На встречах с посетителями выставок его картин он часто на вопрос, над чем будет работать дальше, улыбаясь, отвечал: «Буду искать жар-птицу, которая не дается в руки!»
Жизнь сложилась так, что большая ее часть принадлежит Парижу, Москве, Берлину. Изменчивая судьба привнесла в художественный труд еще и деятельность нелегальную - разведчика, дав ему псевдоним «Ярема»... Сообщения его касались не образцов искусства другого государства, а образцов немецкой техники - самолетов и других видов вооружения... Биографическая канва - Новомосковск современной Днепропетровщины, дальше - Юзовка (Донецк), куда после смерти отца переезжает с матерью, учится в коммерческой школе. Гражданская война, тогдашние перипетии закончились выездом за пределы родного края. Глущенко учится в Берлинской академии искусств (1917-1924 гг.).
В Берлине познакомился с Довженко, работавшим секретарем консульства УССР, и в 1923 году получил советское подданство, стал главным художником торгово-промышленных выставок за рубежом.
Особое, видное место в тогдашней его жизни занял Париж. Выдающиеся художники, писатели становятся его друзьями. Именно в Париже проявился его талант портретиста. Хотя этому роду искусства он не придавал значения, портреты Барбюса, Роллана, Синьяка были высоко оценены художниками. Нельзя обойти знакомство и дружбу художника с выдающимся писателем-эмигрантом Владимиром Винниченко.
С 1936 года Николай Глущенко в Москве, а через два года первая его выставка открылась в Киеве. Потом снова работа за рубежом.
Возвращение в Москву в 1941 году, а в 1944-м он уже в Киеве, где живет и работает до 1977 года, последнего в его жизни.
Заядлый путешественник и неутомимый труженик, он автор многочисленных произведений, но в конце жизни отобрал 250 из них, которые хотел сжечь, чтобы ими никто не спекулировал: «Они не репрезентуют Глущенко», - говорил он, уже тяжело больной. Его воля выполнена не до конца - картины эти хранятся без права экспонирования.
В сентябре нынешнего года исполнилось 100 лет со дня рождения художника. Уже состоялся юбилейный вечер в Музее-архиве литературы и искусства. Открыта выставка его произведений, а также многочисленные документы, отражающие его деятельность, - фотографии, письма, воспоминания о нем. Воссоздана также мастерская художника.
Союз художников Украины в своем здании готовит большую выставку картин и юбилейный вечер.
...Я пережил счастливые дни общения с ним. Художник написал и мой портрет, о чем расскажу дальше. А первые встречи - с его картинами. Их щедро раздаривал он хорошим друзьям, они украшают многие музеи, ими любуются люди в санатории «Конча-Заспа» под Киевом: красота их завораживает, дарит покой, хорошее настроение.
* * *
Передо мной маленький этюд - полыхают яркие цветы в кувшине... Это подарок Николая Глущенко. Говорю «маленький», но за ним вижу безграничные просторы лугов, поля, все великолепие земли, выпестованное солнцем.
Где-то в шестидесятых годах после одной из художественных выставок я пытался передать в стихах состояние творца-художника, когда он работает, ищет соответствующие цвета-тона, чтобы выразить задуманное.
За кожну щонайменшу крапелину,
За іскру, що пелюстку зігріва,
Ціну митець склада одну-єдину -
Недремним сонцем. То його права.
Його права - і випросталась гілка,
І квітка усміхнулась, ожила,
Неначе повноправна новосілка
В мистецтва храмі, світла і тепла.
Николай Петрович прочел стихотворение, впервые напечатанное в «Київській правді», и пригласил меня в свою мастерскую.
- Если вы хотите ознакомиться с трудом художника, побудьте, сколько выдержите, рядом с ним.
Только я переступил порог мастерской, как мной овладели мысли и вспомнилось то знаменитое, известное каждому: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!..».
Какая же это непостижимо трудная задача - остановить мгновение... Не каждый художник обладает такой силой. Николай Глущенко много - не мне считать - остановил таких минут на полотне, передал потомкам.
Не одна мить зупинена
Митця гарячим подвигом:
То хвиля в ній запінена,
То повна цвітом-подихом.
І кличе в мандри даль оця,
Що бачимо тепер ми.
Душа його аж світиться
Річками та озерами.
Оказавшись в мастерской, я и не рассмотрел ее всю: вниманием завладели отдельные вещи в ней: этюды, картины, стеллаж, на котором лежали толстенные альбомы. Уже во время второго или третьего посещения мне удалось рассмотреть мастерскую как следует. Позже попытаюсь описать ее интерьер. Первое впечатление было таким же, как от созерцания восхода солнца. На меня выплеснулся подсолнух бессчетным количеством лучей, снопом горячих лепестков...
Спустя несколько лет об этом впечатлении я сказал художнику.
- И вынес я из вашей мастерской тот подсолнух, хоть вы и не заметили!
Николай Петрович, не скрывая улыбки, ответил:
- После одной выставки были вынесены несколько моих картин - такой «вынос» я ощутил реально! (Его деликатность не позволила сказать «украдены»). - В голосе слышалась грусть и что-то вроде бы и радостное:
- Значит, кому-то все-таки понравились картины!
А потом уже вовсе радостно-ребячье:
- Тот пробел я почти «ликвидировал» - повторил, вспоминая нарисованное. А память на цвета у меня вроде бы и неплохая...
Осмотрев выставку, - а они часто устраивались не только в Киеве, - влюбленные в искусство Глущенко говорили: «Разноцветный, словно радуга, яркий, словно луч».
Да. Это праздник цветов. Чистых и прозрачных. Это музыка и поэзия. Некоторые не стеснялись признаваться в любви: «Влюблен в ваши произведения»; «Уже идя на выставку, знал, что встречу симфонию красок». И в самом деле - какие молодые цвета, как светятся они радостью, солнечным настроением! Было ли гиперболой - «побывал в волшебной сказке»? Выставку называли «песней песен».
На выставке побывали земляки Довженко. Вот в книге откликов: «Мы из Сосницы. Ваш мир завороженный - в красках - дополняет «Зачарованую Десну» Александра Петровича».
Были и противоположные записи. Кому-то не понравились некоторые картины. «Почему во всем сиреневый цвет? Болезнь глаз?»; «Много воды, даже мутной». Что ж - скажем - как для чьих глаз! А кто-то довольно энергично отрицает мнение предыдущего: «Прежде чем выносить приговор, нужно научиться понимать искусство».
Нелегко это - научиться понимать... И трудно ответить, например, почему так волнует след саней на снегу... И струны берез в зимнем лесу... Почему после посещения выставки картин молодой поэтессе показалось, что именно с ней вот так говорил художник: «Скажите, что вас заставляло плакать в жизни, и я отвечу, трудно ли вам будет постичь закон моей кисти, продиктованный весной - неизменным состоянием моей души». Ей также показалось, что во время работы над картиной любимого художника «одна ветка пошевелила листиком и вдруг высвободила его из клейких объятий загрунтованного холста и свежей краски. И толкнула мастера в плечо. А он уже не властен был отнять у нее жизнь и только шепнул: «Шуми. Ты испортила мне картину, но шуми» (Галина Паламарчук, «В мастерской художника»).
Это не мистификация. Так действует на людское воображение настоящее искусство. Навевает мечты, ведет за собой. С холста, на котором изображено море, словно на самом деле вдруг хлынул, ударил прибой, и соленые свежие брызги ты уже чувствуешь всем естеством...
Утреннее море свежестью, прозрачностью проникает в душу... Почему?.. Вот они - «секреты» художника. Поэтому и трудно расставаться с его выставкой, устроенной к 75-летию со дня рождения. Потому: «Какие там 75! Не верим!»
Я несколько раз ходил на свидание с цветами Глущенко, с его солнцем, с его радостью. Здесь мне хочется хоть несколько слов сказать о влюбленности Максима Рыльского в творчество Николая Глущенко. Поэт писал:
У пучок останній квіти зв’яжем,
Що морозом називають їх...
Часом можна висловить пейзажем
Те, для чого слів нема людських.
И в прозе: «Когда смотрю на вещи Глущенко, посвященные любимой им Конче-Заспе, не раз ловлю себя на мысли: да вот тут же я блуждал, под этой вот мечтательной березой отдыхал, разговаривая с друзьями, по этой тропинке шел одинокий, тихонько напевая... Вода, а вода, это, как говорят, один из «камней преткновения» для художника, вода, нарисованная Глущенко, каждый раз заставляет меня, заядлого рыбака, подумать об удочке, воскликнуть вслух: «Тут, наверное, здорово ловится краснопер!»
Художник показывал мне книгу, подаренную поэтом, со стихотворной дарственной надписью:
Цей український наш чебрець
Віддати міг лише митець,
Ці наші води і діброви
Диханням чистої любові
Микола Глущенко зігрів.
Книга подарена еще в 1957 году в мастерской художника, рисовавшего портрет гостя.
Мастера пейзажа - поэт и художник... Как на свидание с красотой ходим на выставку картин. А книгу берем в руки - и вот оно, свидание особое, с поэзией, выраженной иными средствами... Краски и слово... Это они становятся праздником для нас.
Кто был на выставке художника, тот помнит пение Дианы Петриненко в честь художника: ее «співаночки» без сопровождения на самом деле сопровождались дуновением ветра, прорастанием травинки - зеленой стрелы - сквозь старую порыжевшую листву, переливом волн и озер, шумом-ветерком листьев...
Художник Григорьев сказал тогда: «Он весь - на его полотнах». ...Несколько штрихов и - движение! (А у писателя даже одно слово должно воспроизвести движение, где нужно...)
* * *
При встречах с художником завязывались разговоры. Они касались мастерства, средств выражения.
- Человеческая душа - словно море: неспокойная, переменчивая. Ее нелегко обнаружить, передать мгновенные настроения, увлечение, разочарование - всю гамму чувств.
- Это, как ваши картины «Солнце и шторм», «Солнце на море». Написанные через небольшой промежуток времени, светлые, цветистые, но разные по настроению...
- Они совершенно самостоятельные вещи. И хотелось передать в обеих игру красок. Немало вариантов вынашивалось... Хотелось более глубокого проникновения в мощь и красоту безграничного водного пространства...
- Вариант, авторский повтор часто прослеживаем у художника. Но это же характерно и для поэта: что-то не до конца высказанное в лирической миниатюре, как в этюде художника, тогда поэт начинает ловить неуловимое - поворот мысли, ритм... Ну, вот хоть бы и краски моря...
Міниться та грає
Моря далина,
Лиш незмінна в нього
Темна глибина.
Так і я захоплююсь
Всім, що в світі є,
Лиш тобі незмінне
Почуття моє...
«Тобі незмінне». Не очень и грамотно!
Море грає, міниться, шумить,
Кольорами бавиться щомить,
Лиш незмінна моря глибина -
Таємнича і глуха вона.
Я красі вклоняюся земній -
Зацвітай, пишайся, зеленій! -
Та до тебе почуття моє
Глибшим і прозорішим стає.
- Кто-то из теоретиков - все было на пути творчества - недооценивал пейзаж, скептически относился к поискам в этом плане. Я люблю природу, ведь это - вечность. Поэтому ее воссоздаю. Может, какой-то миг вечности и поймал на холсте... Море и земля, сад и полет, цветок и трава - странные произведения природы...
Николай Петрович берет какой-то альбом из серии «Импрессионисты», показывает любимые произведения, отмечает их искренность, богатство палитры, легкость кисти. Попутно цитировал, например, Матисса: «Мне всегда хотелось, чтобы в моих произведениях была весенняя легкость и радость, которая не позволила бы даже заподозрить, какого они стоили труда, терпения. Картина на стене должна быть, как букет живых цветов, поставленных в комнате». Приведенные слова Матисса написаны так недавно, в 1948 году.
...Сколько таких живых глущенковских букетов на стенах музеев, наших жилищ радуют, веселят взор... Имею счастье и я - букет сирени, подаренный Глущенко, порой заменяет мне весь ботанический сад с буйным цветением странных видов сирени, волшебной киевской коллекции...
«Ни дня без мазка», - провозглашал художник Древней Греции Апеллес. И Золя приказывал себе: «Ни дня без строчки»...
Глущенко - большой трудолюб. Я не знаю, сколько произведений написано им. Но известно, что картины художника экспонируются в восьми музеях мира, что они занимают почетное место во многих музеях нашей республики. А в июне 1978 года жена художника Мария Давидовна передала свыше тысячи полотен в дар музеям республики. Пейзажи, портреты, натюрморты - большинство их завещано художником родному народу.
* * *
...Весной 1976 года состоялись Дни украинской литературы и искусства в Белоруссии. От Союза художников на этом большом празднике был Николай Глущенко. Все мы - художники, артисты, писатели - группами побывали в различных областях республики. В Минске выпало мне поселиться в том же отеле, где жил художник.
- Вернемся в Киев и встретимся у меня в мастерской! - сказал во время одной из встреч Николай Петрович.
И вот я в мастерской, размещенной в самом высоком здании центра Киева, на последнем этаже. Оттуда, из окна, хорошо видна вся улица Хмельницкого.
- Прошу, прошу на мой Парнас! - слышу немного повышенный голос.
Говорить с Николаем Петровичем было трудновато - в последние годы он плохо слышал. Обменялись новостями. Показал свеженький натюрморт.
- У меня тоже свежий натюрморт: расцвел кактус! Два-три дня назад растение выбросило стебель, сантиметров эдак с десять. Сначала был он неровным, а потом словно напрягся, взлетел стрелой вверх и поднял над собой белый цветок необыкновенной чистоты. Такой бы увековечить нелишне!
- Сколько всякой красоты вокруг... И грустно, когда подумаешь, что не много успеешь, хоть в какой-то мере полюбоваться той красотой. А изобразишь уж и вовсе ничтожную часть...
Палитра. Подготовлены краски. Вскоре просит сесть. Он готов начать работу.
Перед ним чувствую себя как перед летописцем.
Пристально всматривается, изучает меня. Иногда тихо посвистывает.
Сидеть не так уж легко - чувствуется какое-то внутреннее напряжение. Последняя неделя августа. В мастерской вдруг потемнело. Николай Петрович, словно в чем-то виноват, извиняется!
- Думаю, это ненадолго.
Смотрим в окно - капает дождь, низко плывут облака. За время передышки осматриваю немало картин. Хозяин показывает одну старинную - мастера голландской школы. За ней темная, рембрандтовской школы.
Наконец-то посветлело. И снова за работу. В левой руке у художника три-четыре кисти. В правой - одна, которую частенько меняет. Я смотрю на палитру. Художник повышенным голосом бросает:
- Краски красками, ими пользуемся, но пишем, рисуем - чувствами. Без чувств созданная картина будет неживой. Так говорили классики. Так оно было и есть.
После трехчасовой работы - отдых. Художник полон впечатлений от поездки по Белоруссии, время от времени вспоминает какую-то встречу, поразившую его местность.
- Вот и мы за Белоруссию поднимем рюмку «Беловежской», за интересное путешествие!
Подняли чисто символически - Николай Петрович совершенно не употребляет этого питья.
На другой день после непродолжительного сеанса говорит:
- Теперь будем обобщать. (Я уже видел черты своего лица, появившиеся из-под его руки.)
День или два Николая Петровича я не беспокоил. Но увиделись в замечательный солнечный, действительно летний день, в клубе Совета Министров. Тогда навсегда прощались с Юрием Смолычем.
На выходе из здания Николай Петрович ко мне:
- Вот и я уже на очереди.
Это сказано было так неожиданно, что я только и смог возразить:
- Да что это вы, Господь с вами!
И он, чтобы не придавать значения сказанному, напомнил:
- Так завтра же не забудьте утром в мастерскую.
Я пообещал, пожелал хорошего настроения. Он еще поинтересовался:
- Как ваш цветок кактуса?
- Он сворачивается.
- Шагреневая кожа красоты...
А утром Николай Петрович встретил меня более веселым.
- Знаете, вчера я еще поработал около Богдана. Труд разгоняет тоску. Большое дело - сосредоточенность...
Вообще-то, Николай Петрович, когда у него день был свободный от общественных дел - а их у него немало было в повседневной жизни: избирался членом правления и президиума Союза художников Украины, возглавлял секцию изобразительного искусства Украинского общества дружбы и культурных связей с зарубежными странами, работа зампреда правления Украинского отделения общества «СССР - Франция», - работал в своей мастерской с утра до шести часов вечера, с небольшими перерывами.
Сидеть неподвижно - надо тоже иметь силу воли! Вот вроде бы на месте сидишь, а уже помимо воли голова наклонилась влево! Художник делает замечание или показывает рукой, чтобы занял предыдущую «позицию».
Казалось, я в мастерской уже часа три, а прошел только один час! Во время передышки просматриваю, с разрешения хозяина, альбомы - их хватит, видимо, на год! Различные издания Клода Моне, Матисса...
- Теперь посмотрите на себя! - приглашает. - Лицо получилось, как видите, немного утомленным. Но глаза - моложе. Ну, тут уже я не виноват. Через несколько дней подсохнет - заберете.
Мы простились. Художник поставил перед собой свою незаконченную «Радугу»... Его рабочий день продолжался.
Еще в одно утро звонит Николай Петрович.
- Немного перерисовал - сделал другой фон - не море, а Владимирская горка. Вроде бы так лучше... Зайдите в воскресенье - губы подправим!..
Художник всматривается в твои черты. Вот вплотную подходит ко мне. Опять шагов на четыре отойдет назад... Взмахом кисти покажет, как стоять. (Сегодня «позирую» стоя, а он тоже стоя рисует.)
«Лицо ваше изменчиво. Как душа, что ли... Немного иронии во взгляде, но и лиричность... Будете выглядеть немного притомившимся»... Это художник время от времени говорит, продолжая работать.
В конце сентября этого же года состоялась выставка произведений Николая Глущенко в Музее украинского искусства. Почитатели принесли цветы. И мне снова показалось, что живые цветы удивленно смотрели на цветы Глущенко и чахли на глазах...
В ответ на многочисленные приветствия Николай Петрович поблагодарил за внимание всех присутствующих, а в завершение сказал: «Что ж, в самом деле, я поработал немало. Но того, что в душе моей, - чтобы спеть красками, не хватило бы и двух жизней».
Спрашиваю, уже уходя из музея:
- Кто же первый учитель ваш?
- Природа! - одно слово в ответ. - С ней хотел бы никогда не разлучаться.
И мне вспомнилась страница из биографии японского художника Иокоямы (выставка картин современных японских художников состоялась летом в Киеве). В детстве мальчик перенес какое-то горе - хотел наложить на себя руки, и вдруг взглянул на гору Фудзи, своей обворожительностью ошеломившую его, и передумал! Увлеченность красотой переросла в потребность воссоздать ее красками. Так он стал художником.
Об этом художнике рассказываю Глущенко.
- В такой ситуации именно так получилось бы и у меня! А «Гору» его в солнечном сиянии тоже видел. Там еще был «Синий ветер» другого художника. Заметили?
...Я тоже люблю этот цвет. И, наверное, потому «заметил»...
Зашел разговор о солнце. Николай Петрович затеял своеобразную игру.
- Быстрее проходит время, когда что-то делаешь! Так вот, о солнце. Тут не обойтись без Сарьяна: «Каждый день - торжество, солнце поднимается и по-новому раскрывает все... Лучи света как будто осязают землю, заставляют ее дышать, и все вокруг начинает оживать, двигаться. Какое это чудо!»
В свою очередь, я привожу слова Ижакевича: «Не проспи восхода солнца!»
- День солнца - это день великого труда... Кстати, вы знаете, что Данте в последний круг ада «отправил» неработающего художника? Труд - все... Ренуар в конце жизни, немощный (мог только сидеть в кресле), просил привязать кисть к ревматической непослушной руке... Художник всегда в поиске. Какой же поиск может быть без систематического труда?
Николай Петрович показывает на стеллаж с изданиями об искусстве. Письма Ван Гога. Наугад раскрываю книгу. Попадаю на письма художника к брату. Двадцатилетний Ван Гог цитирует Ренана. «Чтобы жить и трудиться для человечества, надо умереть для себя. Человек приходит в мир не для того, чтобы прожить счастливо… Чтобы создать нечто великое для всего общества, чтобы достичь душевной высоты и подняться над пошлостью существования всех своих собратьев».
- «Сеятель» Ван Гога - это же сеятель солнца. Рука художника слушает чувства... Его слова «Жизнь нужно искать в цвете» - словно завещание. «Я работаю как неистовый. Сейчас цветут сады, и мне хочется изобразить провансальский сад в невероятно радостных цветах». «Я снова с головой погрузился в труд - непрерывно рисую сады в цвету».
- А вот снова пишет брату: «Утром я рисовал сливы в цвету...»
- У вас много этюдов.
- Да. Нельзя не согласиться с Ван Гогом, что написание этюдов - это посев, а написание картин - жатва.
- Ван Гог сказал, что он сам не знает, как пишет, то есть работает.
- Психология творчества - вещь сложная. Действительно, я тоже будто, как определяет свой труд выдающийся художник, который сейчас увлек нас, в труде нахожу отклик того, что меня поразило, о чем природа говорила только со мной... Это чудо - не слова Ван Гога: природа говорила со мной, сказала что-то, и я словно застенографировал ее язык... Она - в моей записи. Конечно, могут быть ошибки у меня, пропуски, но все-таки оставалось кое-что из того, что сказали мне лес, берег, фигура... ведь это голос природы...
Итак, живопись - язык. Язык, раскрывающий человеческие чувства. Такой язык - громкий и цветистый - я слышу особенно у моря или в тихом Седневе. Там - звонкая безграничность волн, тут - покой и тишина. Но тишина, говорящая своим властным голосом...
В ноябре 1978 года в Центральном государственном архиве-музее литературы и искусства УССР открыта мемориальная мастерская Народного художника СССР Николая Петровича Глущенко. Прошел год без него.
Поражает последний натюрморт на мольберте - полевые цветы.
Мастерская, мне кажется, воссоздана посредственно... Я не ощутил той творческой лаборатории, которая легко познавалась в реальной его мастерской... Не ощутил той высоты, атмосферы... К этой, только что воссозданной, мастерской нужно привыкнуть. Нет здесь широких полок-стеллажей, заполненных множеством альбомов, книг. Нет чердака, где размещались работы художника, нет той «натуральности», к которой привык глаз. Этот пробел со временем, может, перестанешь замечать. Зато размещено немало материалов о жизни и творчестве художника, а также отдельные картины, личные вещи, документы, постепенно компенсирующие то, чего не хватает. Каталоги отечественных и зарубежных выставок, фотографии, письма расскажут о славном пути, сложном, но уверенном, увенчанном творческими победами. Постепенно привыкнешь к этим маленьким комнатушкам мемориальной мастерской - они словно становятся шире, просторнее...
...Вот его палитра. Подготовлены краски, наиболее любимые художником. Розовая, зеленая, желтая, белая, голубая. Словно все здесь в ожидании. Вот придет волшебник кисти - и ярко засветится палитра. Солнцем, творческой радостью... И будет художник соревноваться с солнцем. Оно отдыхает ночью. Художник продолжает работу - буйное цветение красок разве не побеждало сон великое множество раз?!
І розкіш барв, і пасма променеві, -
Допоки сонце спало, повелів
Митець воскреснуть їм,
В ніч - царювати дневі...
Могутня сила кольорів та слів!
Чому говорять барви та слова?
Митець їх сонцем власним налива.
* * *
...Почти четверть века ушло с тех пор, как не стало Николая Петровича. И в памяти не поблекли его свежие цвета, пестрая радуга.
Краски поют. Мазки положены кистью, словно ноты: смотри и вслушивайся - звучит мелодия художника. И в самом деле, ходишь в Музее украинского искусства, каждый зал поет свою величавую песню. Там, где цветы, пейзажи, слышна музыка. Оркестром невидимым дирижирует художник...
Именно его в конце сентября 1975 года в нежном предвечерье, спускаясь с Владимирской горки, встречаю ниже планетария. Он медленно поднимался по крутой улице. Почему-то мне вспомнился парижский Монмартр.
Его и вспомнил я, поздоровавшись:
- Преодолеваете одну из художественных высот?
- А вы знаете, действительно подумал о Монмартре! Возвращаюсь из мастерской, по которой соскучился, ведь только вчера из Югославии.
На миг остановились. Со стороны Владимирской горки долетали тонкие ароматы цветочного, уже осеннего буйного цветения. Сентябрь - месяц его рождения.
Стоим, вдыхаем аромат. Пользуясь случаем, поздравляю его с днем рождения, ведь давненько не виделись.
- Заходите в гости! - приглашал, прощаясь.
Он поднимался дальше.
Вся жизнь - восхождение на художественную вершину. По обе стороны - разнообразие цветов, деревьев. Их аромат и шум ловит память, чтобы запечатлеть на полотне. Конечно же, они звучат!
...А дирижер вечного оркестра и дальше медленно поднимался вверх. Шел с давно пойманной жар-птицей искусства... Она далась ему в руки...