В беседах, посвященных современной украинский литературе, литпроцесс упрекают в чрезмерности — нецензурной лексики, традиционализма, политизированности, аполитичности, распущенности, целомудрия и т.д., в зависимости от принадлежности к тому или иному литературному кругу и, соответственно, идеологическим двигателям. «Сучукрліту» не хватает личности, интеллектуально соразмерной авторитету, скажем, Умберто Эко, — журналиста, писателя, историка, философа, способного непредвзято и незаангажированно публично высказываться (и быть услышанным) по поводу любых общественных или художественных тем. В нашей стране мало кто позволяет себе говорить, чего именно, например, литпроцессу действительно не хватает. Эта нехватка остается на уровне подсознания читателя и обычно не вербализуется в критике, слишком ограниченной тусовочными идеологиями. Сейчас литературные круги разделяются не по стилистическим или идейным, а по экономическо-общественным признакам. В зависимости от их внедренности в ту или иную идеологическую систему, они более или менее инфантильны, агрессивны, склонны к просветительской, почти проповеднической деятельности или идеологическим играм.
Тем интереснее говорить с человеком, свободным от идейных обязательств перед тем или иным литературным синдикатом, а также от болезненной потребности в пиаре. Именно таким литератором предстал перед читателями Владимир Ешкилев во время презентации своей новой книги. В его творчестве представлен весь возможный диапазон текстов — от колумнистики, адресованной читателям газет, до сложнейшей постмодерной прозы, доступной разве что кабинетным филологам. И вместе с тем он остается литератором, сохранившим способность говорить о литературных достоинствах, вообще лишенных социально-экономических аспектов: об этике, эстетике, философии, метафизике и других свойствах литературы, которые во все времена позволяли назвать ее искусством и отделить, скажем, от журналистики. Этот разговор мы предложили писателю продолжить на страницах «ЗН».
— Вы работали во всех литературных жанрах, от абсурдистской поэзии и научных статей до публицистики, эротической, фэнтезийной, научно-популярной, исторической прозы. Какой из этих жанров вам самый близкий? И какой из жанров — вместе с популярной автобиографической прозой, — по вашему мнению, сейчас заслуживает определения «перспективный» или попросту необходим в «сучукрліті»?
— Ощущается дефицит качественной исторической прозы, семейного эпоса (вроде «Джевдет-бея» Памука), детектива, вообще сюжетной литературы. Большинство произведений современной украинской прозы грешат сюжетной беспомощностью. Это произведения эссеистические, монологические, в них есть только один настоящий герой — сам писатель с его комплексами, оценками, любимыми анекдотами и мелкими жизненными проблемами. Другие же персонажи произведений — картонные дурилки, которые двигаются по страницам только тогда, когда автор их толкает, и туда, куда он их толкает. Не возникает магия самобытного существования персонажа. Соответственно, не возникает тот мир, в который бы хотел войти читатель. Эссеистика в Украине убивает художественную литературу. Если так будет дальше, то не останется ничего, кроме различной эссеистики.
— Современные писатели, названные некогда ИБТ «письмаками», балансируют между литературой и журналистикой; на этом фоне существование какого-либо элитарного литературного текста кажется излишним. Какими вы видите метаморфозы ценности любви к Тексту в сложившейся ситуации тотальной коммерциализации литпроцесса?
— Тотальная коммерциализация для писателя — всего лишь вызов времени, и вызов качественный. Намного качественнее тоталитарных запретов и преследования в прошлом. Рынок не отталкивает никого, он предлагает состязательность. На нормальном рынке можно продать качественный текст за его цену. Можно продать даже целую литературную иерархию, если ее хорошо и прочно выстроить в качестве тренда. В свою очередь в Украине, где царит клановое мышление, еще не состоялась тотальная коммерциализация. У нас царит недоразвитый псевдорынок, на котором соревнуются не качественные бренды, а кланы со своими брендовыми предложениями. Литературно-издательский клан сам назначает какую-то там родственницу или кума «известным писателем», издает ее (его), заказывает рецензии и награждает «своей» клановой или же солидарной премией. А книжку не покупают. Она просто неинтересна. Тогда начинают кричать: «Украинская книжка в опасности! Спасайте!» Собирают круглые столы, пресс-конференции. И в конце концов заставляют какую-то «свідому» облгосадминистрацию закупить эту макулатуру для библиотек и «на подарки». Круг замкнулся, клановый «брендик» возник, посветил мордашкой с обложки глянцевого таблоида и хочет попасть в учебники.
— Вы, если не ошибаюсь, автор 14 книг. Сколько вы написали и издали рукописей, прежде чем начали самостоятельно «жить с литературы»?
— А я и сейчас не живу только с литературы. Литературные заработки составляют где-то треть моего совокупного дохода. При емкости украиноязычного рынка в 50—60 тысяч потенциальных покупателей книги (и это гипермаксимум!) жить от продаж книг невозможно. Тем более что я люблю качественную жизнь. С путешествиями, охотой, дорогими развлечениями и ценными подарками любимым женщинам. Можно жить на гранты, но гранты надо отрабатывать, кого-то постоянно благодарить, придерживаться определенной политической линии. Это для меня слишком обременительно. Лучше подрабатывать аналитиком на полях, далеких от литературы, что и делаю. Вообще, я убедился, что писатель не должен замыкаться в рамках литературной или университетской жизни. Это его обедняет. Скажем, чтобы создать образ современного украинского героя, воина, сильного человека, нужно самому быть воином. Нужно уметь держать в руках ружье, отличать финку от нукера, а кхукри от галоки. Писателю, по моему мнению, нужно хорошо ориентироваться в политике, истории, иметь представление о мире гламура. Читатель не прощает писателю поверхностности, он хочет от автора точности и профессиональности в деталях. Последним украинские писатели своего читателя, к сожалению, тоже не радуют. Детализация в «сучукрліті» преимущественно касается столовых приборов в ресторане и наркотических веществ.
— Существует ли, по вашему мнению, сейчас элитарная литература? Допустимо ли вообще это определение во времена гуманитарного пролетариата? Нужно ли считать нормой единодушное стремление писательства завоевывать как можно больше читателей за счет стилистических, философских, метафизических и т.п. упрощений собственной литературной манеры?
— Мне трудно представить себе такие четкие линии, которые бы отделяли элитарную литературу от массовой, массовую литературу от литературного китча. В наше время любая попытка очертить границы чего-то определенного, отделенного каким-то «предназначением» или титулом от остального, будет обречена на поражение. Я думаю, стоит поставить в центр дискуссии такие понятия, как «добротное произведение», «стильное произведение», «интересное произведение». Современная литература перестала быть центром напряженного общественного диалога, передав эту функцию более фронтальным жанрам искусства — эстраде, телешоу, кино и т.п. Соответственно, современная литература развивается за счет преодоления границ — жанровых, дисциплинарных, эстетических и этических тоже. В этой ситуации наследие «литературоцентричной» эпохи ХІХ—ХХ вв. переосмысливается. На «низовых» уровнях литературного процесса, где только зарабатывают деньги и где «пасутся» политизированные литераторы, такое переосмысление свелось к простому снятию с себя ответственности, т.е. к лозунгу «пишу как хочу». В украинской литературе, где 95% пишущей братии — профессиональные филологи, такая «свобода-как-пофигизм» привела к появлению того, что называют «сучукрлітом», то есть чтива, написанного кондовым «учительским» языком. Языком девушки из райцентра, которую учили на преподавательницу украинского языка-литературы, а она, несчастная, от малой зарплаты и злого завуча бежала в современную литературу и написала о своих юношеских фобиях. Филологи пишут для филологов на языке филологов. Здесь речь не идет ни об элитарности, ни о массовости. Просто неважнецкие тексты.
— Вы заработали редчайший в этой стране статус независимого эксперта, не скованного никакими обязательствами, кроме потребности соответствовать статусу «идеолога Станиславского феномена». Каковы особенности нынешней литературной ситуации в этой стране?
— Как и во всем мире, у нас происходят два процесса — стандартизации и выстраивания «новой местечковости». Соответственно, писатели пытаются «оседлать» эти процессы. Одна группа начала писать «под перевод», под то, что они поняли для себя как международный стандарт. И не факт, что они все поняли правильно. Другая группа решила всем показать национальную «дулю» и углубилась в малоисследованные «глубины духовности». Так углубилась, что никто уж и не ждет их возвращения. Как результат в украинской литературе возникла определенная пустота. Ее активно начали заполнять журналисты, родственники и друзья политиков, арт-менеджеры, гуманитарные технологи и т.п. Соответственно, возникли новые поля литературных содержаний. Возникла этнофестивальная литература, новое (так сказать, «постмайданное») литературно-политическое поле, литературно-туристическое и т.п. То есть литература стала удовлетворять ближайшие потребности определенных социальных групп. И в этой ситуации, понятно, уже интереснее стоять над процессом, нежели в нем участвовать. Это тот соблазн, который я пытаюсь преодолевать. Я все-таки хочу писать художественные тексты — тем более что получается вроде неплохо, — а не занимать удобную позицию «эксперта». Я прежде всего писатель. На комментаторское кресло и без меня найдутся охотники.
— Как вы оцениваете литературные качества литераторов и поэтов, которых обычно называют «двухтысячниками», второй волной «Станиславского феномена»?
— На них упало больше соблазнов, нежели на наше поколение. Гранты, стипендии, широкий проспект «социальной эссеистики». Соответственно, большинство из них стали «больше чем писателями». А это рискованно. С этой позиции легко перейти в «неписатели». Увидим, что получится.
— «Книжность не присуща традициям духовных оберегов северных народов», утверждал персонаж романа «Пафос», случайно характеризуя нелицеприятную особенность современной украинской культуры. Не слишком ли часто современная литература считает нужным выдерживать просветительский статус, теряя, в свою очередь, эстетические и смысловые, собственно художественные качества текстов?
— Об этом обычно предпочитают молчать, но ведь просвещение — один из коммерческих способов реализации литературы. Просветительский статус литературы выгоден не очень талантливым авторам, которые хотят гарантированно заработать на своих писаниях. Они предлагают свои произведения под трендами краеведения, общественной полезности, духовного возрождения и т.п. Как правило предлагают государству, которое якобы обязано насыщать библиотеки всякой полезной макулатурой. У нас эта жлобская традиция существует еще с досоветских времен. С другой стороны, просветительская функция в обществе никем не отменялась. И жаль, что талантливые художники отдают это поле на откуп заробитчанам. Ведь патриотическое или краеведческое произведение, написанное бездарно, сработает только на дискредитацию темы.
— Что вас сейчас больше всего интересует в литературе — как писателя, который пишет следующую книгу, и как человека, который способен непредвзято проанализировать состояние литпроцесса и выстроить вероятные прогнозы его развития?
— Меня сейчас интересует прежде всего качество литературы. Я хочу делать произведения, которые были бы и массовыми, и читабельными, и вместе с тем добротными с литературной точки зрения. Для меня сейчас актуальна «ясность», т.е. такая внешняя простота текста, которая не является простой по сути. В странствованиях по Тибету и Индии я встретил такую простоту, которая глубже всех постструктуралистских философских конструктов. Теперь стараюсь до нее дотянуться.
— Какая роль отведена поэзии в литпроцессе вообще и в вашем творчестве в частности?
— Поэзия была, есть и будет полем «первого прикосновения» литературно одаренного человека собственно к литературе, к месту реализации себя через текст. Она никогда не перестает быть для меня актуальной. Я возвращаюсь к поэзии в кризисные периоды моей жизни, когда чувства «падают» на бумагу без предварительного обдумывания. Например, в периоды влюбленности. И еще: поэзия — это то, что мне не пишется в компьютере. Только на бумаге.