Наверное, это справедливо, что каждое поколение переживает свой духовный пик единения и жажды перемен, свой рывок к свободе. Будь то декабристы или народники, революционеры или сталинские великомученики и страстотерпцы, испробовавшие единственный горький глоток свободы «оттепели», или очумелые от псевдовседозволенности перестройщики. А в межвременье разве тишина? Нет, жизнь продолжается...
Андрей Макаревич из тех, на мой взгляд, кто мало говорит и много-много работает. Не любит давать интервью и не очень жалует журналистов. Мы встретились с ним, усталым, накануне ночью вернувшимся с гастролей и уже существующим в жестком московском режиме, чтобы просто пообщаться. Спасибо ему за это.
— Андрей, когда вы начинали, то были в первых рядах, как все рокеры того времени, — бунтарем. Сегодня вы подчеркиваете: «я вне политики, она не интересует меня». Что произошло — усталость?
— Да меня и тогда это не интересовало. К политике тяги не испытывал и не испытываю, бунтарем себя не считаю. Когда мне мешают делать что-то, что я считаю нужным, естественно, с моей стороны это вызывает противодействие. Вот и все. Если же мне не мешают, против чего же я буду бунтовать?
— Кто вы сегодня больше — поэт, музыкант, кулинар?
— Вот уж абсолютно не интересовало никогда — чего во мне больше. Занимаюсь тем, что меня интересует.
— Вы живете «вкусно», сегодняшним днем, а планы строите? Ну, хоть творческие?
— В творчестве все происходит так, как и происходило: пишем новые песни, записываем пластинки, выступаем в концертах. Надеюсь, в июне будем в Штатах, возможно, примем участие в ежегодном фестивале JVC, который проходит в основном в Нью-Йорке. Параллельно с этим, очевидно, будут гастроли по Америке недели на две-три.
— Заграничными гастролями сейчас никого не удивишь, но у вас всегда была громадная аудитория внутри страны. Границы не мешают?
— Она для нас не сузилась. Точно так же мы ездим на гастроли в Украину, как и ездили, только нужно проходить пограничный и таможенный контроль, что довольно смешно. Тем более смешно, что мы не везем ни наркотики, ни оружие.
— Традиционный вопрос сегодня — финансы. Ваши коллеги как-то жаловались, что в Украине это особенно сложно, потому что невыгодно.
— Это проблема организаторов.
— Вы сами выступаете в роли продюсера или пользуетесь чьей-то помощью?
— По возможности стараемся обходиться без спонсоров, постоянного спонсора у нас нет и не было. Ну а если это какая-то большая акция, как было когда-то на Красной площади летом, — конечно, приходилось обращаться за помощью. Ведь это удовольствие было абсолютно коммерческое.
— Андрей, а как вы в музыку пришли? Это наследственность?
— Ничего семейного там не было. Все было само собой.
— Все, что вы делаете в роке, — «способ самовыражения» или?..
— Упаси вас Бог, говорить о попытке воздействия. Никогда не ставил перед собой такой задачи — воздействовать на кого-то. Просто говорю о том, что мне интересно. Имеющий уши, да услышит...
— Сегодня, может быть, в меньшей степени получается говорить то, что интересует тебя?
— Почему? По-моему, наоборот. Это было очень сложно, скажем, десять лет назад, когда за спиной стояли цензоры в штатском и контролировали каждое мое слово. А сейчас меня никто не ограничивает в том, что я делаю. Сейчас стало гораздо легче — пишу.
— Ваши привязанности в музыке? Знаю, что «Битлз», а еще?
— Много всего было: Окуджава, Галич был, джаз фортепианный, который я очень люблю, блюз.
— Последние годы слово перестало быть в песне, а для вас?
— Слово всегда было первично, но в народных песнях: в деревенских, и в городских, и в лагерных. Причем, это во всем мире. Бабушка деревенская, например, не будет петь песню, если забыла последний куплет. Ей важно рассказать историю до конца. Может быть, у меня такое же отношение к тому, что я делаю.
— Стало быть, вы начинали со стихов, музыка была потом?
— Да нет, по-моему, это одновременно произошло.
— Рано или поздно каждый пишущий стихи плавно переходит к прозе. Не говорю о мемуарах, избави Бог, еще рано, но вы еще не стали прозаиком?
— Что касается прозы, вернее мемуаров, то такая книжка уже есть. Она называется «Все очень просто» и, как ни странно, имела успех, хорошо продалась.
— Вы сами ее издавали, как это нынче модно?
— Был издатель, было два тиража. На сегодняшний день 150 тысяч — большой тираж.
— Вот она — польза границ, они надежно защитили украинского читателя от «тлетворного влияния» вашей книги. Не обидно?
— Мне все равно очень трудно это понять. У меня есть несколько друзей в Украине. Они были и остаются моими друзьями независимо от того, что происходит в политике. Точно так же я приезжаю в Киев, они — ко мне. И между нами ничего не изменилось — для меня это самое главное.
Я до сих пор не научился делить читателя на украинского, московского, ленинградского, латышского. Воспринимаю его как нормального человека, интересного собеседника, независимо от того, где он живет.
— Вы приверженец имперских амбиций, даже если подразумевать под этим лучшее: крупная сила, единение?
— Нет, ни в лучшем, ни в худшем. Не понимаю того, что происходит. Такое впечатление, что ума во всем этом не хватает. Вот все хорошо, а ума не хватает. Видимо слишком долго его выколачивали. Именно это позволяет мне не закатывать истерик по этому поводу. Ведь если семьдесят лет все делалось через ... , то за пять-шесть лет просто не может стать иначе. Очевидно, это требует большего срока.
— Все, что происходит глобально, все это в зеркальном отражении происходит в быту, в семье. Скажем, в идеале, если наступают сложные времена, близкие люди должны группироваться, поддерживать друг друга. На деле — наоборот: очень серьезные, казалось бы, долговременные связи распадаются, каждый сам по себе. А как у вас?
— На примере своей семьи и близких не вижу каких-то перемен. Скажу честно, не мыслю глобальными категориями, могу сказать только о том, что сам ощущаю. У меня как были близкие друзья — так и остались, наши отношения не охладели. Мне кажется, что не может и не должна никакая внешняя ситуация на эти отношения влиять.
— Андрей, расширяется ли круг ваших поклонников за счет новых поколений, вы говорите с ними на одном языке?
— Конечно. Что касается того слушателя, то, несмотря на то, что он к нам продолжает очень хорошо ностальгически относиться, когда человеку сорок — у него гораздо меньше места в жизни занимает музыка, ему уже не до концертов, у него работа, семья, дети, заботы, это естественно... А новые — да. Но я говорю на своем языке, не пытаюсь ни под кого подстраиваться. Во-первых, не умею, во-вторых, мне это неинтересно. Мне кажется, раз приходят, значит — понимают.
— Я вас всегда представляла как «человек-монолог». Скажите, чем живете, что любите, что важно для вас?
— Монолог — это когда у человека самого возникает потребность говорить. А когда говорят, скажи-ка чего-нибудь в эту дырочку — нет, готов к диалогу. Чем живу? Работой я живу с утра до ночи. Больше, по-моему, ничем.
— А отдых?
— Отдых, быт? Как правило, отдых бывает нечасто и внезапно. Вследствие этого — не всегда удается.
— Вы «работоголик» или, как многие из нас, просто не умеете отдыхать?
— Просто лучше себя чувствую, когда что-то делаю.
— Но приоритеты редкого свободного времени существуют?
— Стараюсь уезжать куда-то на природу, подальше от всего этого.
— Что вы читаете?
— У меня такое ощущение, что в художественной литературе я, в общем, прочел все, в чем испытывал потребность. Сейчас читаю обычно в дороге, как правило, периодическую литературу.
— И этого хватает?
— Есть какие-то привязанности. Когда у Аксенова выйдет новый роман, обязательно его прочту. А «текущая» литература? Среди поэтов встречаются ребята интересные, а из прозы что-то ничего не попадалось.
— Программа «Смак» — это призвание? Вы много времени дома отдаете своему увлечению?
— Нет, не отдаю. Просто умею это делать и мне это нравится.
— Готовясь принимать гостей, сами стоите у плиты?
— Конечно.
— Вы из тех мужчин, которые считают, что женщине на кухне не место?
— Просто нет той женщины, которая бы встала у плиты.
— Вы боитесь ответственности?
— Я ее просто не люблю. Понимаете, ее во мне и так гораздо больше, чем хотелось бы. Гораздо приятнее независимость, хотя это невозможно.
— Вы из тех, кто в состоянии принять решение?
— Мне постоянно приходится. Другое дело, что эти решения касаются меня, а не... Я бы не хотел принимать решения за других людей. У меня нет доверия к человеку, который берет на себя смелость принимать решения за других.
— Андрей, я очень хочу понять, что сегодня дает вам пищу для творчества?
— Все, что происходит, так же, как и было. Я могу сколько угодно не любить политику, но, естественно, не в состоянии себя от нее изолировать. Когда включаю телевизор, там идут новости и меня что-то раздражает. Я сознательно, активно стараюсь не участвовать в политике, но все равно приходится ею дышать, как бы плохо она ни пахла.
После нашей с Андреем встречи произошла трагедия — убили Влада Листьева. Я физически на расстоянии ощутила боль и неподдельную человеческую скорбь Андрея Макаревича. Дай Бог, чтобы судьба относилась к нам не так, как у Арсения Тарковского:
«Нас понесло неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами
было по дороге,
И рыбы подымались
по реке,
И небо развернулось пред глазами...
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший
с бритвою в руке».