Такое название статьи, возможно, больше подошло бы к теме недавней смены руководителя киевского театра Франко. Или можно было бы написать о более вечной теме — интригах талантливых актерских кланов в борьбе за театрально-режиссерское первенство, но этими игрищами пусть занимаются другие исследователи. Мое же придирчивое внимание направлено к «престолу», тому, который оставил для нас в культуре выдающийся немецкий драматург Фридрих Шиллер. И к тому «престолу», который в холодную апрельскую неделю громко представил публике режиссер Иван Урывский в спектакле «Мария Стюарт».
Талант Урывского заслуженно затребован многими театрами Украины. Его режиссерский почерк мечтают вписать в свои афиши настолько сильно, что буквально становятся в очередь, как зритель за билетами на «Конотопську відьму». И именно непростое осовременивание классики привело Ивана на режиссерский «престол».
Накануне премьеры театр Франко сделал широкий жест, пригласив на два показа-прогона всех желающих. Журналисты, блогеры, телеведущие и родственники актеров, задействованных в спектакле и не только, заполнили зал почти до люстры. И очень быстро эти активные первые зрители после каждого допремьерного дня завирусили в соцсетях отзывы о новой премьере Урывского. Чего там только не писали! Сильно, трансгрессивно, стильно, новый бестселлер, красиво, легенда, энтропийный спектакль, напряженно, страстно… Даже о том, что это — наслаждение для глаз эстетов, декаданс в чистом виде. Потом стало понятно, что не иначе, как ведьминские чары подействовали на публику настолько мощно: даже названием кризисного явления и упадка в искусстве и культуре конца ХІХ — начала ХХ веков (с французского décadence — «упадок») позитивно окрестили новоявленное режиссерское творение. Чрезмерная экспрессия спектакля добавила общих «ура» и после второго премьерного дня. Хотя отзывов будут еще тысячи, и все они останутся в небытии соцсетей. А высокая классика — пьеса, захватывающая внимание в течение не одного столетия, — останется «живой» навеки.
В пьесе Шиллер не претендует на достоверное воспроизведение исторических фактов. Драматург, как известно, очень основательно изучал жизнь-бытие двух королев-антагонисток и сознательно сделал их молодыми красавицами до 30 лет. Сейчас его заклеймили бы модным словом «эйджизм», ведь королевам на самом деле было 44 (Марии) и 53 (Елизавете). Пьесу автор писал долго, тщательно и наконец резюмировал, что созданная им трагедия «имеет поэтическую цель, то есть она выставляет действие для того, чтобы растрогать и умилением дать наслаждение». Чувство и мораль здесь важнее политики и интриги.
Театр Франко до премьеры анонсировал, что их спектакль тоже будет без претензий на полное воспроизведение пьесы. Зрителей словно предупредили, что это будет «вневременная история внутренней борьбы и двойственности сущности человека». Вездесущие инсайдеры почти за месяц до премьеры уточнили, что эта история будет о моде, бутик с эстетикой то ли клипа, то ли кино.
Из восемнадцати героев пьесы и массовки в виде дворян, стражи, придворных и слуг Урывский в спектакле оставляет только восьмерых. Сокращать текст и не давать права на сценическую жизнь многим персонажам — это режиссерская привилегия и свобода, а вот вводить в высокую классику примитивную обыденность — должно было быть табу. Хотя и этому можно найти оправдание.
Кого нет у Шиллера, а есть у Урывского — так это героя со странным именем Хтось. Чего нет у Урывского, а есть у Шиллера — определение жанра. По драматургу это трагедия, по режиссерскому замыслу, на мой зрительский взгляд, — это новый жанр «щось». Ну, а действительно, если есть Хтось, то где-то должно быть и «щось». Хотя большинство современных режиссеров считают, что жанр — это никому ненужный архаизм. Вот как хотите, так и определяйте. Значит, таки будет «щось».
Хтось (на премьерном показе — в исполнении Ивана Шарана), который до начала спектакля, когда большинство зрителей заполнило зал, шатается перед театром. Опаздывает или забыл, что сегодня играет, подумаете вы. Нет. Это уже начало спектакля, а точнее — умышленный режиссерский перформанс для тех зрителей, которые постоянно опаздывают.
Другая часть дворового перформанса, который не увидят зрители, пришедшие вовремя, — появление в спортивном авто, да еще и с личным водителем, другого действующего лица — Француза (Михаил Дадалев). Это дает понять, что приехала «важна» (не читайте «важлива») персона, которая позволяет себе появиться не тогда, когда нужно, а тогда, когда она хочет.
Непунктуальные зрители настолько достали Урывского, что в начале этого года он опубликовал в соцсетях обращение к ним с простой и понятной просьбой прийти вовремя и выключить звук на телефонах. Очевидно, обращение не дошло до адресатов, и режиссер решил действовать буквально — ввести в спектакль персонажа, который войдет в зрительский зал с «причиной опоздания» — бумажным стаканчиком капучино и персонально будет просить зрителей выключить телефоны, ведь для Кого-то очень важно, когда можно уловить момент покоя.
Наступает временная тишина, и зритель оказывается в месте, мало напоминающем обещанный бутик — нишевое пространство для ограниченного круга VIP-клиентов. На сцене — простор комнаты с боковыми стенами серого цвета (художник-постановщик — Петр Богомазов), посредине за стеклом в замкнутом пространстве — Мария Стюарт (Анжелика Савченко). Прозрачная конструкция — место королевской несвободы — дает возможность Марии манипулировать и получать желаемое от всех, кто попадает в ее поле зрения. Если бы эта пленница захотела, она могла бы быть свободной и спокойно снять с ноги современный электронный гаджет для преступников — браслет. Но есть одно «но» — Елизавета (Татьяна Михина). Она — повелительница ситуации и судьбы Марии. Ее место над невольницей — площадка с выразительными буквами CROWN. Такая нехитрая сценографически-лингвистическая «загадка», буквы которой мелькают и гаснут, как известный «конотопский крест». Остается CROW. И ворона здесь не при чем, потому что именно так переводится это слово с родного языка Елизаветы. Это CROW-КРОВ — свидетельство того, что спектакль рассчитан на украинского зрителя и все надо воспринимать буквально и условно одновременно.
Чувство дежавю нависает над зрителями на протяжении спектакля, как Елизавета — над Марией. В «Марии Стюарт» Урывский применяет много режиссерских находок из других спектаклей и имеет на это полное право. Здесь есть что-то и от «Конотопської відьми», и от «Підступності й кохання», и от «Калігули», и даже от «Трамваю бажання» и «Хазяїна». Но есть здесь и кое-что новое, ранее не присущее Урывскому, — заигрывание со зрителем так, словно отдельные мизансцены — «театр в театре» — на самом деле поставлены по известному и политически-испытанному украинскому принципу — «по приколу». Здесь мы играем, здесь не играем, а здесь просто пообщаемся со зрителем. Трагический момент вызывает радость и смех у большинства, а у приверженцев Шиллера — боль и слезы.
Первое действие спектакля в медленном темпоритме усиливает момент желанного режиссерского покоя. У каждого из героев — свои эгоистичные проблемы, взаимодействие вынужденное, вместе с тем — и это парадоксально — все актерские работы блестящие. В режиссерском противостоянии двух королев нет жертвы и палача. Обе они — не более чем две слабые женщины, потому что несчастливы и обречены, каждая по-своему.
Страдают не только действующие лица на сцене, но и некоторые зрители в зале. Чрезвычайно громкая музыка добавляет трещин зданию театра и зрительской глухоты первым рядам партера. В отношении к тексту Шиллера, который периодически еще и шепчут и забивают музыкой, это — звукорежиссерское преступление.
Все действо «Марии Стюарт» — не более чем сценический обман, который на волне популярности воспринимается как «новое прочтение классики». А где же тогда другое (менее новое) прочтение? «Мария Стюарт» — это богатый литературный материал, который имеет бедную сценическую историю. В киевском Молодом театре была попытка постановки королевских разборок под красивым названием «В моїм завершенні — початок мій» (режиссер — Станислав Мойсеев). Тогда королева Мария была в образе «королевы» Помаранчевой революции — Юлии Тимошенко. Но это — другая и уже забытая история, которая тоже была данью моде и популярности.
Мода бывает бессмысленной, как, например, клетчатые сумки «Баленсиага» за тысячи долларов. Те, которые на вид идентичны базарным «родственникам» за несколько десятков гривен. Но это же мода. Это не всегда хорошо, понятно или оправдано, как и сцена диких танцев Марии перед неотвратимостью смертной казни. Дискотечные припадки — тоже дань модным тенденциям последних спектаклей.
В бутике или шоуруме Елизаветы во втором действии своя мода — персонажи дефилируют по залу в причудливых костюмах и париках. Условность здесь задействована в полную силу воображения художницы по костюмам Татьяны Овсийчук. Дизайнерско-парикмахерскую гармонию искать не стоит, как и отсылки к единой эпохе, стилю или направлению.
Визуал спектакля во втором действии явно завораживает зрителей, как и известный принцип «по одежке встречают». А как тогда провожают?! Провожать на самом деле никого не нужно, каждой королеве режиссер определил свою судьбу, но не широкий путь, а замкнутое пространство стеклянной тюрьмы. Одно на двоих так, как они исторически вписаны в историю, — неразрывным тандемом. Мария остается стоять рядом с Елизаветой в виде обезглавленного манекена, а уже единственная обладательница трона Елизавета — хоть и живая, но почерневшая от горя, известного только ее темной душе.
И все же в завершение вернусь к началу — пьесе Шиллера, где есть история трагической судьбы двух королев. История, которая может растрогать и умилением дать наслаждение. В режиссерской игре престолов на самом деле нет Шиллера, но там точно есть капучино и желание понравиться.