В прошлом году на Каннском фестивале телерекламы одного из бронзовых львов получил остроумный ролик, рекламировавший заменитель сахара NutraSweet. Молодая жена готовит своему любимому кофе, а он в это время читает газету со статистикой о том, что 90% женщин лишь притворяются удовлетворенными в постели. Он удивленно спрашивает жену, не притворяется ли и она иногда, и слышит ласковый ответ: «Ну что ты, любимый, ты заметил бы!» Довольный, муж снова погружается в газету и на вопрос жены, что положить в кофе — сахар или NutraSweet, отвечает: «Сахар», не замечая, что жена все равно кладет NutraSweet.
Эта маленькая «кухонная» власть жены над ничего не замечающим мужем вызывает смех, поскольку якобы объясняет зрителю больше, чем видит сам муж. Проблема в том, что зритель видит лишь то, что в кадре, а за кадром остается много недосказанного. И несмотря на то, что показанная молодая жена, очевидно, тоже относится к 90% упомянутых женщин, мы не задаемся вопросом: «Кого же на самом деле обманули? Почему тот (или та), кого обманули, не бунтует, а продолжает с улыбкой подавать кофе и довольствуется лишь «нутрасвитовской» властью? И почему все вокруг, как и она сама, ждут от нее именно этой симуляции?» Не задаемся подобным вопросом потому, что нам показана женщина в качестве объекта, а ее субъективная позиция — где-то далеко за кадром. Такой способ показа, такой «язык» привычны для нас, независимо от нашего пола. Однако, читая только что вышедшее в издательстве «Факт» исследование Веры Агеевой «Жіночий простір. Феміністичний дискурс українського модернізму», сразу четко понимаешь, почему Гайдеггер и Барт заявляли, что, скорее, язык говорит нами, а не мы на нем. Поскольку книга эта выводит читателя из привычного для него способа видеть и говорить и подсказывает, как можно видеть и говорить иначе.
Хотя отдельные наблюдения из «Жіночого простору» Веры Агеевой уже звучали и в статьях самого автора, и у других исследователей феминистических проблем в Украине в последние годы, но в контексте книги эти разрозненные мысли выстраиваются в многоголосую целостность. Авторы, тексты, сюжеты и темы в этой книге подобраны так, что можно смело говорить о первом учебнике по феминистическому прочтению украинской литературы, который, несомненно, не обойдут вниманием последующие исследователи. Ведь именно учебник является книгой, выбирающей самое важное из всего массива текстов и фамилий и создающей своеобразный скелет, на котором базируются все последующие знания.
Правда, канон учебника Веры Агеевой — не литературные персоналии и, тем более, не авторы-женщины, как подумалось бы каждому, кто хоть немного знаком с феминистическим прочтением украинской литературы. Определяющими для структуры этой книги являются культурные феномены и типы мировоззрения, присутствие которых в тех или иных произведениях дает автору право говорить не о единичных явлениях или персоналиях, но о существовании целого феминистического дискурса.
Девяносто процентов женщин, упомянутых в рекламе NutraSweet, — это молчаливые женщины, скрывающие свой личный опыт, т.е. притворяющиеся, симулирующие, стремящиеся всеми правдами и неправдами вписаться в уже созданный образец поведения, поскольку вне его им, возможно, нечего сказать. Между тем В.Агееву интересует «новая женщина», которой есть что сказать и без которой было бы вообще невозможно говорить о феномене украинского модернизма. Отказ от патриархальной точки зрения (абсолютом которой является сельская мораль, а хранительницей — мать) означал отказ от всех прежних ценностей, от целой культурной парадигмы, господствовавшей до сих пор. В произведениях Леси Украинки или О.Кобылянской женский опыт выходит за пределы отведенного женщине домашнего пространства; здесь также отсутствует тот способ отстраненного изложения, которым знамениты, скажем, Нечуй-Левицкий или Панас Мирный. Тонкий психологический анализ, субъективное видение, вкладывание своего собственного переживания, части своей биографии приводит к рождению иного типа письма, где появляется «новая женщина» — автор и героиня.
Обращение к собственному опыту предполагает не только душевные, но и телесные переживания — следующее огромное табу в украинской литературе. «Прикосновение, звук, сочетание цветов, — пишет В.Агеева об Ольге Кобылянской, — становятся источником наслаждения, и это наслаждение у Кобылянской часто имеет определенную эротическую окраску или подтекст. Фиксируется наслаждение от прикосновения покрывала, ткани, меха. Подобной изысканности восприятия и внимания к нюансированию смысловых впечатлений украинская проза до Кобылянской почти не знала». Именно Кобылянская первая описала любование мужским телом, а телесная нежность, переданная в переписке между ней и Лесей Украинкой, вызвала скандал уже в конце ХХ в., после интерпретации Соломии Павлычко. Вместо этого, как отмечает В.Агеева, «переписка этих писательниц — в определенном смысле уникальный пример откровенности женского самораскрытия, исключительного по своей интимной искренности свидетельства дружбы выдающихся женщин, взаимной симпатии, сделавшей возможным разрушение общепринятых этических и, что особенно важно, языковых стереотипов».
Автор «Жіночого простору» особое внимание уделяет письмам, дневникам, автобиографиям. Этот «феномен культуры» феминистическое прочтение не может обойти, поскольку он, во-первых, в полном объеме передает весь личный опыт («безбоязненно здесь поднимаются темы, бывшие табуированными даже для частного обсуждения», отмечает В.Агеева). А во-вторых, «автобиографичность часто свидетельствует о недоверии к авторитетам и традициям» — это нарцисстическое желание возвысить свое субъективное над устоявшимся «объективным».
Поэтому и целый подраздел из раздела «Автобіографізм» в своей книге В.Агеева посвятила «Дневнику» Марии Башкирцевой, который можно считать полноценным женским романом, т.к. описанные здесь частные наблюдения фиксировались специально для того, чтобы стать публичными. Благодаря своей откровенности «Дневник» выходит за пределы обычной женской симуляции, но сама Мария Башкирцева свое общественное поведение приспосабливала, моделировала с оглядкой на других: «Здесь (в дневнике) меня видят с внутренней стороны, извне я совершенно иная...».
Следует отметить, что французы называют Башкирцеву «французской писательницей» («Дневник» написан по-французски), а россияне — «российской художницей». В Украине Башкирцеву идентифицируют как «французскую художницу украинского происхождения» (Т.Гундорова). Из родных Гавронцев под Полтавой Мария выехала еще маленькой, но посещала родные места позднее, общалась с земляками за границей, описывала все это в дневнике. Дома Башкирцева разговаривала по-русски, а думала и писала, по собственному признанию, по-французски. Насколько можем причислять этого автора к явлению украинского модернизма? Думается, здесь можно говорить не столько о принадлежности, сколько о причастности — одновременное присутствие и отсутствие, бытие и небытие; а поэтому, в контексте феминистического дискурса, обойти вниманием эту фигуру невозможно.
Пример Башкирцевой очень показателен с точки зрения подавления женского писательства: в 1985 году французская исследовательница Колетт Конье обнаружила множество цензурных исправлений на оригинале дневника. Очевидно, цензором был кто-то из родственников (возможно, мать) Башкирцевой, т.к. большинство исправлений защищают репутацию семьи, всю настоящую грязь которой Мария описывает в «Дневнике». Цензурирован и возраст Марии — по рукописи она старше на два года... Одним словом, несмотря на попытки автора «Дневника» передать свой опыт во всей его полноте, он все равно не избежал руки цензора. Этот эпизод можно рассматривать в качестве своеобразной метафоры насилия — даже после смерти нельзя быть искренней, поскольку существует извечное прокрустово ложе, на страже которого стоит Великий Корректор.
Правда, опыт Башкирцевой все равно оказался слишком «личным» как для времени первой публикации, вызвавшей бурную реакцию во Франции, а затем и в других странах мира, в частности в России. Как отмечает В.Агеева, непонятным оказался разговор «о женском нарциссизме и «артистизме», о женской самореализации», о телесном «наслаждении от прикосновения и созерцания — наслаждении женщины и художницы»... Поскольку далеко не все читатели (как и авторы вышеупомянутой рекламы) считали, что «это всегда любопытно — жизнь женщины, записанная изо дня в день без каких-либо прикрас» (М.Башкирцева), упрекая автора, прежде всего, за любование собственным телом. Оно и неудивительно — через сто лет после издания «Дневника» Башкирцевой, а также произведений Кобылянской или Кобринской на роман Оксаны Забужко будут реагировать аналогичным образом. Один из упреков будет сводиться к тому, что автор не желает молчать о своем теле и душе так, как это делают уже известные 90% женщин. То есть пространство, очерченное Лесей Украинкой, Кобылянской, Башкирцевой и другими еще в конце ХІХ века, не было должным образом утверждено и понято, и сегодня снова возвращаемся и повторяем уже сказанное. «Старую» на самом деле женщину мы продолжаем называть «новой»... Собственно, с помощью исследования В.Агеевой можно еще раз обратиться к тому, что никак не «переварится» в нашей культуре, о чем придется еще не раз говорить и написать еще множество книг.
Следует также подчеркнуть: почти половина книги В.Агеевой посвящена «мужскому пространству» — авторам и героям мужского пола. Исследовательница вовсе не стремилась расширить «женское пространство» за счет мужчин, а пыталась проследить вклад мужчин-модернистов в разрушение патриархальных ценностей, их реакцию на появление «новой женщины», метафорическое перенесение гендерных стереотипов на прочие сферы человеческой жизни, новое понимание мужской позиции, мужской индивидуальности, мужского тела и т.п. Для авторов-мужчин, как и для женщин, в период модернизма общественное отступило перед индивидуальным, поэтому и мужское, и женское пространства заняли новое место в их произведениях. Поэтому неудивительно, что именно мужчины-модернисты помогали женщине найти другой язык — язык о себе.
Женское пространство в украинском модернизме настолько бескрайне, что вместить его в рамки одной книги было бы невозможно. Сама В.Агеева признает, что у нее «такое чувство, словно очертила лишь приблизительные контуры большого материка, на котором нас ждет еще множество открытий и находок». Но без этой книги мы об этом материке знали бы намного меньше. Под ее слишком строгим темно-серым переплетом скрыто многоцветное и многоголосое кружево сюжетов, человеческих судеб и интерпретаций, которое читается на одном дыхании, как увлекательный роман о «пространстве без симуляции». От этого прочтения получаешь столько настоящего наслаждения — трудно представить, как могут жить без него упомянутые 90% женщин.