Выход третьей и, надеемся, последней «Матрицы» довел количество непосвященных в тайны нашего виртуального бытия до минимума. Если предположить, что в мире Голливуда существуют какие-то иные цели, кроме коммерческих, то выход на удивление неудачной «Матрицы: Революции» можно было бы оправдать так: последние счастливцы, которых не зацепило повсеместное присутствие «Матрицы» в сегодняшнем масскульте, наконец узнают всю правду о нашей псевдореальности. Теперь «Матрица», похожее, затронула всех и каждого.
Буря, поднятая отечественными и зарубежными масс-медиа по поводу очередной голливудской премьеры, наталкивает на мысль, что виртуальная реальность все-таки правит миром. Нас призывают «предположить невозможное»: наш мир все же не контролируется Матрицей. Убеждают, что сознание каждого из нас — это его собственное сознание, не контролируемое никакими машинами. Никто из нас не является живой батарейкой для функционирования механических монстров. Все наши физические ощущения реальны, создаются не компьютерной программой, а органами нашего тела. И бифштекс, который мы едим на завтрак, не симулякр, а все-таки бифштекс. Ирония отчетов и репортажей о выходе фильма «Матрица: Революция», кажется, всего лишь скрывает параноидальную серьезность их авторов. Матрица, хотя и в своем масс-медийном воплощении, все-таки овладела миром.
Однако не только индустрия развлечений начала играться с новосозданными виртуальными мифами. Норвежский ученый, профессор Оксфорда Ник Бостром недавно напечатал исследование «Не живешь ли ты в компьютерной симуляции?», в котором на научном уровне доказывает, что «гипотезу симуляции реальности следует рассматривать серьезно». Резонанс, произведенный «Матрицей» в среде интеллектуалов, свидетельствует: презираемый ими Голливуд еще не утратил способности порождать мифы, на которые ведутся не только тинейджеры. В ноябре 1999 года, то есть через несколько месяцев после ошеломляющего появления первой «Матрицы» на экранах, в немецком городе Карлсруэ состоялась научная конференция под обреченным названием «In the Matrix»: («Внутри Матрицы»). В конференции приняли участие такие интеллектуальные авторитеты современности, как неформальный лидер всемирного психоаналитического движения Славой Жижек, «критик циничного ума» Петер Слотердайк и русский философ-постмодернист Борис Гройс. Последний говорил об «экранизации смерти философии», осуществленной дерзкими молодыми американцами. Петер Слотердайк увидел в «Матрице» иллюстрацию к своим теориям о роли иронии в современном мире. А блестящий диагностик человеческой натуры Славой Жижек сравнил этот блокбастер с психологическим тестом Роршаха (в процессе теста пациенту предлагают проассоциировать увиденные бессодержательные пятна с любыми представляемыми предметами). Вот в чем феномен «Матрицы»: каждая социальная группа увидела в фильме то, что волнует ее более всего. Интеллектуалы получили пищу для ума в виде загадочных псевдофилософских диалогов, а также возможности находить психоаналитические и марксистские подтексты в фильме. Рядовой «наивный зритель», то есть потребитель блокбастеров, увидел нестандартный подход к традиционному материалу комиксов. Левые заговорили о диктате капитала, который аллегорически представлен в фильме тотальным контролем машины-«эксплуататора» над человеком-«пролетарием». Правые увидели в фильме очередную либеральную антиутопию. И кроме всего прочего авторы «Матрицы» умело сыграли на подспудных фобиях и неврозах современного западного человека. Уже много говорено о параноидальном страхе того, что окружающий мир не объективная реальность, а искусственно построенная фикция. Да и с чем должен ассоциироваться в американском коллективном бессознательном зловеще-зеленый цвет Матрицы? Конечно, с угрозой вездесущего ислама! Так или иначе, проект затронул всех.
Уникальность «Матрицы» в том, что эта трилогия смогла охватить и заинтересовать фактически все слои современного социума — от помешанных на виртуальной реальности подростков до лидеров интеллектуального мира планеты. Однако появление трилогии не свидетельствует о возвращении старых добрых времен, когда вроде бы не было противостояния элитарного и массового искусства. «Матрица» — детище постмодернизма, засвидетельствовавшее эволюцию этого загадочного явления. Лучшие постмодернистские произведения с примерно одинаковым интересом воспринимались и массой, и элитой, правда, на разных уровнях. Массового потребителя в романе Умберто Эко или фильме Дэвида Линча привлекает закрученная интрига и жонглирование архетипами массовой культуры, а элитарного — интеллектуальная игра аллюзиями и подтекстами, расшифровка которых доступна лишь избранным. Ситуация с «Матрицей» отличается тем, что теперь вступить в постмодернистскую игру могут все. Если раньше скрытый, глубинный пласт постмодернистских произведений был доступен лишь интеллектуалам, то сейчас им может наслаждаться каждый более или менее просвещенный зритель. Постмодернизм подвергается профанации (если такое выражение не является оксюмороном). Кажущаяся глубина «Матрицы» на самом деле пуста: в первой части хакер Нео держит в руках томик Бодрияра, а в диалогах выныривают цитаты из древнегреческой философии, правда, адаптированные к американским учебникам типа «Платон за 90 минут».
Тем не менее за четыре года, разделяющие разные части трилогии, ее творцы братья Вачёвски решили отказаться от интеллектуальных лавров братьев Коэнов и заняться чистой коммерцией. Персонажи продолжений «Матрицы» так же раздувают щеки в заумных диалогах, но реальный философский подтекст существенно уменьшился в пользу спецэффектов. Сразу прозвучало возмущение критиков, дескать, интересный замысел снова превращается в проходной коммерческий проект. Но разве лучше было бы, если бы «Матрица» положила начало новому типу интеллектуального кино, в котором такие фразы, как «все, что имеет начало, имеет свой конец», преподносятся в качестве философских сентенций?
В фильме «Матрица: Революция» намеки на интеллектуализм сведены к минимуму, так что и материала для игры в постмодернизм больше не осталось. Авторы вроде бы умышленно открещиваются от интеллектуального прошлого, с поразительной старательностью превращая свое детище в примитивный комикс. Персонажи становятся все более схематичными, диалоги — мелодраматическими. За логикой сюжета будто бы никто и не следит — ливень спецэффектов поставит все на свои места. Однако братья Вачёвски, пылкие приверженцы кича, вряд ли восприняли бы такие упреки всерьез: они просто испытывают себя в жанре гигабюджетного блокбастера, а на высокие материи им, как «настоящим постмодернистам», наплевать.
Тем более что в действие пошли проверенные стратегии голливудского пиара. Уже не в первый раз тамошним умельцам приходится спасать беспомощный фильм от коммерческой гибели. А с «Матрицей: Революцией» особых проблем, пожалуй, и не было: на протяжении последних четырех лет «матричный» бум никак не стихал, и зрительской инерции, благодаря которой массы тянутся к кинотеатрам на продолжение своих любимых лент, хватило на целых два фильма. И все же было применено одно изобретение: премьера фильма 5 ноября состоялась одновременно, с точностью до часа, более чем в пятидесяти странах мира (Лос-Анджелес увидел «Революцию» в 6 утра, Лондон — в 14.00, Токио — в 23.00 и т.д.). Эта акция раскручивалась как беспрецедентное событие планетарного масштаба, что, по словам продюсера всех трех «Матриц» Джоэла Сильвера, «отображает видение братьев Вачёвски и подчеркивает тему интеграции, о которой идет речь в трилогии». В торжественных словах продюсера между прочим проскользнула оговорка, способная пролить свет на суть этого грандиозного аттракциона. Какая связь между интеграцией, о которой говорил Джоэл Сильвер и которая сделала возможной одновременную премьеру фильма как в «метрополии» (США), так и в «колониях» (остальной мир), и виртуальной реальностью — лейтмотивом трилогии? Не является ли та же «культурная интеграция» всего лишь формой виртуализации мира, средством массового идеологического контроля? Матрицу из одноименного фильма неоднократно называли метафорой индустрии развлечений, зомбирующей своих потребителей. Наконец, как доказывает сама трилогия, любая, даже самая совершенная система иногда выходит из строя, порождая неисправимые ошибки. Если первая «Матрица» была именно такой ошибкой голливудской системы, аллегорически рассказавшей всему миру о сущности «фабрики снов», то две последующие части трилогии исправили ситуацию — упростили идею, сведя ее к сугубо развлекательной.
О том, что «Матрицу: Революцию» следует рассматривать не как кинематографический, а как социальный феномен, свидетельствует также использование этого фильма в политических играх. Вскоре после премьеры «Революции» на одном из украинских оппозиционных интернет-порталов появилась статья Юлии Тимошенко, в которой сюжетные коллизии фильма находят соответствия в отечественной политической жизни. Похоже, трилогия «Матрица» превращается во что-то большее, чем удачный голливудский проект, — она становится артефактом массовой культуры. Многочисленные обыгрывания, пародии и эпигоны прославленной трилогии не заставят себя долго ждать.