Произведение Светланы Поваляевой и Виктории Нарижной — это книга-заговор. Заговор двух против социума, тотальной лжи, взрослого здравомыслия, необходимости оправдываться в своем существовании. И мир им — союзник в этой борьбе. Мир всеобщих взаимосвязей, мук весны, звуков и тишины, Города и тесных уютных кухонь, оброненных зажигалок, мир мужских рук, экстазов и «простых радостей» бытия...
Под одной обложкой — взаимовыгодный и продуктивный симбиоз двух авторов. Думается, такой «двойной» контекст ими был выбран не случайно. В идеале эти книги следовало бы читать одновременно — настолько они, существуя каждая самостоятельно, в то же время перекликаются и дополняют друг друга.
Проза Виктории Нарижной как бы очерчивает, придает законченность формы, облекает в кровь и плоть костяк и нервы поэзии Светланы Поваляевой. Очень похожих и очень разных авторов объединяет схожесть мироощущения, ироничность, эмоциональность, свежесть восприятия, юношеская непосредственность и честность взгляда на мир. Стоит проникнуться духом книги, и надолго сбережешь в себе ощущение некой тайны, тепла весеннего солнца на щеках, острого и полного переживания так скупо отпущенных нам моментов юности и молодости.
В мире обесцененных слов о любви и красоте, в мире миллионов «я», настойчиво заявляющих о своем существовании, «коли припиняєш вживати слово «я», центробіжна сила якого всмоктує весь наявний простір зі спогадів, народжуються історії та істоти» (С. Поваляєва, made in japan).
Одно из таких существ и вошло в жизнь героини романа «Безсмертя в місті N».
Как всякая хорошая литература, роман неоднозначен. С одной стороны, история страсти, с другой — философская притча о поисках и обретении человеком Красоты.
На фоне незатейливой бытовой истории приезда в дом героини новых соседей — матери с сыном, знакомства с ними, весенней влюбленности в юношу, женских посиделок, заметок о жизни одинокой молодой женщины разворачивается иная — история вхождения в человеческую душу всесильного демона Красоты, история душевных мук и противостояния соблазну, история самопожертвования, история смелости и трусости, история о вечно стоящем перед нами выборе.
После приезда новых жильцов героиню не покидает ощущение внешнего вмешательства. Некий «могутній наглядач», «новий таємничий пожилець», возникший на пороге ее квартиры в облике пятнадцатилетнего юноши, подчиняет себе тело и душу. Чувство это одновременно и влечет, и пугает. И тщетны попытки сопротивляться вторжению суетой привычных дел, логическими умозаключениями, всем арсеналом своей интеллектуальной натуры.
Это знакомо-незнакомое чувство, возникшее в 25-летней женщине, было, по ее мнению, просто возбуждением, пусть необычайно сильным, но всего лишь возбуждением. И только со временем к ней приходит более глубокое понимание сути этого чувства как ощущения вошедшей в ее мир Красоты.
За три месяца пройдя путь от возбуждения и влюбленности до преклонения, пережив внутреннее перерождение, демонизировав молодость, возведя ее в культ, интеллектуалка, «занурена в Сартрів-Бартів-Бодрійярів», забывает о своем «я» и, подобно жрице, преклоняется перед «божеством непристосованої для цього ницого світу і наших недосконалих очей Краси». Юноша становится для нее воплощением дионисийского начала, юным богом, сотворенным воображением истосковавшейся по тайне и любви души.
Кульминацией борьбы героини с соблазном, моментом, когда история из бытовой плоскости переходит в символическую, становится появление Мадам — alter ego, внутреннего демона искушения, деревянной куклы Лени Риффеншталь, чей голос — голос мира взрослых, мира потребителей, убивающих все живое своим прикосновением, голос упрека, зазвучавший, когда героиня не решилась воспользоваться представившимся шансом воплотить в жизнь свое сокровенное желание.
Хотя сожаление и упреки самой себе в отсутствии смелости и решительности приблизиться к своей мечте долго не покидают ее, именно в спорах с Мадам вызревает уверенность в правильности своего решения. Именно в них звучит заявление о «справжній світовій змові — Змові Дорослих Людей» против молодости и рецепт вечного пребывания в Эдеме. Именно здесь героиня озвучивает свое credo: «Все життя завмирати перед божественною красою в німому та безпорадному обожненні, на яке вона, власне, і заслуговує, і за це, мов за ревну молитву та щиру спокуту, пребуду — в Эдемі — вічно». Пускай даже «немає страшнішої помилки, аніж дістатися до своєї мрії впритул та зупинитися... Від сьогодні твій час зупинився… В тобі відтепер буде куточок із відсутнім часом, в якому ти вічно стоятимеш і дивитимешся на свою мрію».
Героиня принимает свою судьбу, отныне она — «ходячий Храм Рабського Обожнення Краси». И в этот момент наивысшей степени осознания Красоты, момент своеобразного катарсиса, Мадам исчезает. Смолкает внутренний обвиняющий голос.
И в пришедшем после смирении есть чувство гордости от того, что, отказавшись потребительски воспользоваться, притронуться к нему человеческими руками, ты сама стала причастной к сотворению чуда. Сама возвела этот собор. И пускай потом зодчего ослепят — Красота останется.
Весь смысл происшедшего — в этой невозможной возможности. В постоянном движении к своей мечте и пребывании в «відсутньому часі», наступающем для тех, кто смертельно ранен красотой ли, любовью, которые, казалось, были так близки, стоило лишь протянуть руку...
«Таємничий пожилець», погостив в нашей душе, когда-то все же покидает ее, забирая с собой часть нас самих, и отныне нам жить в нестерпимой близости от такой желанной и пугающей Красоты, внезапно нам открывшейся.
Світлана Поваляєва «Камуфляж в помаді», Вікторія Наріжна «Безсмертя в місті N». —
Харків: Фоліо, 2006.