Прошло лето. Позади - школьные каникулы, время отдыха для учеников. А для некоторых из них - это еще и время, когда можно прочитать хотя бы несколько книг, кроме тех, программных, список которых обычно учителя-словесники дают учащимся прочитать "на лето".
Но много ли школьников во время летних каникул брались за книгу? Если кто-то и отважится дать ответ на этот вопрос, то только приблизительный, построенный на собственном наблюдении. Хотя вполне возможно, что где-то в научно-диссертационных трущобах и можно было бы найти статистические измерения, которые создавали бы объективную картину читательских интересов современного ученика. Но самое распространенное мнение, которое звучит не только в среде учителей-словесников, хорошо известно: современный ученик все меньше читает художественную литературу, замечено даже, что он вообще не стремится общаться с любой книгой.
И здесь вспоминаются другие времена, которые стоит именовать как "золотой век" литературного образования, - имею в виду первую половину ХХ в., т.е. еще дотелевизионную эпоху, постепенно перешедшую в компьютерно-гаджетную. Культ чтения художественной литературы в период того "золотого века" достиг своего апогея. И следует заметить, что в тогдашних лучших учебных заведениях хорошо понимали воспитательный и развивающий потенциал художественной литературы, о чем свидетельствует следующий пример из жизни знаменитого Елисаветградского реального училища, среди выпускников которого были Евгений Маланюк и Юрий Яновский. В этом учебном заведении огромное внимание уделяли собственно внеклассному чтению. Преподавателям, которым поручалось поощрять учащихся к чтению книг, уменьшали учебную нагрузку на шесть воскресных уроков и доплачивали почти половину заработной платы (450 руб. к средней годовой плате в 1000–1200 руб.).
Теперь же сложилась коллизия, из которой пока выхода не видно. С одной стороны, в психофизиологии подрастающих поколений заметны тревожные симптомы, вызванные чрезмерными компьютерно-гаджетными увлечениями, - они, эти изменения, уже диагностированы как "клиповое мышление" и "симптомы рассеянного внимания". С другой стороны, никто еще четко и убедительно не сформулировал, как относиться к этой проблеме: признавать ее как новую реальность, которой уже не избежать и поэтому ее просто надо понять и каким-то образом приспособиться к ней; или же, наоборот, искать ей какое-то противодействие, создавать сопротивление этой новой реальности как серьезной угрозе. И при этом следует принять во внимание, что потеря подрастающими поколениями интереса к книге не может не вызывать тревоги из-за того, что до сих пор собственно книга была основным источником как умственного, так и духовного развития человека. Знаменитое выражение Василия Сухомлинского о поэтическом (художественном. - Г. К.) слове как "эликсире для развития детского мозга" имеет свое довольно четкое психофизиологическое обоснование, которое опирается на утверждение, что восприятие художественного текста активизирует взаимодействие правого и левого полушарий головного мозга. Именно такое взаимодействие образного и логического начал обуславливает интеллектуальное развитие молодого человека.
Известно, что ученик, уже инфицированный клиповым мышлением, из-за своей неспособности сосредоточиться не способен прочитать классический роман большого размера. Но это не означает, что люди, ответственные за образование, в том числе и за литературное, должны опускать руки. Проблема, о которой идет речь, и которая уже приобрела выразительный характер, нуждается в самом серьезном анализе специалистов по школьному литературному образованию и соответствующих профессионально продуманных корректив в этой сфере.
Но не будем углубляться в проблемы литературного образования (у него, кстати, нынче накопилось множество проблем, среди которых едва ли не самой главной является отсутствие надлежащего профессионализма у тех, кто, по своему научно-чиновничьему статусу, должен был бы их решать), а обратим внимание на тот сектор современного литературного процесса, где пишут "для детей и юношества", и где тоже есть своя возрастная рубрикация: для младшего школьного возраста, для раннего подросткового возраста, для подростков, уже подпадающих под категорию "почти взрослые" (15–16+). Если на Западе давно сформировалась т.н. подростковая литература (англ.: young adult), то у нас это направление только начало формироваться, а в последние два года оно так активизировалось, что можно говорить не только о количественном, но и о качественном "взрыве", поскольку все время появляются интересные произведения, написанные с ориентацией на подростково-юношескую аудиторию. Открылись новые авторы: Сергей Гридин (повести "Незрозумілі", "Не-ангел", "Відчайдушні" и др.), Надежда Белая ("Крута компанія"), Анастасия Левкова ("Старшокласниця. Першокурсниця"), Мария Морозенко ("Я закохалася"), Ирина Мацко ("Перехідний вік… моєї мами") и т.п. И здесь следует отдать должное издательству "Академия", которое почувствовало запрос на young adult и начало успешно заполнять эту новую для нашей отечественной литературы нишу. Важность указанного явления необыкновенная, поскольку речь идет об удовлетворении читательских потребностей подрастающего поколения, которому, за отдельными исключениями, современная украинская литература ничего и не предлагала.
Но чтобы пробиться к современному юному читателю через преграды по "клиповому мышлению", "симптомы рассеянного внимания", через равнодушное отношение к художественно-литературному слову, которое, учитывая современное состояние школьного литературного образования, формируется на уроках словесности, чтобы оторвать его от компьютерных игр, от втупленного всматривания в гаджетные экраны, - у писателей остался один путь: использовать специальные творческие технологии, способные не только вернуть к книге юного читателя, но и, введя его в художественный мир произведения, задержать там, осуществить суггестивную акцию, заставить задуматься над простыми и вместе с тем жизненно значащими вещами. Понятно, что в наше время суперразвитых РR-технологий писатели, пишущие для детско-юношеской аудитории, не могли обойти вниманием едва ли не самое главное требование, которое обеспечивает успешность влияния на нее, а именно: необходимость до тонкостей учитывать ее особенности. Впрочем, это требование, хотя и стимулируется современной всепроницаемой РR-атмосферой, в художественной литературе использовалось издавна. Правда, почти не проявлялось в теоретико-литературном плане. И едва ли не первый по-настоящему блестящий образец его использования был продемонстрирован Тарасом Шевченко в его "Катерині", которая вся, с первых знаковых строк ("Кохайтеся, чорнобриві, та не з москалями…") и через последующие многочисленные прямые и косвенные обращения к "дівчатам", была сориентирована на их феминную сущность. Таким образом Тарас Григорьевич добился того, о чем открыто писал в своем поэтическом предисловии к первому изданию "Кобзаря", отсылая его из Петербурга в Украину: "Одну сльозу з очей карих - І пан над панами". И таких девичьих слез над "Катериною" пролилось немало - считай, море...
Пока что о новоявленной отечественной young adult пишут обычно в анонсово-ознакомительном плане. Но она уже давно нуждается в более тщательном рассмотрении. Понимая это и стремясь сделать хотя бы скромный взнос в познание этого явления, возьмем для рассмотрения всего-навсего одно произведение - повесть Марии Морозенко "Я закохалася". Она интересна прежде всего с точки зрения поэтики литературы для подростков, тех писательских технологий, которые Аристотель определял как "техне". Именно поэтому ее целесообразно рассматривать в аспекте, как она "сделана" с ориентацией на читателя старшего подросткового, т.е. "почти взрослого" возраста.
Однажды Николай Винграновский сказал, что свои поэзии для детей он пишет, не держа соску во рту. Тем самым подчеркнул одну важную черту, которая является признаком хорошей литературы, - отсутствие того, что можно назвать как слишком очевидная имитация детскости, к которой прибегает писатель как взрослый человек. Но дело в том, что добиться отсутствия такой имитации собственно в детско-подростково-юношеской литературе очень сложно. Один из самых надежных способов избежания этой якобы технической проблемы состоит в ведении рассказа от "Я" как главного персонажа. В умении вести такой рассказ, требующий тонкого мастерства в выражении внутреннего психологического мира Я-персонажа, и заключается один из секретов успешного "техне". Именно поэтому во всей нашей новоявленной подростковой литературе рассказы ведутся от первого лица. А потребность возможно точнее передать психологию подростка - девочки или мальчика - обусловила распределение всей подростковой литературы по гендерному принципу - девчачью и мальчишечью. Поскольку женщин-писательниц, работающих на этой ниве, оказалось больше, то в нашей подростковой литературе феминная часть очевидно доминирует над маскулинной.
Мария Морозенко с первых же строк вводит нас в мир девушки-старшеклассницы, передавая ее саморефлексии таким образом: "Я не знаю, що зі мною відбувається. Виросла за літо, але якось дивно: засмаглі на сонці руки видаються задовгими, а подряпані ноги - занадто тонкими. Просто гидке каченя. А ще… у мене почалися місячні. Хоч я багато про це чула і читала, все одно трохи злякалася. Коли приїхала мама, я їй усе розповіла. Ми пішли з нею на річку і довго говорили про всякі дівчачі таємниці…" Так начинает свою рассказ 14-летняя героиня Вера. Ее признания, что "у мене почалися місячні", - типичная деталь почти во всех "девчачьих" повестях, как в "мальчишечьих" почти обязательно обнаружатся моменты, связанные с "поллюцией". И если в повести Марии Морозенко указанная деталь подана мимоходом, и в дальнейшем, когда будет идти речь о вещах весьма деликатных, как, например, о первом сексуальном контакте одной из одноклассниц Веры, писательница будет сдержанной, - это Надежда Белая в своей дебютной книге "Крута компанія" показывает большую раскованность в изображении интимных деталей. Такую тенденцию наблюдаем и у других авторов, пишущих для читателей категории 14–15+. Их понять можно и нужно, поскольку они затрагивают вещи, интерес к которым в подростковом возрасте особенно горячий, - их наличие в художественном произведении служит одной из тех "приманок", которые способны заинтересовать подростка книгой. А дальнейшая поддержка этого интереса в нужном тонусе - это уже дело писательского "техне".
Мария Морозенко умеет это делать - буквально втягивать читателя в художественный мир произведения и не отпускать его до тех пор, пока он не перевернет последнюю страницу, очевидно жалея при этом, что она и в самом деле последняя.
Но держать внимание читателя - это еще полдела. Не менее важно заряжать его эмоциональными смыслами, или же, иначе говоря, художественной энергией. Писательница делает это очень хорошо. Не часто в нашей подростковой, да и во "взрослой" литературе попадаются тексты, восприятие которых так легко и так органически сопровождается аккомпанементом эмоций - то счастливо-радостных, то минорно-щемящих, то просветленно-катарсисных. Например, обычные, казалось бы, размышления Веры о своих родителях способны эмоционально растрогать именно потому, что раскрывают красоту отношений в простой киевской семье. "Тато мій суперовий, - розповідає Віра. - Його дуже люблять діти в нашому дворі. Тільки він може в неділю зібрати малечу на спортмайданчику. Але мама не поділяє татових "дитячих захоплень". Для неї, здається, найважливіше - мати пристойний вигляд. І цього, на її думку, мала б дотримуватися вся наша сім'я. […]
Мама інакша. На ній все має бути як слід. Коли ж батьки ідуть кудись разом, тато не збирається доти, доки мама не взує туфлі і не візьме в руки сумочку. Тоді швидко одягається, а мама, витративши часом більше години на своє збирання, підганяє його докірливо: "Хуткіше, Дмитре. Ти, як завжди, копаєшся, через тебе спізнимося".
У тата ніколи не уривається терпець, адже він дуже любить маму. Та хіба її можна не любити? Вона - чуйна і добра. Її легко образити і довести до сліз".
Позволяю себе такую большую цитату именно потому, что на примере этого фрагмента легко прослеживается писательское "техне", с помощью которого у читателя формируются эмоциональные смыслы: умение несколькими штрихами-деталями раскрыть характеры двух персонажей, сопоставление мужского и женского начал, что напоминает разнополярно заряженные тела, которые, как известно, притягиваются друг к другу, легкая ирония у изображении жизненной ситуации, - все это и придает тексту художественное качество.
Но пока речь идет только об, условно говоря, первом уровне мастерства. Потому далее - о других уровнях.
В повести о первой любви выстраивается "любовный треугольник". А как же без него? Ведь он - движущая сила сюжета. Правда, автор повести не спешит его делать более выразительным, он определенное время не проявлен, находится в латентном состоянии. Читатель не догадывается, что Васька, к которому героиня относится совершенно безразлично и даже немного критично, ибо считает его мальчиком с весьма проблемным поведением, является одним из фигурантов этого треугольника.
Совершенно другая ситуация у третьего фигуранта любовного треугольника, в которого и влюбилась Вера, - речь идет о Владе, сыне министра, типичном мажоре, который из-за какого-то проступка волей отца был наказан переводом из элитной школы в обычную киевскую гимназию. Он успешный во всем - статный, остроумный, нравится гимназисткам, в гимназию привозит его на автомобиле персональный шофер.
Со временем этот треугольник становится более выразительным, поскольку все его персонажи начинают очерчиваться как характеры. Причем Васька и Влад - фигуры вполне альтернативные, их столкновение и противостояние создает острую конфликтность, эдакую борьбу добра и зла, что само собой повышает эмоциональную температуру повести, придавая ей большую читабельность. С одной стороны - полусирота, чья мама умерла из-за тяжелой болезни, а отец с горя запил. Однако Васька честный, сопереживающий, его доброта проявляется в любви к животным, особенно бездомным и брошенным. С другой стороны, Влад - типичный мажор, "хозяин жизни", обольститель девушек, циник, который в противостоянии с Васькой прибегает к хитро-бесчестным приемам. Постепенное раскрытие этих двух характеров сопровождается выявлением, "выходом на поверхность" подтекстовых смыслов. Они, конечно же, приоткрываются читателем. И, как это всегда бывает, открытие читателем подтекстовых смыслов порождает художественную энергию, - это является одним из важных законов психологии художественного восприятия.
Один из самых важных приемов "техне" писателя заключается в том, что сюжет повести выстраивается как сцепление историй. Причем важно отметить, что каждая история - целостная, т.е. имеет свое начало, развитие, кульминацию и развязку. Наиболее показательная в этом плане история, связанная с "кражей" у учительницы Марины Сергеевны мобильного телефона, которую якобы совершил Васька. Развитие этой истории детективное, хитроумно закрученное. На самом деле кражу совершил Влад, чтобы перевести стрелки на Ваську и тем самым уничтожить его как соперника в борьбе за благосклонность Веры. Эта история выстроена по творческим технологиям, которые хорошо разработаны в современном искусстве создания кинематографических сюжетов, где внимание читателя направляется на фальшивый след, где положительный персонаж - в сущности, невиновный в совершении преступления, - попадает в сложную ситуацию, потому что не в состоянии оправдаться; тем временем коварный персонаж торжествует, поскольку ему удалось успешно реализовать свой хитроумный план. Наконец-то обнаруживается истина, и тогда правда побеждает несправедливость, добро торжествует, а зло - наказано.
Финальная история, когда Вера, спасая выбежавшую на проезжую часть улицы кошечку, была сбита автомобилем, задумана и удачно реализована как такая, что призвана порождать катарсисное эмоциональное состояние. Ведь после того драматичного случая были и больничная палата, и тревожное состояние ожидания "выживет ли?", и посещение школьных товарищей, в том числе и Васьки, сугубо человеческие качества которого наконец-то сумела оценить Вера, и ее щемящий вопрос "А как там кошечка?".
Истории, как уже отмечалось, сцеплялись друг с другом, переходили одна в другую, настолько крепко владея вниманием читателя, что он вряд ли поменяет чтение этой книги на просматривание гаджета. А главное - каждая из сюжетных историй повести буквально заряжает юного читателя эмоциональными смыслами добра, сочувствия и человечности - основными морально-этическими ценностями, которые понадобятся ему во взрослой жизни.
А как же быть со школьной программой по литературе? Или же не стоит такие произведения, как только что проанализированная повесть Марии Морозенко, делать программными и тем самым добиваться повышенного интереса у учеников к художественной литературе? Здесь могут быть разные мнения, в том числе и остро дискуссионные. Наиболее профессиональный подход, по моему мнению, заключается в том, чтобы для каждой возрастной группы учащихся создавать списки художественных произведений для обязательного внеклассного чтения с их последующим обсуждением. Это практиковалось в уже упоминавшемся Елисаветградском реальном училище, где преподавание литературы было на необычайно высоком, возможно даже образцовом для "золотого возраста" литературного образования уровне. Такой способ привлечения учащихся к чтению внедрен во многих образовательных системах Запада (США, Франция, Польша,Чехия).
Повесть Марии Морозенко о первой девичьей влюбленности, об умении различать добро и зло в жизни, о настоящей дружбе и настоящих моральных поступках просто напрашивается в списки произведений для обязательного прочтения и обсуждения.