возможность?

— Мне кажется, что решить это не так уж и сложно. На месте глав госадминистраций (районных или городских) я бы дал задание отделам народного образования и другим службам, которые отвечают за детей, взять на учет все неблагополучные семьи, чтобы иметь верное представление. Потом разобраться с каждой семьей отдельно: если там некому беспокоиться о детях, то одних направить в интернаты для сирот и детей, лишенных родительской заботы, а других — в такие спецшколы, как наша. Не ждать, пока голодный, брошенный на произвол судьбы ребенок украдет или еще что-то сделает. И попадет к нам только по приговору суда. Вот мне прислали несколько детей по заявлениям отцов, которые не могут справиться с ними. Некоторые впервые увидели у нас постель. Полгода прожили, а потом прокуратура обязала меня возвратить их домой. Они плакали, не хотели отсюда уезжать.

К нам однажды привезли несколько десятков трудных подростков из Кировограда — на экскурсию, чтобы напугать, где они могут оказаться, если будут вести себя так и дальше. А они посмотрели и сказали: мы хотим здесь остаться...

Нам тоже надо
как-то жить...

— Я ограбил гараж и 280 подвалов. За одну зиму. Это только те кражи, на которые поданы заявления. А еще немало людей в милицию не обращались. Ну, конечно же, делал все это не сам, — тихо, печально и устало «протянул» мне свою уголовную «визитку» тринадцатилетний Сергей Моргун из Винницы, который на момент нашего знакомства пробыл в школе социальной реабилитации всего лишь полтора месяца.

— Что же вы в тех подвалах находили?

— Велосипеды, закрутки разные. Все, что попадало в поле зрения. Потом продавали. Когда немного оделись, тратили деньги в кафе.

— И это все или еще какие-то дела были?

— Были. Мы пьяных били и забирали у них кошельки.

— Мы — это сколько вас?

— Ну, собиралось где-то 15 ребят.

— И все — на одного человека?

— Да.

— Когда вы этого человека били, тебе было жалко его или нет?

— Это, знаете... Если человек скажет: «Ребята не бейте», то мы били как-то нежнее. Старались, чтобы не очень... А того, кто сопротивлялся, не жалели. Ну, я по лицу ногами не бил. Так, подножки ставил или еще что-то...

— А другие целили ногами в лицо?

— Да, старшие ребята.

— Ты не думал в такие минуты: «А если бы меня так?».

— Когда возникали какие-то конфликты, собиралось много ребят, случалось и такое, что били меня одного. А если компания против компании... Их больше — били нас. И наоборот. Я не оскорблялся: сегодня ударят меня, а завтра ударю я. Такова жизнь.

— Разве жизнь состоит в том, что сегодня бьешь ты, а завтра тебя? Неужели в ней нет чего-то более важного?

— Есть, но если не стараться заработать себе на жизнь...

— Но можно же зарабатывать и иначе, своим трудом?

— Где я мог работать, мне было тогда 11 лет? Мама — безработная, каждый день пила, вынесла из дома даже мои игрушки. Бабушке уже 84 года, она тоже пила и внимания на меня не обращала. Я был голодный, мне нужно было как-то прокормить себя, одеться.

— В школу ходил?

— Ходил. Потом связался с бандой и перестал.

— А как в банду попал?

— Сначала познакомился с одним из них. Потом пошли на дискотеку, там стояли все остальные. И начал с ними гулять.

— Они тебя куда-то посылали?

— Там не было такого, мы на дело все вместе шли. У кого лучшая идея.

— Вы эти идеи обсуждали?

— Да. Кто-то предлагал: «Идем в «Рубин» (есть такое кафе). Мы сидели недалеко от входа и ждали, пока оттуда выйдет кто-нибудь пьяный...

— И сколько было «твоих» пьяных, в избиении которых участвовал?

— Десяток наберется.

— Так вот, вы избили кого-то, забрали деньги, что-то купили себе, вкусно поели — и довольны... Не сожалели ни о чем?

— Ну, бывало, что говорили: «Жаль мужика. Может, он семье зарплату нес...» Но что поделаешь, нам тоже нужно как-то жить...

— Если бы твоя мама не пьянствовала и ты не был голодным, пошел бы красть?

— Нет. Если бы в семье все было хорошо, я бы никогда этого не делал.

— На последней краже попался только ты?

— Нас судили пятерых, но остальных ребят мы не выдали. Нет, не предводителей. Просто мы хотели, чтобы осужденных было как можно меньше.

— Как ты думаешь, те, что остались на свободе, и дальше будут продолжать грабить?

— Да. Но мы будем им примером, ведь на ошибках других тоже учатся.

— И, может, они все-таки остановятся?

— Не остановятся, но будут пытаться немного думать.

— Думать — о чем?

— Чтобы не попасть на скамью подсудимых. И, может, зарабатывать деньги по-человечески.

— А что значит «зарабатывать по-человечески», особенно для тебя?

— Честно. Чтобы жить, как человек. Я хочу стать или автослесарем, или автомехаником.

— Будешь помогать маме, когда станешь взрослым?

— Конечно. Первым делом попробую что-то сделать, лишь бы она не пила. Но это будет нелегко. Мой дядя хотел отдать ее на лечение. Но ему сказали: если она пьет по-черному, это не поможет. Пожалуй, нужно ее как-то уговаривать...