Начиная с мая - июня 1986 года, мне часто приходилось бывать в чернобыльской зоне, и в моих записных книжках сохранилось много торопливых записей об этой работе. Не претендуя на широкие обобщения, позволю поделиться лишь некоторыми деталями и подробностями очевидца и участника событий.
Сразу же с момента аварии и начала ликвидаторных работ Союз кино Украины как мог включился в это дело, и его значение, пусть и малое в огромном потоке, все же по-настоящему могут оценить лишь те, кто там находился. Созданы были актерские бригады, мы брали с собой фильмы, въезжали в зону к ликвидаторам, обслуживали военные части. Принимали нас не просто хорошо, а словно долгожданных родных. Нас выезжали встречать на дороги, воинские командиры старались перехватить артистов друг у друга. Помню, как измученных и уставших привезли нас после концертов в Чернобыль, там в самом центре был бывший ресторан, ныне столовая; перед входом стояли корытца с водой и лежали подстилки для ног; все входы, окна, двери были завешены марлей. Был перерыв, но артистов велено было покормить перед вечерними концертами. И как же убивались солдаты-повара и официанты, что они не смогут на эти концерты попасть. Я переглянулся с актерами, они поняли. И мы тут же, в зоне, дали внеплановый концерт для этих девяти стриженых солдатиков; артистов было больше. Такому успеху могла бы позавидовать любая звездная знаменитость.
Запомнилась деталь. Перед столовой все еще торговал газетный киоск, я купил там пачку бумаги и поклялся себе, что именно на ней напишу сценарий о Чернобыле. Но это - к слову. Трогательно и удивительно было видеть, как огромные палатки либо импровизированные сцены, а то и просто грузовики с откинутыми бортами, служившие сценой, буквально осаждены были безмерно уставшими от чрезмерного физического и морального напряжения людьми, с какой радостью эти солдаты специального призыва (тогда военкоматы мобилизовывали много шоферов, трактористов, монтажников; им было под тридцать, выгоревшая форма расхристана, под ней тельняшки; местные называли их партизанами); как они, словно дети, восторженно слушали песни знакомых им по экрану артистов, как шумно радовались мультикам. Это потом уже построены были военные городки, в них гигантские ангары-залы. А пока все было на скорую руку; на лесной полянке, на случайной эстраде, просто в поле возле бетонного завода, совсем рядом со смертоносным, развороченным реактором. И только побывав там, увидев свою необходимость, остро ощутив свою причастность к общему горю и общей беде, начинал понимать, сколь необходимое дело творили артисты.
Когда я впервые выехал на эту печальную трассу, меня вдруг охватило знакомое, но, как мне казалось, давно ушедшее чувство - это было ощущение фронта, военных рокадных дорог, привычного делового движения под непрерывной опасностью. То и дело навстречу мелькали военные поливальные машины, дорога, асфальт не должны быть сухими, с сухой дороги ветер метет радиационную пыль. Через каждые полсотни метров - броские знаки, категорически запрещающие съезжать на обочину, не поднимать пыль. Проносились бэтээры, иногда возле дороги, в полосе отчуждения лежали наполненные водой или бензином неправдоподобно гигантские резиновые емкости. И вдруг такой - тонконогий олень и призыв беречь родную природу. А то и вовсе... У самой дороги, за кюветом, за грозными табличками, женщина пасет корову. Вымя и голова с рогами укутаны целлофановыми пакетами; такой же пакет и на голове у женщины; ей, видно, казалось, что обезопасилась от радиации. Ну, а то, что корова ест траву, от которой зашкаливают приборы, что женщина босиком ходит по этой траве...
Ощущение войны, фронта особо усиливалось возле смертоносного взорванного реактора, на дорогах, ведущих к ЧАЭС, при виде нашей аудитории - там сидели люди в сплошь вылинявшей защитной форме, да в белых, словно маскировочных, костюмах; это до деталей, до боли походило на фронтовые концерты, где артисты также мотались по бездорожью и в опасности. Грозная, невидимая опасность накладывала отпечаток на быт, поведение людей. И для меня была еще одна, видимо, незаметная и непонятная молодым коллегам, особенность, роднившая с фронтом.
Надо сказать, что при всем трагизме и античеловечности войны на ней, уже в силу предельного напряжения сил человека, он проявляет свои лучшие и, естественно, худшие качества. Все зависит от внутреннего стержня человека. А потому на войне - и здесь, в зоне - были предельно напряжены и обнажены человеческие качества. Парадоксально, но факт: нигде и никогда так не умели отходить душою, так смеяться, как на фронте. И здесь. То на заборе увидишь надпись мелом: «Покидая Чернобыль, не забудь для тещи пыль», то услышишь среди замасленных шоферов и мотористов ехидный голос: «За чистоту и порядок в квартире - спасибо реактору номер четыре». (Тогда в Киеве свято выполнялись рекомендации по частому мытью полов и очистке от пыли). А то вдруг мелькнет на стене брошенной хаты нацарапанное: «Мирный атом в каждый дом!». Во всей многочисленной литературе об аварии много раз описаны все ужасы трагедии, и все это верно. Но почему-то ускользает именно эта сторона. Несмотря на беду, народ шутит. Господи, сколько же анекдотов рождалось тогда чуть ли не каждый день!.. Властям нашим, кстати, следовало бы подумать о том грозном признаке, что сейчас анекдотов о них нет. Начисто! Возможно, уровень терпения народа уже переходит все допустимые нормы, а когда руки тянутся к дубине и топору, уже не до анекдотов.
В это время в Припяти уже было пусто. Дома - и весь город - обносили колючей проволокой. Но еще много лет на главной площади стоял нарисованный несмываемой краской портрет Ильича и воодушевлял его лозунг на плакате: «Верной дорогой идете, товарищи!» Такого символа специально не придумаешь.
Над рекой стояло новенькое кафе, а недалеко многоэтажная больница. Эвакуировали ее второпях, так что в коридорах, палатах, во дворе остались следы бегства. Вещи больных, учетные карточки, истории болезней, стаканы, бутылки с высохшим кефиром, брошенный тапок, большие школьные доски в палатах больных с исписанными на них мелом назначениях врачей каждому больному на 26 апреля, и календарь в кабинете главврача, раскрытый на этой дате с пометками на день. И все - как Мамай прошел. Вспоротые матрацы (зачем?), тонны лекарств, хрустящих под ногами, разгромленная библиотека, сдвинутая, побитая и начавшая ржаветь аппаратура... И сколько лет потом я приезжал в Припять, все оставалось так же, как памятник трагедии, как в Помпее. И все так же - и сегодня! - над больницей довлеют огромные двухметровые буквы: «Здоровье народа - забота партии».
Вблизи от Чернобыля в лесу располагалось село Рудня Вересня. Мы, кинематографисты, прекрасно знали его, ибо там располагалась наша база отдыха, в лесу стояли домики, эстрада. Теперь здесь расположились ликвидаторы, возведен был огромный ангар из сверкающего металла - специальная баня. Ремонтники возвращались смертельно уставшие. Здесь же стояли импровизированные столы, где бесплатно кормили днем и ночью, сложены были горы ящиков с минеральной водой (в зоне рекомендовалось пить только ее). Я стал рассказывать, где мы были, и увидел, как подавальщица - молоденькая девушка - заплакала. Оказалось, я упомянул и ее деревню. И я с пронзительным чувством понял эти слезы - ведь это навсегда! Навсегда она лишена своей родины, словно завезли и бросили на другой планете.
Там же у меня состоялся примечательный разговор с механиком из Орла. Помывшись, он показывал мне накопитель. А накопитель - это приборчик, похожий на корректный карандаш. Он отмечает, сколько ты получил рентген за все время. Так вот, говорил мой собеседник, как накопится 20 рентген, так тебя из зоны и лечить. Но у меня, хитро говорил он, их два! Я то один беру, то на другой день второй. И на обоих у меня всего по 16 - 17 рентген. Я ахнул. Значит, всего 34? Но зачем вы делаете это? И тут он, вздохнув, стал рассказывать. Там, возле рванувшего монстра строили 5-й и 6-й реакторы. И стоял там какой-то очень уж замечательный американский кран, ценой в полмиллиона долларов. Ну, как же его бросать. Вот вытащим, говорил он, можно и в санаторий. Я часто вспоминал механика, эту зеленую зарю, этот рассудительный неторопливый голос спокойного мужества. Страшного мужества. Я не говорю о том, что кран потом пошел на кладбище зараженной техники, он получил такую дозу, что приборы, казалось, звенели возле него. Я о другом. Самопожертвование? Да. Но освещенное для этих людей великим смыслом. И в том я вижу преступление партии, что именно используя лучший потенциал нации, честных людей, поверивших в идею, сами лгали, крали, ничего человеческого не оставалось в их душах. Парень клал жизнь за кран. А руководство вчистую грабило помощь Чернобылю, идущую со всех концов Союза и мира. Надрывались шахтеры, пробивая туннели к реактору; днем и ночью вертолетчики рейс за рейсом шли в самый эпицентр взрыва, сбрасывая в него мешки с цементом, свинец. Для того чтобы точно сбросить, необходимо зависнуть прямо над жерлом, а оттуда невидимо бьют десятки, сотни тысяч губительных рентген. И в это время в гостинице, в Москве, я с чувством мучительного стыда и боли смотрел в коридоре по телевизору, как краснобайствовало и нагло, в глаза всему миру, лгало высшее партийное руководство страны, как обычно многословно и пусто обволакивая вопрос пустопорожними фразами о «ситуации под контролем». Но я-то знал об этом «контроле», а другие, рядом со мной, весь Союз, весь мир - не знали, верили! Кстати, о Москве. Оказался я там на знаменитом V съезде кинематографистов, где впервые за всю историю советской власти в кремлевском главном подобострастном зале, как гром, звучали речи со словами правды. И это было так необычно, что многочисленная охрана и в форме, и в штатском лишь бледнела и растерянно озиралась. Но это - к слову. А приехал я в Москву машиной. В те дни киевское руководство было в панике. Они тайком ночью эвакуировали своих детей; а остальных гнали на первомайскую демонстрацию, под радиоактивный ужас. То запрещали выезд из Киева, то разрешали. На вокзале творилось немыслимое. Город выглядел необычно без детей. Я ехал машиной через Украину, Россию, и только возле Калуги тормозили мощные заслоны милиции. Нас мерили дозиметрами, и поскольку все без исключения машины - или хотя бы колеса - были заражены, нас тут же отправляли на мойку. Огромные поливальные машины ждали, тугая струя воды била в колеса, днище. И затем все это стекало вниз, в изумительной красоты лес в овраге. А машин мыли каждый день - тысячи. Я представляю, что там творится сейчас, в этом овраге... Почему же нас было не мыть на выезде из Киева, зачем мы вытрясали радиацию на всю страну? Нет ответа. Как нет ответа и на такое. Мой товарищ дал мне дозиметр - померить квартиру на моем семнадцатом этаже. Дозиметр обычный, армейский, большой. Я проверил. Все было терпимо, только в одном месте на балконе - точка! - прибор словно взбесился. После этого я спустился вниз и стал мерить траву, землю, кору деревьев. В наушниках стоял частый треск, иногда прибор зашкаливало. И тут знакомый подполковник бросился ко мне.
- Уходите немедленно! Прячьте прибор!
- В чем дело? - удивился я.
А в том было горькое дело, что мог я свободно получить два года тюрьмы. Именно столько закон отвешивал за «хранение и самодельное изготовление» дозиметров. Почему? Да ясно, почему - удобнее лгать, когда тебя не могут разоблачить.
Г азеты не писали и десятой доли правды, и не вина в том журналистов. Григорий Кипнис, собкор «Литгазеты» по Украине, показывал мне толстую папку со статьями, прямо и резко ставившими вопрос. Но «добро» на печать давал комитет по атомной энергетике, а фактически ЦК. Вернее, не давал.
В зоне, однако, фиксировали все. Помню, как с содроганием смотрел я видеокадры. Огромный вертолет, несший трубу, винтом зацепился за растяжку от трубы, перевернулся и рухнул вниз. Ни один из этих кадров тогда не увидел света. А наши хлопцы снимали, как в бою, лезли в самое пекло. Именно благодаря им мы видим, знаем в лицо тех парней, одетых в марсианские доспехи из свинца. Они выскакивали на крышу и лопатами сбрасывали вниз, в кипящее жерло реактора камни, осколки, их зараженность превышала тысячи рентген. Находиться на крыше солдатам разрешалось ровно одну минуту. И они бросались туда, как Матросов на амбразуру. А потом, когда раздевались, я с удивлением и восхищением узнал в одном из них кинорежиссера Ролана Сергиенко.
Я не могу назвать поименно всех. Но о кинорежиссере Владимире Шевченко умолчать нельзя. Он лез в самое пекло. Только проезд, один проезд на съемку возможен был лишь за броней бэтээра, оператор высунул наружу руку с дозиметром - прибор отказал, так звенело и светилось. На самом деле ничего не звенело и не светилось, смерть была бесшумна и молчалива, это только говорили так. Кинорежиссер В.Шевченко, схвативший гигантскую дозу облучения, погиб. Иные стали инвалидами. Но донесли до потомков и высокую доблесть, и высокую тупость, и идиотизм начальства.
Вот кадры. Как перед штурмом рейхстага командиры благословляли солдат. И вот они рванулись, мелькают пролеты металлических трапов. Все выше, выше... И наконец, победное Красное Знамя заполоскалось на полосатой трубе, уже известной всему миру. Что это? Подвиг? Чему водружали флаг, гоня в опасность людей? Своей преступной тупости, лжи, трусости? Что взяли штурмом, новый рейхстаг? Нет ответа. Вернее, он есть, но тысячи томов не хватит для подробного ответа.
Был один эпизод в этой истории, о которой не все знают. Эвакуировали людей всего-то на три дня. И они бросали все. Бросали и животных. Иные собаки оставались на привязи, иные сбивались в стаи. Шерсть клоками повылезала, они выли и звали людей. И вышел приказ их уничтожить, чтобы не разносили радиацию. Солдаты цепями прочесывали села, животные радостно бросались к ним, к людям. А в ответ автоматные очереди рвали их в клочья. Одичавшие лошади ушли в леса, их потом вылавливали колхозники «из-за проволоки», живущие вне зоны. И хоть лошади «светились», что с того? Запрягали. А в последующие годы бывало и так. Сразу за зоной индивидуальный скот держать запрещали - молоко «зашкаливало». А колхозное стадо увеличивали вдвое-втрое. Вот это масло мы и ели. Доподлинно знаю: в Москве, во время съемок фильма «Мы веселы, счастливы и талантливы» группа не смогла снять объект «Овощная база», ибо все овощи, привезенные туда, были предельно радиоактивны. И обнаружили это случайно. А сколько не обнаружили? Сплошь и рядом колхозники проникали за колючую проволоку в зону «накосить сена». Гигантское кладбище техники - несколько квадратных километров окружено рвами, проволокой, собаками. И там все - трактора, машины, бронетранспортеры, вертолеты, краны - чего только нет. Мне говорили, что там все раскурочено, сняты детали, моторы, все это пошло на барахолки Киева и других городов. Да что говорить, даже баржи, затопленные в Припяти, и те разворочены. С них сняты двигатели, винты. А заражение там такое!.. Мы сняли такое кладбище: рядом с ним стоит полностью обгоревший, черный обугленный лес. Но не огонь пожрал его. Радиация.
Идут годы. Дуют ветры, льют дожди, печет солнце, метет снег над зоной, по-прежнему на площади вождь благословляет людей на верную дорогу. Только теперь в зоне появились люди. Это самоселы. Сама зона - это тридцать километров в радиусе опутанного колючей проволокой пространства, со своими КПП, мойками и прочим. В зоне пусто и глухо, первобытная тишина. Только дороги поддерживаются в хорошем состоянии. Черные хаты - сквозь крыши проросли деревья. Остались выцветшие лохмотья лозунгов. Глушь, забвение. А внутри зоны есть еще другая. Построже - радиус 10 километров, и тоже проволока, изгородь. А в ней еще одна, сам город Припять; а уж там и каждый дом обнесен проволокой.
Так вот, в десятикилометровой зоне увидели мы вдруг веселые, аккуратные полоски посевов, огороды. На улице нас встретили деды и бабки чуть навеселе - был какой-то праздник. Вот тут они и живут. В одну хату стащили из окрестностей иконы - это церковь.
- А нас врачи ездят, меряют. И коровок наших, и картошку, все меряют!
- А нам пенсию дают... и эти... гробовые!
Удобный объект медицинских исследований!..
В последнее время в зоне появились и опасные люди. Отсиживаются вооруженные бандиты, воры. Все стало привычным. На поминки автобусы идут в зону, родственники едут проведать умерших, привести в порядок могилки. В зоне хоть и строг закон трезвости, хоть и досматривает автобусы милиция на этот счет, все равно каждый раз на кладбищах раскрасневшиеся бабки поют песни (а дело просто, самогон закрашивают молоком), и стоит ли винить? Тем более, это и по сию пору не выяснено, полезен ли алкоголь при радиации.
А это из фольклора тех дней.
- В Киеве каждый день по два выброса. В два часа - каберне, в шесть - водка.
- Та вы что, той реактор уже давно забросали!
- Чем?
- Партбилетами!
- Вы слышали. Грузия подарок прислала Киеву. Мужчинам - вагон каберне, а женщинам - вагон грузин.
- Держи пропуск в зону.
- Зачем, он же разовый, я его уже использовал.
- А после того, как ты его использовал, этот разовый пропуск в зону есть теперь постоянный пропуск в женскую баню...
Девушка зовет:
- Приезжайте к нам в Припять, вы будете поражены!
- Ишь ты, какая лучистая!
- Я столько схватил, что зовусь Ваше Сиятельство!
- А какой там фон?
- Все мы теперь, как немцы. Вот я - фон Задерихвист, а он - фон Шумило!..
В больницу пришел человек.
- Буду мерить!
- Так нас уже мерили!
- Так то дозиметристы.
- А ты кто?
- Я плотник, - и достает деревянный метр.
Народ очень точно подмечает все.
- Але, але! Это говорят из Чернобыля! Москва, да? Скажите, будь ласка, как у нас дела?
- Что такое миллирентген?
- Рентген, прошедший через программу «Время»...
А вот еще:
- З чоловиком щось не тэ!
- Обратитесь в МАГАТЭ!..
Или вот такое:
- Украинцы - горда нация
Им до ср...и радиация.
Пьют горилку, крыють матом,
Вот что значит мирный атом!
Все больше и больше власти разоряют единственную в Киеве поликлинику для чернобыльцев. Уже скуплено фирмами почти все здание, уже ликвидированы многие кабинеты, уже появились огромные очереди, уже... И кажется, уже можно прочитать мысли властных чиновников: «Эх, если б можно было с этими чернобыльцами, переселенцами да ликвидаторами, как тогда... с теми собаками!..» Списали расход патронов - и нет проблем. Что, жестоко я сказал, не правда ли?.. А разорять поликлинику - это не жестоко по отношению к чернобыльцам?
P.S. А на той бумаге из Чернобыля я написал сценарий «Чернобыльский ежик».
Помните анекдот из «чернобыльской» серии?
Бежит волк.
- Колобок, я тебя съем!
- Не ешь меня, волк!
- Почему?
- Я не колобок! Я ежик из Чернобыля!
Начали мы снимать, выбрали натуру, дошли до кинопроб. И все. Спонсор прекратил оплату. Но мне думается - причина в ином. Основная мысль сценария была та, которую высказали нам самоселы. Они счастливы сейчас. Потому что над ними нет властей. Они свободны. И вот этот парадокс - за счастьем нужно ехать в зону - и был смыслом сценария. Ну, кто же такую крамолу пропустит...
И вот я думаю. На столетнюю годовщину трагедии, если уцелеет мир, может попадутся кому-то на глаза эти мои свидетельства, так пусть знают, что перед этой вселенской бедой наш народ не пал духом, а достойно, мужественно встретил ее, не паниковал и даже шутил. Такому народу - жить века.