UA / RU
Поддержать ZN.ua

За рекой, в тени братвы

Очевидно, у многих поэтов с возрастом, со временем, с жизненным опытом возникает потребность если не перейти от поэзии к прозе, то хотя бы их объединить...

Автор: Василий Слапчук

Очевидно, у многих поэтов с возрастом, со временем, с жизненным опытом возникает потребность если не перейти от поэзии к прозе, то хотя бы их объединить. Казалось бы, что здесь хитрого, средство неизменное — язык, пиши себе, да и все. В чем-то писательский труд похож на работу строителей, у которых также материал один, но у тех выходят пирамиды, у других — девятиэтажные коробки, а у третьих — вообще воздушные замки на песке, увенчанные кучей неиспользованных стройматериалов.

Наверное, всех, кто знает Вольвача-поэта и узнал, что он пишет роман, интересовало, каким же будет его первое прозаическое детище. Роман увидел свет в журнале «Кур’єр Кривбасу» и сразу же вызвал интерес и у критики, и у читателей. Параллельно он пожал лавры на конкурсе «Коронация слова», после этого попал в рейтинговый список «Книги року-2005». И, наконец, вышел отдельной книгой в издательстве «Джура». А в завершение издатели не скрывают, что роман хорошо продается. Разве не триумфальный прозаический дебют?!

Разумеется, кому-то новинка нравится, а кому-то — нет, но для всех очевидно, что не волевое решение побудило Вольвача к прозе: Вольвач для прозы созрел и проза его созрела. Созрел для прозы и входит в нее, как в свое время в поэзию, абсолютно сформировавшимся.

Еще до того, как я прочитал сам роман, меня заинтриговало его название. Что это такое — «Кляса»? Как тесно название связано со всем текстом? Взвешенное оно или случайное? После прочтения романа все эти вопросы отпали. Ответ на них — в тексте: «Слово авангард Павло схвалює, йому почали ввижатися Харків, українізація, вчулося рипіння снігу — ...і смаглявий Володька Сосюра йшов по вулиці, піднявши комір шинелі, повз кольонади Держпрому і лямпи у жовтих вікнах. Саме так — лямпа, кляса — пишеться у пошарпаних книжках і словниках з жовтими ламкими сторінками, вони лежать у шухляді серванта, а раніше батько ховав їх у дивані, Павло любить їх гортати, віднаходячи незвичні слова».

Действие романа происходит в «інтер’єрах індустріального Запоріжжя». В свое время мне довелось побывать в тех интерьерах, только лет на десять раньше романного времени. С той лишь разницей, что я был на той земле пришельцем, временным осваивателем железобетонных пространств, я знал, что призыв в армию выхватит меня из бермудского треугольника (общежитие — завод — гастроном), и к тому же я не был одиноким, нас была целая колония украиноязычных (островок в русскоязычном море) западников... Тогда как главному герою даже в голову не пришло, что в его отчизне на украинском языке могут разговаривать больше, нежели четыре-пять человек. У Паши, уже лет шесть назад отбывшего военную повинность, не осталось даже иллюзии, что жизнь, которой он живет, удастся изменить («Господи, скільки ж це триватиме? — бува, думає він похмуро. — І головне — куди звідси звалювать?»); он — у себя дома, эти места — его малая отчизна, он здесь родился, но рожден иным. Эта иначесть уберегает Павла от сознательного, откровенного и окончательного криминала, удерживает от того, чтобы переступить грань, за которой — блатной мир со своими законами. Несмотря на то что Пашок во многом подыгрывает этому миру и откровенно восхищается уголовными авторитетами, происходит это, скорее, потому, что других, настоящих авторитетов в его отчизне просто нет. Эта же иначесть мешает Павлу сблизиться и с так называемыми «нацдемами». «Націоналісти це ви, а я так — патріотішка, погулять вийшов...», — иронизирует он. Пашок олицетворяет два полюса своей отчизны, а еще — все ее разногласия, и ощущение «чогось» не дает ему потерять веру...

Роман получил хорошую критику. Среди рецензентов были и именитые писатели. Непохожие между собой, они сходились в одном: «Кляса» — это явление. «Сильний і несподіваний роман, один з кращих у нас за пострадянську добу». Эти слова принадлежат (по моему мнению, мифическому, легендарному, гениальному) Николаю Винграновскому. Олесь Ульяненко считает «Клясу» «не лише показовою, але й знаковою у всьому літпроцесі». Высоко оценив «Клясу», Винграновський назвал роман радостным, а Ульяненко предположил, что книгу будут обвинять в «чорнушності».

Я понимаю, что имел в виду Ульяненко. Кому-то действительно роман может показаться «чорнушним» — все зависит от жизненного опыта. Вольвач не пытается шокировать, не сгущает умышленно краски, не нагромождает негатив — он только отказался разукрашивать мир, который описывает. «Чорнухи» в «Клясі» не более, чем в жизни, и не вина Вольвача, что будничный мир его романа кому-то кажется экстремальным. Мне же, наоборот, «Кляса» показалась легкой для восприятия, поскольку в романе нет позы, он не надуманный, а искренний и правдивый от начала до конца. Очень важно, что автор не польстился на то, чтобы изобразить главного героя положительным. Вольвач не сфальшивил, его Пашок — частичка мира, в котором живет. Он оттуда, он такой. Он не отнекивается от этого, но и не козыряет этим. Он правдив с собой. Думаю, это то, что спасает Пашку. Может, поэтому Винграновский и назвал «Клясу» радостным романом.

Павел Вольвач написал о юго-востоке Украины, о городе, о жизни, о человеке, об украинце. Это эпохальная вещь. Давно я не читал чего-то подобного, если вообще читал. Новый роман остается в стороне от всего того, что писалось в украинской литературе в последние годы. Если исходить из того, что литература — отображение и осмысление жизни, то в этом смысле «Кляса» Вольвача является полнокровным проявлением жизни и ближе к нему, чем к литературе, являющейся порождением искусственным и вторичным. Этим романом Вольвач изменил выражение лица отечественной литературы. Дрогнула какая-то мышца, что-то шевельнулось, запульсировала какая-то жилка...

Только один роман. Только один день из жизни литературного героя. Один короткий день, беспредельно длинный, словно жизнь.