Польский режиссер и сценарист Агнешка Холланд возглавляла Европейскую киноакадемию, а в этом году стала членом жюри Венецианского кинофестиваля. Украинский зритель давно знает Холланд, в частности по ее предыдущему фильму «Цена правды», рассказывающему историю британского журналиста Гарета Джонса, который первым открыл западному миру правду о Голодоморе 1932−1933 годов в Украине.
Весной 2024 года в украинских кинотеатрах вышел в прокат ее фильм «Зеленая граница». Фильм рассказывает о пути сирийских беженцев, которые приехали в Беларусь, чтобы потом пересечь белорусско-польскую границу и добраться в страны Европейского Союза. Но из-за того, что правительства обеих стран однажды решили закрыть границы, мигранты остаются в неопределенной зоне и с неопределенным для себя будущим. Фильм основывается на реальных случаях и рассказывает истории самих мигрантов, активистов, которые старались их спасти и оказать медпомощь (ведь люди просто терялись в пограничном лесу и проводили в нем недели), а также пограничников, перед которыми возникала сложная моральная дилемма: выполнять приказ или помочь тем, кто убегает от войны?
И хотя сначала авторы планировали рассказывать лишь о польско-белорусской границе, полномасштабное вторжение российской армии в Украину также повлияло на то, каким мир увидел фильм Агнешки Холланд. Режиссер, и сама помогавшая украинцам, которые пересекали границу, спасаясь от обстрелов, решила изобразить, как люди в Польше отреагировали на войну, которая началась и продолжается рядом с ними.
— Пани Агнешка, съемки фильма «Зеленая граница» начались весной 2023 года. Однако события, которые вы описываете в фильме, произошли летом 2021-го. Что для вас стало поворотным моментом, когда вы сказали себе: «Я буду делать об этом фильм»?
— Решение о том, что буду снимать фильм о беженцах на польской границе, я приняла довольно быстро. Почти сразу, как только все эти события произошли. Все началось в августе 2021 года, когда в селе Уснаж-Гурны заблокировали группу людей из Афганистана. С одной стороны их заблокировали белорусские пограничники, а с другой — польские. Сначала польские пограничники помогали им, приносили пищу и воду. Но позже сверху отдали приказ изолировать беженцев. Несколько недель эти люди находились в ловушке, без возможности куда-то поехать или выехать с той границы. Среди них были женщины и подростки, и они начали болеть. С этого момента ощущение бессилия начало расти.
Для меня было вполне понятно, что этот так называемый коридор, по которому двигались беженцы, открыли Лукашенко и Путин. Люди, которые ехали в Беларусь, чтобы потом попасть в страны ЕС, большей частью были с Ближнего Востока: Афганистана, Сирии, Курдистана (курдского Ирака). Позже к ним присоединились и мигранты из Африки, а потом и с Кубы. Из Афганистана, например, люди убегали от «Талибана» (в 2021 году США вывели войска из Афганистана. — Т.Б.). Наше правительство, которое к тому времени было популистским, решило, что это замечательная возможность взять что-то из этой ситуации для своего электората. И они начали нарушать как международные нормы законодательства, так и Конституцию Польши.
Вокруг границы установили «закрытую зону», которая запрещала проезд дальше. А вся граница — практически большой лес. Люди, которые его пересекали, терялись в этой зоне, они не были подготовлены к этому и к условиям, которые там были. И когда активисты и врачи хотели предоставить беженцам помощь, им запретили приближаться к границе, к этим людям. Запретили подъезжать к границе и СМИ.
В то же время началась дискредитационная кампания против мигрантов на границе: этих людей называли «террористами», «насильниками» и «педофилами». И медиа, которые очень осторожно освещали ситуацию вначале, приняли этот запрет на доступ к границе. Как по мне, это был очень опасный шаг, что можно было так легко цензурировать либеральные и демократические СМИ. Также среди власти бытовала фраза, что американцы проиграли войну во Вьетнаме, потому что позволили медиа ее освещать. Кадры с войны изменили мнение американцев о ней. И это правда.
— Вы как-то реагировали на такие действия тогдашней власти?
— Во второй половине сентября 2021 года на одном польском кинофестивале я получила награду за свою работу и пользуясь возможностью, потому что в зале были политики от руководящей тогда партии «Право и справедливость», начала достаточно открыто говорить о ситуации на границе. И после этой речи я задумалась над тем, какие инструменты у меня есть, которые, как я верю, важны и для будущего в целом. Я режиссер и знаю, как делать художественные фильмы. И я могу изобразить героев, которые будут отображать реальность.
И тогда, в конце сентября, уже началась работа над фильмом. Я подключила к ней продюсера, сценариста и исследователей. Мы начали собирать вместе материалы, потому что их было довольно много. Разговаривали с активистами, помогавшими мигрантам, с местными жителями, которые жили рядом с границей, с самими мигрантами и журналистами. Когда собрали много письменных свидетельств, перед нами возникла проблема, как рассказать саму историю. Мы думали, фокусироваться на одном герое или делать эту историю многоголосой. И решили взять второй вариант. В конце 2021 года у нас уже был готов сценарий фильма. И позже мы начали искать деньги для съемок. Было понятно, что мы не можем обращаться за финансовой помощью в польские официальные правительственные учреждения.
Когда россияне начали полномасштабную войну в Украине, мы приостановили работу над фильмом. И я увидела, как разные поляризованные и разъединенные группы в польском обществе начали солидаризироваться и помогать Украине. Среди тех, кто помогал, была и я.
— Начало полномасштабной войны в Украине добавило еще одну оптику к вашей работе над фильмом?
— Я поняла, что некоторым образом это части одной истории. С 2015-го, после того, как в ЕС усилились миграционные процессы, это изменило европейскую политику. Я поняла, что это огромный вызов для нашей современности. Это не прекратится из-за того климата катастроф, который сейчас царит в разных странах, где идет война. И большие миграционные процессы неминуемы. Если мы не будем к этому готовы ментально, политически и социально, мы также за это будем платить. Что мы большей частью сегодня делаем в Европе? Оберегаем наш комфорт. И защищая этот комфорт, мы все больше готовы жертвовать ценностями, а именно: правами человека, солидарностью и свободой. И в итоге, я боюсь, что у нас не будет ни комфорта, ни ценностей. Это перспектива, которую я вижу, и очень четко.
Как человек, гражданин и режиссер я говорю об этом громко. Теперь это распространенное мнение при этом правительстве.
— Вы уже говорили, что этот фильм задумывался как художественный, а не документальный. Но в основу легли истории людей, которые находились на границе. Кто из ваших героев реальный, а кто — выдуманный?
— Практически большинство событий — это задокументированные истории. Мы брали эти истории как от активистов, так и от беженцев. Например, сирийская семья в фильме — это несколько объединенных рассказов. Когда мы начали готовиться к съемкам, я много работала с сирийскими актерами, которые стали беженцами.
Мы работали над тем, чтобы сложить эти истории вместе. Но кусочки мы взяли из реальности. Это смесь документального и художественного кино, но структура истории, то, как она выстроена, конечно, это то, как работает художественное кино. И все герои в фильме — профессиональные актеры, за исключением каких-то незначительных персонажей. И некоторые из актеров были волонтерами и ездили в лес.
Мы знали, что это сложная тема для Польши. Я была уверена, что у меня есть задокументированные свидетельства того, что я показываю. Однако фильм поняли далеко за пределами Польши. Его показывают почти во всех европейских странах, вот вскоре покажут в скандинавских странах, США, Канаде и Австралии.
— Я хотела вас отдельно спросить о героине — женщине из Афганистана. Она образована, говорит по-английски, у нее есть деньги. И человек оказывается в одинаковых условиях с остальными беженцами. Вы сознательно ввели ее как обычного протагониста, показывая, что беженцы — это не всегда и не обязательно бедные люди, что война касается всех?
— Образ этой героини основан на реальном человеке. Это была женщина из Курдистана, ей около 50, она работала учительницей английского языка. Она была немного наивной относительно справедливости и прав человека в Европе. Я подумала, что это замечательный образ, чтобы противопоставить его стереотипам, будто все беженцы — это бедные люди, которые хотят социальной помощи в Германии или Польше.
Подобна этой была история айтишника из Афганистана, который тоже застрял на белорусской границе. И многие афганцы, которые взаимодействовали с международными миссиями в Афганистане (до прихода талибов. — Ред.) и не успели на самолет в той хаотичной эвакуации, позже старались убежать. Потому что они наталкивались на реальный риск из-за этого сотрудничества. Люди убегали от настоящих пыток и опасности для их жизни.
Путин и Лукашенко еще в 2015 году поняли, что провоцируя волны миграции, они на самом деле борются с Европейским Союзом. Мы показываем нашу слабость, и они это используют. Думаю, начиная полномасштабную войну в Украине, они надеялись на нечто подобное. Что у них будет двойная победа: такая большая волна мигрантов изменит политическую и социальную ситуацию в странах, куда они переехали, и они уменьшат население Украины, как сделали это во время Голодомора.
Мигранты становятся очень важным политическим инструментом для диктаторов. И демократический мир показывает, что не ищет путей решения проблемы — он тотально реактивен. И проблему мигрантов также используют европейские политики в целях их популистских партий.
Но что было интересно мне, так это человеческое измерение. Что это означает для людей по разные стороны этой ситуации: мигрантов, активистов, местных жителей, пограничников.
— Пограничников было труднее собрать в фильме?
— Пограничники — обычные польские парни. Но ситуация изменила их. Для кого-то они стали теми, кто наказывает, а для кого-то — героями. Но они также были в стрессовом состоянии и в какой-то мере брошенные. Кое-кто из них ушел со службы, воспользовавшись возможностью досрочно выйти на пенсию. У кого-то были признаки посттравматического расстройства. Кто-то говорил с нами и рассказывал невероятные истории, а также подтверждал истории, которые мы слышали от беженцев и активистов. Я их не осуждаю, я сочувствую всем. Но я также хотела показать, что были события, которые влекли за собой насилие.
— Когда вы только начали работать над фильмом, могли ли подумать, что тогдашняя руководящая элита и часть общества так отрицательно его воспримут?
— Да, я ожидала, но не представляла масштаба. Кампания травли меня шла от властной верхушки. Это было беспрецедентно. Все происходило перед выборами, и они хотели использовать эту кампанию ненависти как инструмент, чтобы поднять голоса некоторых своих избирателей. Но это не сработало. Конечно, это неприятно и немного опасно, когда тебя называют и «сталиным», и «геббельсом» одновременно. В течение нескольких недель, когда я была в Польше, перед премьерой фильма, я нанимала охранников, чтобы избежать физических нападений. Но поскольку они перестарались, это сыграло в обратном направлении. Это была промоция нашего фильма, люди захотели его увидеть. Если бы эти усилия перевести в деньги для рекламы, то у нас не было бы такой финансовой возможности для промоции фильма.
— Кое-кто из критиков говорит, что ваш фильм изменил политическую ситуацию в Польше и результат последних парламентских выборов именно такой в частности и благодаря вашему фильму. Как вы это воспринимаете?
— Но могло выйти и иначе. Я думаю, что да, в небольшой степени фильм сыграл свою роль. Потому что эмоциональная реакция на него в Польше была очень-очень сильной. У меня никогда не было таких встреч после моих фильмов, а я делала кино на довольно важные темы. Но в этом случае кино что-то изменило внутри людей. Обсуждения были бесконечными, и во время их люди плакали. Это было сильно, и люди понимали, что мы живем в мире, где ценности важны, и мы можем стараться сделать этот мир лучше. Это помогло кое-кому больше думать о выборах, чем до того. Может, это были один или два процента, но это помогло.
— Вы говорили о том, что съемки начались весной 2023-го. Сцена на украино-польской границе, где речь идет о первых днях полномасштабной войны в Украине и том, как украинские женщины и дети пытались спастись, была в фильме с самого начала или вы включили ее после полномасштабного вторжения в Украину?
— После. Для поляков война в Украине была географически более близкой. И у нас общий враг — Путин. В Сирии это тоже был он, потому что играл большую роль в той войне, но люди не выстраивали этих связей так легко.
— Я смотрела фильм в этом марте. И женщина, которая сидела возле меня в кинотеатре, на сцене польско-украинской границы начала плакать. Думаю, она переживала нечто подобное показанному на экране, то есть она могла, вероятно, переходить границу в феврале 2022 года. По вашему мнению, поляки поняли опасность российской агрессии, когда в Украине началась большая война?
— Думаю, географическая и культурная близость сыграла роль, и мы могли представить то, от чего спасались украинцы. И такая грубая война, которую начал Путин, актуализировала страхи о том, что мы можем быть следующими. И поляки проявили сопереживание и солидарность с украинцами. Люди помогают не только тем, кто пересекал границу, но и в сборе и покупке небольших дронов. Эта помощь продолжается. И эта позиция среди поляков, что мы должны помогать Украине, остается довольно сильной.
— Ваш фильм завершается тем, что человечность всегда побеждает, хотя до сих пор стоит дорого. Верите ли вы в то, что человечность будет побеждать не только в вашем кино, но и в реальной жизни?
— Я надеюсь, но несколько пессимистично настроена. Боюсь, прежде чем мы снова сможем восстановить угасшую солидарность и обеспечить достоинство и безопасность каждого, начнется большая война. Потому что, к сожалению, принятие насилия и жестокости как средств решения проблем, которые мы имеем в современности, растет.