Памяти Андрея Вознесенского
Умер Поэт... Андрею Вознесенскому было 77 лет. Симметричная дата, которая достойно венчает могильный памятник эстету, ставшему голосом эпохи, поколения, судьбы. Странная и не совсем понятная уже моим ровесникам история шестидесятничества потеряла одного из признанных оракулов.
Убил я поэму. Убил, не родивши.
К Харонам!
Хороним.
Хороним поэмы.
Вход всем посторонним.
Хороним.
Вряд ли сейчас можно нащупать тот поэтический нерв, мерцающую жилку подлинного, которая когда-то собирала стадионы людей, желающих слушать слово. Словно что-то приоткрылось тогда, после хлипкой хрущевской оттепели, и тысячи, десятки тисяч людей прозрели, увидели свет. Неважно — в конце коммунистического тоннеля или же в конце истории эпохи модерна. Этот свет, то ли утренний, то ли просто невечерний, безусловно, был, но почему же он так быстро сник, померк, превратился в бесцветные застойные сумерки?
Я — Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворон,
слетая на поле нагое.
Я — Горе.
Я — голос
Войны, городов головни
на снегу сорок первого года...
Стих Вознесенского очень узнаваем, он как-то магически умел поставить на каждом слове оттиск своего профиля, поэтики, стиля. Здесь у внимательного читателя есть шанс разглядеть и получить подлинный автограф Мастера, который дает строфам путевку в жизнь, поэзию, бессмертие. Возможно, Велимир Хлебников, Владимир Маяковский или же поздняя Марина Цветаева могли «выжать» из слова больше, но то была другая эпоха, и свет времени преломлялся в ее каплях совсем по-иному.
Я не знаю, как остальные,
но я чувствую жесточайшую
не по прошлому ностальгию —
ностальгию по настоящему.
Эта страсть к слову и страстность в словотворчестве очень характерна для Андрея Вознесенского. А еще в виражах и узорах его стихов подкупают головокружительные метафоры, неподдельный восторг и детский азарт автора, который, пренебрегая всем и вся, способен настичь слово. Именно то слово, которое открывает мир.
Ко мне является Флоренция,
фосфоресцируя домами,
и отмыкает, как дворецкий,
свои палаццо и туманы.
Четырнадцатилетним юношей Андрей Вознесенский послал свои стихи Борису Пастернаку. Мэтр ответил, пригласил, приблизил. Ниточка времени продлилась — мойры не оставили Россию без поэта, но поэта уже другого, «несеребряного» века. Ведь Вознесенский писал не только возвышенную «нетленку», но и тексты эстрадных песен. Достаточно вспомнить мега-хит Аллы Пугачевой «Миллион алых роз», который стал гимном эпохи 80-х или рок-оперу «Юнона и Авось». Выглядит символичным, что Андрей Андреевич пережил Бориса Леонидовича ровно на 50 лет и один день — Пастернак скончался в Переделкино 30 мая 1960 года. Эти пятьдесят лет и один день — его эпоха?
Эпоха, поэтом которой был Андрей Вознесенский, ушла в прошлое. Сегодня он ушел вслед за ней. Слова и стихи остались. А эпитафии были написаны уже давно…
Когда моих товарищей корят,
я понимаю слов закономерность,
но нежности моей закаменелость
мешает слушать мне, как их корят.
Я горестно упрекам этим внемлю,
я головой киваю: слаб Андрей!
Он держится за рифму, как Антей
держался за спасительную землю.
За ним я знаю недостаток злой:
кощунственно венчать
«гараж» с «геранью»,
и все-таки о том судить Гераклу,
поднявшему Антея над землей.
Оторопев, он свой автопортрет сравнил с аэропортом, —
это глупость.
Гораздо больше в нем азарт и гулкость
напоминают мне автопробег.
И я его корю: зачем ты лих?
Зачем ты воздух
детским лбом таранишь?
Все это так.
Но все ж он мой товарищ.
А я люблю товарищей моих.
Люблю смотреть, как,
прыгнув из дверей,
выходит мальчик
с резвостью жонглера.
По правилам московского жаргона
люблю ему сказать:
«Привет, Андрей!»
Люблю, что слова чистого глоток,
как у скворца, поигрывает в горле.
Люблю и тот, неведомый и горький,
серебряный какой-то холодок.
И что-то в нем, хвали или кори,
есть от пророка, есть от скомороха,
и мир ему — горяч, как сковородка,
сжигающая руки до крови.
Все остальное ждет нас впереди.
Да будем мы
к своим друзьям пристрастны!
Да будем думать, что они прекрасны!
Терять их страшно, бог не приведи!
(Белла Ахмадулина. Мои товарищи: Андрею Вознесенскому)