Симфоническим оркестром управляет дирижер, военным ансамблем - капельмейстер, а церковным хором - регент. Именно регенты сохранили наше духовное музыкальное наследие, пронеся сквозь годы атеистического запустения древние мелодии, бережно храня пожелтевшие партитуры. Сегодня наш гость - известный регент, который уже более 20 лет руководит хором Киевской митрополии Михаил Семенович Литвиненко. Раньше его хор пел во время богослужений во Владимирском соборе, а ныне - в трапезной церкви Киево-Печерской лавры. Его жизнь полна страданий и лишений. Но жестокая система не сломила его духа, потому что он всегда был с Богом.
- Я родился в с.Кибинцы Миргородского района на Полтавщине в 1927 году. С ужасом вспоминаю всю вакханалию коллективизации. Людей, которые хорошо работали, были зажиточными, называли кулаками. Лентяи же назывались пролетариями. Так все это врезалось в мою детскую память, что я как сейчас вижу этих пролетариев, снимающих последнюю свитку с моего деда. Как издеваются над ним и семьей, выгребают зерно из амбара. Помню страшный голодомор на Полтавщине в 1932-33 гг. Горы трупов на дорогах. Я хорошо помню вкус листьев лещины. А макуха была как праздничный обед.
- Вам не страшно было перед неправдами мира сего?
- Было страшно. Но другой жизни я ведь не знал. Я никогда не отчаивался, потому что был уверен, что есть правда в мире. С детства меня водили в храм. И я уже тогда ощущал, что то, чем я живу, - это великая ценность. И таковой будет всегда. Господь помогал мне.
- Все знали, что вы ходите в церковь. Какое отношение было к вам в школе?
- Дело в том, что многие дети тихонько ходили в храм, несмотря на угрозы. Другое дело, что все были возмущены моим нежеланием вступать в пионеры, в комсомол. Помню, как пионервожатая пыталась надеть на меня этот галстук и как я его срывал. Но за это я поплатился аттестатом зрелости. В 1947 г. я закончил десятилетку на отлично. Но вместо аттестата, мне выдали какую-то справку, правда, со всеми пятерками. Я поехал поступать в Киевский политехнический институт. И вдруг мне говорят в приемной комиссии, что это не документ! Еду домой и требую уже аттестат. Специально для разговора со мной из района приехали двое представителей не знаю каких органов. Они поставили мне условие: если вступишь в комсомол, то и аттестат получишь с отличием. И более того, предлагали мне направление с правом приема без экзаменов на факультет международных отношений куда-то в Свердловск. Только в комсомол вступи. Я категорически отказался. Короче говоря, дали-таки мне аттестат, но две тройки в него влепили. Я поступил в КПИ. Проучившись год, в 1948 г. бросил его и перешел в духовную семинарию.
- Это было ЧП в институте?
- Еще бы! Меня вызывал сам ректор доцент Плыгунов. И как-то загадочно сказал: «Кто же у нас останется, когда такие уходить будут?» Однокурсники, впрочем, и не знали, куда я ухожу.
- Неужели тогда в Киеве была семинария?
- Представьте себе, была! После войны Сталин, учитывая вклад церкви в дело победы, позволил открыть некоторые монастыри и духовные школы.
- А кто был вашим наставником, у кого вы учились?
- Моим учителем в семинарии был регент П.Толстой, в его хоре я пел. Петр Дмитриевич был учеником знаменитого Калишевского - регента Софийского собора. Кстати, в те времена в Софии было несколько хоров. И один из них, детский, часто приглашали в оперный театр озвучивать наши и итальянские оперы.
- Вы уже тогда хотели руководить или просто петь?
- Я с восхищением смотрел на руки регента (а это был мой дед). Как плавно и умело он вальсирует кистью. Как точно задает тон перед песнопением. И при этом сохраняет красоту позы, какой-то особый наклон головы. И что за волшебный инструмент он держит около уха. Это был камертон. Мне даже снилось, как я с этим камертоном управляю хором. Но в то же время это искусство мне казалось настолько сложным, думал, что я никогда не освою его. И все же я выучил ноты так, что бегло читал «Сольфеджио» Климова.
В семинарии я, безусловно, познал много наук. Изучал гармонию, композицию музыки. Меня готовили к регентской деятельности... Однако, не судьба мне была закончить семинарию. После четвертого курса, когда я сдал уже почти все выпускные экзамены, меня арестовали.
- Что же вам могли инкриминировать?
- Обвинили в антисоветской агитации с использованием религиозных и национальных предрассудков по ст. 54. Посадили во внутреннюю тюрьму КГБ на Короленко, 33. Потом был суд.
- А где же состав преступления? И был ли у вас адвокат?
- Адвоката я увидел впервые уже в зале суда. Это была женщина. Судья меня спросил паспортные данные и где я учился.
- Так, может, вы и в Бога еще веруете?
- Это что, имеет отношение к делу?
- Прямое!..
- Ну тогда запишите, что я верил, верю и буду верить!
Суд удаляется на совещание.
...Дверь осталась приоткрытой. И что же я услышал. «Да ему только пуля поможет, а не эти ваши 25!» - прозвучал раздраженный женский голос. Это и была мой адвокат. Суд вошел, огласили приговор: взамен смертной казни 25 лет лишения свободы, 5 лет высылки и 5 лет лишения прав.
Повезли меня в Унжлаг, то есть лагерь на реке Унжа. Я попал на 13 отдельный лагерный пункт. Это была система лагерей под кодовым номером 242 на границе Костромской, Кировской и Горьковской областей. Работал на лесоповале. А потом из этого леса мы изготовляли рудстойки.
- Я знаю, что за вашими словами годы страданий. Но, может, было что-то, о чем можно вспомнить без горечи?
- Представьте себе, в зоне я создал хор! Да, да! Лагерь состоял на 90 процентов из украинцев. Хорошие голоса. Был и оркестр. Хор стал отдушиной нашего лагерного бытия. Жизнью, конечно, ее не назовешь.
Через год отсидки меня переводят в 6-й ОЛП для инвалидов и уменьшают срок до 10 лет по протесту Генерального прокурора СССР. Видимо, это была амнистия в связи со смертью Сталина. В общем 10 лет - это считался детский срок. В 6-м ОЛП было много артистов, музыкантов, ученых... И меня там, кстати, уже ждали как дирижера. Слух про хор пошел по всей округе. То есть я пришел на готовый коллектив: 80 человек хора и 40 - симфонического оркестра. Исполняли в основном украинские народные и патриотические песни.
- В российской глуши украинские песни!?
- Не могу сказать, что все это приветствовали. Но среди надзирателей и руководства было много выходцев из наших краев. Конечно, нужно было обязательно что-то и советское петь.
Как-то вечером мы репетировали песню «Ревуть, стогнуть гори, хвилі». Надо отметить, что эта песня необычайно сильна по интонации и эмоциональной окраске. Мне удалось так воплотить замысел композитора, так передать его душевный настрой, что порой и ныне сам себе завидую. Так вот в этой песне есть слова: «Плачуть, тужать козаченьки в турецькій неволі». А у нас с хором была тайная договоренность: человек десять поют «в турецькій», а все остальные - «в советській». И вот как раз после исполнения этого куплета к нам зашел начальник лагеря Цокур. Я остолбенел, хор замолк. Лицо начлага побагровело. Он подозвал меня и начал расспрашивать, откуда я такой взялся, где учился и прочее. Выслушав, сказал: «В субботу в 6 вечера ко мне в кабинет».
Субботы этой я ждал как нового суда. Когда я зашел к нему в кабинет, мне предложили сесть.
- Небывалая честь для зека!
- Еще бы! Нас же и за людей не считали! Позже я узнал, что начлаг родом с Украины и очень любит самодеятельность. Он любезно расспросил меня о биографии, по какой статье сел. И предложил мне должность начальника цеха сборки гиревых часов. А до этого я работал мастером-наладчиком в этом цеху. Став начальником, я уже обрел и кое-какие права. У меня было 350 подчиненных. Я мог перевести из других цехов к себе моих друзей, чем-то помочь этим несчастным.
Когда вышел мой срок, начлаг предлагал мне остаться работать. Был ряд амнистий, и я освободился в конце 1955 г. Так вот, он мне говорил: «Дам квартиру, хороший оклад. Только оставайся и управляй самодеятельностью. Побудь хоть полгода, и я тебе дам чистые документы. Ты же не знаешь, что тебя ждет дома!» Срок вышел, я ходил уже без конвоя и подумал, что только безумец может оставаться в зоне, будучи свободным.
- Не жалели, что не остались?
- Жалел и не раз. Я же еще не знал, что мне дадут справку. А дома получу паспорт, где будет написано: «Паспорт выдан на основании справки с номером таким-то». А этот номер и есть код лагеря. И это есть клеймо политзаключенного на всю жизнь. Первое, с чем я столкнулся, - это отказ в прописке. В Киеве я поселился нелегально. Пел в Вознесенской церкви на Демеевке, потом в Лавре. За мной следили, гебисты ходили по пятам. Друзья, которые мне помогали, не раз страдали из-за меня. Я скитался по квартирам, но меня выслеживали, приходили на дом. Кончилось это тем, что меня забрали прямо со всенощной службы. Под руки двое гебистов вывели меня из Лавры. Завели в какой-то подвал и заставили написать расписку о том, что я покину Киев в 24 часа.
Я пошел на прием к митрополиту с просьбой сдать экзамены, чтобы получить наконец-то диплом семинарии. Но и тут меня ждала неудача. Митрополит не благословил оставаться в Киеве. Езжай, говорит, в Одессу, там получишь диплом. Шел 1956 год.
- Вы еще не были женаты?
- Какая женитьба! Гол сокол, только с лагеря пришел. Кстати, в Одессе я встретил свою будущую жену. Она пела в хоре кафедрального собора. Потом мы пели вместе, я женился, получил диплом. Ну и по наивности своей думал, что органы забыли обо мне. Пролетел «медовый месяц», и является к нам в дом оперуполномоченный. И снова: покинуть город в 24 часа.
И я вновь пошел мытарствовать. Борисполь, Измаил, Хмельницкий, Смела, Шепетовка и т.д. За 20 лет мы сменили 14 мест! Все от меня шарахались. Епископ Хмельницкий дал 100 руб., лишь бы я уехал подальше. Нигде не прописывали. И везде постоянная слежка. В общем, довели меня до того, что я вынужден был бросить работу регентом. Пришлось ехать в Миргород, куда меня пригласили руководить самодеятельной капеллой. Довел я ее до звания народной капеллы. Записи хранятся в золотом фонде радио.
- Вот что получается, когда за дело берется народный регент!
- Я уж думал, что никогда не придется мне регентствовать. Страшно мучился по этому поводу. В 1969 г. меня пригласили в Полтавскую филармонию. Там я управлял профессиональным ансамблем «Веселка». Год гастролировал с этим коллективом. Я был уже номенклатурным работником министерства культуры. Но мое здоровье не позволяло мне так разъезжать по стране. Поэтому я перешел снова на самодеятельные коллективы. Сначала в Запорожье, потом в Кременчуг. Тем временем закончил заочное отделение хорового дирижирования Харьковского института культуры. Мне предлагали остаться преподавателем. Но я отказался, опять же из-за квартиры и прописки. В Кременчуге я впервые получил квартиру. Руководил военным ансамблем песни и пляски гарнизонного дома офицеров. Ансамбль имел огромный успех на всех конкурсах и смотрах.
- Но вы мечтали об ином успехе, не так ли?
- Да. И чудо произошло в 1975 г., когда я приехал на стажировку в капеллу «Думка». Днем стажировался, а вечером всегда был на службе во Владимирском соборе. Как-то я встретился с моим однокашником по семинарии владыкой Варлаамом. Он тогда был викарным епископом у митрополита Филарета. Ну и обмолвился, что готов хоть сейчас стать за регентский пульт. Не успел я вернуться в Кременчуг, как получаю телеграмму «Вас вызывает на аудиенцию митрополит Филарет. Просим приехать». Приезжаю в Киев, и в митрополии на Пушкинской встречает меня владыка Варлаам. И говорит: «Иди принимай хор Владимирского собора. Филарет благословил». Я не поверил своим ушам. Как благословил, если он меня не знает, никогда не видел? «Да он о тебе знает больше, чем кто-либо», - успокаивал меня Варлаам. Сначала я не придал значения этой фразе, но позже понял, что так могло быть.
Два с половиной года я приезжал на субботу, воскресенье в Киев и руководил хором. Позже поменял Кременчуг на Вышгород, а со временем на Киев.
- Чьи произведения вы поете?
- Ведель, Бортнянский, Березовский, Леонтович, Стеценко, Фатеев, Дегтерев... Около сотни авторов у нас в партитурах. Да плюс древние распевы Киево-Печерской лавры, безымянных творцов.
- Желание служить Богу вы доказали всей своей жизнью. В ней так много было испытаний, что я не могу отважиться спросить вас о счастье.
- Счастье? Да это же и есть быть с Богом. Ради этого стоит жить и бороться. Моя работа - это счастье. А жизнь - это тоже работа.