Сельскую школу постоянно лихорадит одними имитациями серьезной «заботы о детях». Вот недавно, «для выполнения указаний Виктора Федоровича, распоряжений Ивана Михайловича и пожеланий Владимира Александровича», в здешних школах без единой копейки бюджетного финансирования строили внутренние туалеты. Некие «райские уголки» с итальянской плиточкой и немецкой сантехникой, но… без стабильной подачи воды и… выгребных ям. Лучшими были признаны именно те, где этих ям не было. От слов «совсем» и «никогда». Зато чиновники отчитались, что на одну сельскую школу без туалета стало меньше. Представляете, какой урок получили дети и их родители?
Потом взялись опоризировать образовательную сеть, чтобы для выполнения Конституции и Закона «Об образовании» «обеспечить каждому сельскому ребенку одинаково равный доступ к качественному образованию». В результате опорные заведения получили все необходимое и даже немного больше, а их филиалы в селах — ничего. Да и зачем? Все равно их потихоньку прикроют. Пусть даже через десять лет. И причиной будет именно это «ничего».
Мы ежегодно видим на ВНО, как отличаются результаты детей из крупных мощных городских лицеев и гимназий — и из села. А теперь, в локдауны, и подавно. Излишне говорить, что в сельской местности дистанционное обучение — это совсем не обучение. Даже несмотря на то, что в селе аж пять провайдеров. Но не каждая семья может приобрести полноценное оборудование для проведения Интернета… Но ничего: вот учителей где-то в ближайшее десятилетие государство обеспечит ноутбуками, а тогда и о сельских детях позаботится.
Хорошо, мы бедные, у государства в бюджете ни на что денег нет. Точнее, есть, но как-то так, что… — нет. У нас субвенцию дают таким образом, чтобы она приходила в школы под конец июля… Это чтобы не все сумели ее взять. И чтобы то, к чему образовательные заведения не дотянутся, быстренько «перепрофилировать» и направить на «правильные потребности», к «телу» которых будут допущены «правильные исполнители».
Да ладно уж…Но хотя бы накормить этих бедных сельских детей бесплатными полноценными обедами мы можем или нет? Не можем. Потому что, например, в нашей ОТГ всего 60 тысяч гектаров сельхозугодий, а школьников (5–11 классы) аж две с лишним тысячи. На каждого приходится лишь по 30 гектаров. Не по 300 же. Поэтому пусть уже своих чад кормят на собственные средства безработные родители. Подумаешь, какие-то 20–30 гривен в день. Это ведь сегодня уже не деньги. А как быть тем, у кого даже таких нет? Ну, братцы, прежде чем рожать — прикиньте, сколько эта радость будет стоить вам до совершеннолетия. Может, не надо?
Видно, многие молодые семьи так и сделали. Поэтому за этот год в нашей ОТГ (788 кв. км территории и 35 тысяч населения) родилось аж 167 деток. А в лучшие миры за это же время переселилось 560 жителей. Мы все же идем к тому, что на душу отдельного школьника будет приходиться 300 га сельхозугодий. Где-то тогда и ноутбуки от государства поступят. Заживем!!!
Иногда в моей душе плачет обобранный сельский мальчонка… Он до сих пор не может понять, почему в селе светлое завтра всегда строят за счет его совсем не светлого сегодня…
Я всю жизнь живу в селе. Помню, когда был маленьким, в начальные классы мы ходили в помещение, построенное под школу еще земством в 1913-м. Сидели за партами, которые тоже были с тех времен. И это еще не самый плохой вариант. Учеников в школе было больше 500 душ. Учились в две смены. Некоторым приходилось задыхаться в тесных комнатах домов, когда-то принадлежавших раскулаченным. Еще часть находилась в помещении бывшей приходской школы. Ни спортивного зала, ни мастерских, ни столовой, ни нормального отопления — ничего не было.
Зато каждую осень, минимум два месяца первой четверти, тяжело отрабатывали в колхозе. Свекла, кукуруза, табак — вот такие были «пособия», по которым наши руки и поясница познавали азы сельскохозяйственного производства. Позднее, с начала ноября и по Новый год, мы галопом по европам «настигали» пропущенное. Смело можно утверждать, что из девяти месяцев (столько тогда продолжался учебный год) четыре у нас не было полноценного обучения. За шесть лет набегало 24 месяца, то есть реально мы учились на два с половиной учебных года меньше, чем наши городские ровесники.
От той работы мы не имели хороших персональных заработков, и школе ничего не перепадало. Наш колхоз-миллионер платил нам по остаточному принципу, а не по реальному вкладу. Поэтому, когда где-то под Новый год к нам в классы наведывался кассир с аккуратным таким чемоданчиком, для нас это был «праздник со слезами на глазах»: получая буквально копейки за работу в полях, мы чувствовали себя, скорее, обобранными, чем осчастливленными.
Несмотря ни на что, в 1960–1970-х годах наше село мощно расстраивалось. Возвело практически всю инфраструктуру — больницу, поликлинику, кафе, детский сад, самый большой в области Дом культуры, парк отдыха, сеть магазинов… Все, кроме школы. Мы и дальше находились в старых помещениях, с одним на всю школу киноаппаратом, а тогда еще и телевизором, несколькими колбами и щепоткой реактивов в химкабинете и таким же мизером технического обеспечения уроков физики (о других кабинетах и говорить нечего).
У нас было одно большое преимущество; мы учились жадно. Не знаю, что было причиной этой жажды. Возможно, желание выучиться и податься куда глаза глядят, подальше от этого колхоза. Тем более что и родители наши нас к этому подталкивали: «Учись, дитя, езжай в город, поступай куда угодно, чтобы только не возвращаться сюда, в этот ад…» Их совсем не радовало это развитие инфраструктуры «социалистического села». Ведь делалась оно их мозолями и за их же деньги. Работать приходилось каторжно, и при этом, говорили в селе, «доработаться ни до чего не могли», потому что платили в колхозе мизер. В городе ситуация уже была значительно лучше…
И приходил тот день, когда сельский духовой оркестр играл для нас вальсы выпускного вечера. И наступало утро, когда мы ехали встречать солнце. В последний раз в жизни всем классом. А потом расходились по миру — в институты, техникумы, училища, в армию, на стройки. Те, кто становился студентами, еще долго преодолевали последствия осенне-полевых кампаний и рожденное ими чувство собственной униженности. Но все же преодолевали. И со временем, благодаря трудоспособности, ничем не уступали городским ровесникам.
В целом, все, кто хоть как-то и пристроился где-то в городе, никогда не жалел о своем выборе. И хотя во время очередной встречи выпускников через 10, 20 или 50 лет и рассыпались в комплиментах родному селу, но ни сами сюда не собирались, ни детей или внуков своих здесь видеть не хотели бы.
Как-то незаметно сформировалась тенденция: для нескольких поколений моих земляков, которых село вырастило на своих спорышах, оно стало предметом роскошных воспоминаний, но перестало быть предметом мечтаний. Еще хуже, саму необходимость остаться в нем или вернуться сюда воспринимали как наибольшую несправедливость, полную жизненную катастрофу.
Это уже сейчас, анализируя факты настоящего и недавнего прошлого, я все чаще прихожу к выводу, что целые территории и громады становятся депрессивными не тогда, когда в них исчезают производственные мощности или какие-то другие ресурсы. Они пропадают тогда, когда для них не находится места в мечтах тех, кто живет в их пределах. Видно, так же, как присутствие в мечте становится мощнейшим фактором создания из пустыни цветущего оазиса, отсутствие в ней же становится главной причиной преобразования оазиса в пустыню.
Как изменить такую тенденцию? Думаю, это очень непростое дело. И не на один год. И едва ли не главнейшую роль в нем могла бы играть сельская школа. Если бы только она видела своей задачей не выполнение учебных программ, а пробуждение в своих воспитанниках жажды к жизни как созидания. Здесь. Сейчас. Каждую минуту. На живом примере своих семей и местной громады.
Но ведь именно этого и нет.
Больше статей Михаила Девдеры читайте по ссылке.