В Херсоне завершился международный фестиваль "Мельпомена Таврии". Пригласили 11 стран, показали 37 спектаклей, уважили 800 гостей. Фестиваль убивает наповал - масштабом и количественным фактором.
Отсмотреть, а тем более описать почти сорок постановок - немыслимо. Можно сойти с ума или потерять аппетит к сценическому искусству. К тому же каждый, даже самый элитарный фестиваль предполагает и изысканную репертуарную сердцевину, и то, что называется "фринж" (в орбите основной программы).
Но не в той стороне рыщет пытливый критический разум, не на фринж-территории на ловца бежит зверь.
Более всего меня интересовали в обильной программе несколько иногородних постановок на основе классики. И.Карпенко-Карый - "Хазяїн" (режиссер Максим Голенко, Николаевский украинский театр), Н.Гоголь - "Ревизор" (режиссер Автандил Варсимашвили, Тбилисский театр имени А.Грибоедова), Ж.-Б. Мольер - "Скупой" (режиссер Мере Бейл, Театр Бекейшчаба Йокаи, Венгрия). Причины интереса - субъективные и объективные.
Относительно молодого режиссера Максима Голенко уже года два рассматривают в качестве кандидата в депутаты незарегистрированной партии "Большая надежда украинского театра". На то есть основания. Человек он одаренный и трудолюбивый, скромный и неболтливый. В художественных пристрастиях - всеядный.
Не так давно меня поразила его "Белая ворона" в Ровно. Спектакль увлек способностью режиссера современно и небанально перечитать-перепеть легендарную рок-оперу Ю.Рыбчинского и Г.Татарченко, обнаружив в истории рубежа 80-90-х нового главного героя. Вовсе не героическую Жанну д'Арк, а бешеного извивающегося оборотня, Шута-дьявола - подлинного повелителя теперешнего миропорядка. Максим убедительно предъявил свои способности современного модератора эдакого "площадного театра", открытого настежь и в то же время замкнутого в самом себе, как бывает закрытой некая специальная система, в которую вход посторонним - воспрещен.
Как известно, этот же режиссер продемонстрировал мужское мужество, поставив в центре Киева, в холодном цирке, новаторский эстетский трэш "Афродизиак" (непостижимый для моего интеллекта литературный материал и героические усилия продюсеров и режиссера, как конструктора нового для него мира).
Понятно, что не только в столице, но и в провинции режиссер осуществляет важное государственное задание в свете текущих театральных реформ. Он запускает в специфическую и не всегда закостенелую систему регионального театра эдакий "вирус" примодненного эксперимента.
Ни ему, ни иным экспериментаторам, естественно, не удастся эту систему окончательно сломать, "перезагрузить", сделав таковую - идеально художественной и адекватной. Но попытки приветствуются, а результаты исследуются.
Пьеса И.Карпенко-Карого "Хазяїн" в трактовке М.Голенко существует в жанровых оттенках "инфернального криминала". Классическая пьеса, в последнее время ставшая востребованной, далека от мистики. Это реалистическая история поражения украинского капиталиста-кровопийцы. И в каком-то смысле это история возмездия (конкуренции) - молодые шакалы мстят старому волку, обгладывая того до костей.
Современный режиссер не склонен "впадать в реализм". Или, тем более, порочно опускаться до каких-либо точных координат места, времени, действия. В николаевском спектакле все образно и абстрактно, метафорично и обобщенно. Талантливый молодой художник Юлия Зауличная (следите за ее творчеством) придумала для "Хазяїна" выразительную сценографию - волшебную гору в центре сцены. И этим образом дала постановщику проездной билет в иной свет: гора урожая, Казацкая могила, Голгофа, террикон в Донбассе, пирамида Хеопса. Или просто: "Стоїть гора високая, а під горою - гай". Гай - цвета купюр.
Сам хозяин, Терентий Пузыр, спускается с макушки волшебной горы, он едет на троне по рельсам-лестницам, всем своим видом намекает на родство с каким-нибудь мольеровским героем наподобие Гарпагона.
Ничто в главном герое не напоминает, скажем, крестного отца из наших 90-х (хотя режиссер к этому стремится). Ничто в нем не внушает опасности и властности. Разговорная манера хозяина -крикливость "над" текстом. Его слово не заставляет цепенеть и вздрагивать, бояться и опасаться. Поскольку (по версии режиссера) новый хозяин - это слуга уже устоявшегося положения вещей. Как и иные слуги разных национальностей в этом же сюжете.
Вереница образов присных - наемников, охранников, приспешников, шакалов - "деиндевидуализация" инородного окружения капиталиста. Если в подобном замысел, то он спорен: хотя бы свита обязана играть ярко вместо голого короля.
Голенко - мастер обустройства любого сценического пространства: хоть столичный цирк, хоть Камерная сцена франковцев (там в свое время шел, на мой взгляд, один из лучших его спектаклей по Ф.Достоевскому "Сон смешного человека"). Его картинки и метафоры - кое-где и кое-когда - не уступают даже сценическим фантазиям гигантов театральной мысли из Литвы. Таких, например, как Р.Туминас. Некоторые образы в николаевском спектакле и воспринимаются непроизвольным визионерским цитированием определенных достижений иностранных мастеров.
И на эту тему, кстати, мы долго говорили в поезде из Херсона в Киев с уважаемым литовским критиком. Оный тоже обнаружил непроизвольное визионерство. И значит у меня не возникло галлюцинаций.
"Литовские" популярные образы - земля, зерно, т.д. и т.п. - как бы ткань украинского спектакля. В то же время это и импортные заплаты. Бедная инфернальная овечка, спутница Пузыря, напоминает образ женоподобной козы, ставшей подругой героев-евреев в туминасовском спектакле "Улыбнись нам, Господи".
Но если с литовским критиком добродушно говорим о вирусе "Туминаса" (влиянии популярной литовской режиссуры из Youtube на постсоветский театр) - то за этим нет ни упрека, ни оргвывода. Мировое сценическое пространство само по себе склонно к взимоотражению, взаимопроникновению.
И, если, скажем, Р.Туминас (коль говорим о нем) - одновременно Моцарт и Пуаро в главных своих сценических сюжетах (божественное вдохновение и "маленькие серые клеточки" органично сосуществуют в его композициях), то… То в некоторых местных случаях чаще наблюдаешь комбинации "маленьких серых клеточек". Раскрашивание текста. Искусственное перекраивание старого сюжета под фасон нового времени. Визуальные заимствования.
При этом авторское слово, на первый взгляд, ничем не искаженное в николаевской постановке, в той же постановке - совершенно мертвое. Не излучающее энергии и не укрупняющее сюжет. Словам в этом спектакле - неуютно, образы чувствуют себя вольготно.
Два часа в спектакле барабанят слова-слова-слова практически в одной и той же тональности. Нивелируя развитие темы, ее обострение и разветвление. Хотя здесь не театр визионера.
Тем не менее, это вовсе не "плохой театр". Наоборот, для провинции это даже хороший театр. Однако тенденция форматирования конкретного режиссера в "первую лигу" не допускает двусмысленности или нечестности с моей стороны. Этот и иные спектакли должны быть доведены до полной боевой готовности. Вирус "Туминас" (или иные аналогичные вирусы "литовского метафорического театра"), конечно, евростандарт. Но мечтаем, чтобы украинский авторский спектакль рождал авторские образы, авторскую интонацию - путем авторской интуиции и таких же озарений. Чтобы не было даже намеков на вторичность или надуманность.
***
Забавно, что подобный "вирус" замечательно себя чувствует не только в украинской системе, но и в системах дружественных нам государств. Грузинский режиссер Автандил Варсимашвили, что называется, мастер своего дела: рука тверда, взор горящий, замыслы прочны, а эстетика - на грани советского театра 80-х и грузинского театра теперешнего времени.
В этом несложно убедиться, посмотрев его "Ричарда III" в Театре им.И.Франко. Подобные ощущения возникают во время просмотра его же "Ревизора" из Тбилиси (театр им. А.Грибоедова).
Эту постановку на родине в 2015 году назвали лучшей сразу в четырех номинациях - спектакль, режиссер, музыка. И, соответственно, лучший актер - Хлестакова играет Аполлон Кублашвили.
Да, этот - настоящий Аполлон. Рослый и мощный, с осипшим, но сильным голосом. Это вам не вертлявая моль, как иногда подают шустрого Ивана Александровича Хлестакова. У грузин не Хлестаков даже, а витязь в тигровой шкуре. Его само небо спустило в русское пекло, в уездный город N, чтобы этот витязь, так сказать, проучил зарвавшихся бестий и вороватых негодяев.
Короче говоря, согласно замыслу г-на Варсимашвили, сам Аполлон спускается в ад. И этим, пожалуй, главный конфликт в постановке - исчерпан.
Почему? Потому что фантасмагория, предложенная режиссером как форма, предполагает иную природу конфликта. А сюжет Н.Гоголя, одновременно разоблачающий Хлестакова и чиновников, в данном фантасмагорическом формате воспринимается застывшим, оплывшим, неразвивающимся. Каким-то сонливым и напрасно пугающим.
Помнится, Г.Товстоногов в своем "Ревизоре" предложил в качестве главной темы не "ужас", а страх. Время от времени в темноте возникал неизвестный в коляске, он ехал к грешникам из города N. И страх проникал в каждую скважину сценического сюжета. Потому что страх - это неизвестность, а ужас - очевидность.
В грузинском "Ревизоре" режиссер нагнетает не страх, а ужас. Однако - не страшно и не ужасно. Хлестаков погружается в метафорический ад. На самом деле, он сам - элемент такого ада. Дерзкий и злой, нахальный и бесцеремонный, он не ангел, а демон мести. Кричит командным голосом, в каждом выступлении - инвектива.
Режиссер заданно гиперболизирует и ревизора, и тему ужаса-ужаса, образно подводя свой сюжет к библейским откровениям. На что имеет право.
Но дополнительное коварство гоголевской комедии еще и в том, что самое ужасное там (в комедии) - не только в общем, а в частном. Не в глобализме, а в некой "отдельности", которая спроецирована автором на весь русский мир.
Витязь Хлестаков стремится сражаться с порочным миром, да не с кем. Нет людей, а есть безропотные фантомы и фантики. За исключением, пожалуй, умного городничего, которого актер Слава Натенадзе играет совершенно замечательно: ровная и невозмутимая интонация какого-нибудь секретаря райкома, пережившего не одного дурака.
Так что витязю здесь никто особо и не сопротивляется. Они живут своей сонной фантасмагорической жизнью, он - своей. Явится к ним витязь, Аполлон или Хлестаков - пережуют и этих. У фантасмагории своя система ценностей.
Гоголевская сатира в грузинском спектакле растворяется в режиссерской мистике, в концентрированной метафоричности и метафизичности.
И опять вместе с чудесным литовским коллегой-критиком, говорим о коварных вирусах. В свое время в Литве тот же Р.Туминас ставил "Ревизора". И некоторые эсхатологические и мистические образы-мотивы вроде непреднамеренно пролетели над Тбилиси, намекая на недостроенную (или разрушенную) церковь; на огонь, мерцающий в сосуде; на воду из ведра, на другое.
Собственно говоря, все "это" достояние (знаки, символы, метафоры, намеки) уже давно не "чье-то", а - ничье. Система взломана, вирусы творят что хотят. Хотят - рождают авторские шедевры, хотят - провоцируют талантливую сценическую компилятивность.
На мой взгляд, грузинский "Ревизор" - действительно об "ужасе" (если так хочет режиссер). Но ужасе, к которому сам человек - привыкает, приспосабливается. Впоследствии и превращаясь в нечто ужасное - безвольное, безропотное, серое, булькающее. Как и гоголевские герои в грузинском спектакле. Лужа в центре сцены, символизирующая переправу из одного мира в мир иной, на самом деле символизирует только грязь, в которую превращен человек - ужаснувшийся ужаса. Здесь вовсе не Аполлон спускается в ад, здесь сам ад затягивает к себе Аполлона (Хлестакова), не оставляя иного выбора.
***
И несколько слов о Ж.Б.Мольере, который на фестивале оказался не поражен никаким вирусом. Спектакль "Скупой" Театра Бекейшчаба Йокаи из Венгрии - оплот консерватизма и целомудрия. Это подлинно закрытая система, которую чугунным лбом не прошибет никакой экспериментатор или компилятор.
В мирные театральные времена в сторону таких постановок иной фестиваль даже не чихнул бы. Обругали бы - ретроградством, анахронизмом.
В теперешние времена скромнейшая среднестатистическая постановка венгерских мастеров представляет даже эстетскую ценность. Как образчик театра актерского, текстового: довольно искреннего.
В одной выгородке и в одном павильоне венгерский Гарпагон (актер Бартуш Дюпа) играет-не скучает почти два часа, не прибегая к визуальным фокусам, к сиюминутным параллелям или отражениям в современности.
Его герой - старый и скупой. И это многое объясняет. Старость лимитирует период его мужских желаний - и он зарится на молодую. А скупость - уж таким он уродился. И таковы его ненадуманные взаимоотношения с реальностью.
Его руки (!) сами тянутся - к неоновому ларцу, к ломаному грошу. И эта мания совершенно безболезненно живет внутри него как неопасный "вирус". И Гарпагон совершенно не страдает от такой болезни. И другие от нее не сильно зависимы. Просто у каждого - свои роли в одной договорной игре.
Течение спектакля - ровное. Так взрослые рассказывают поучительную историю пытливым детям. В Киеве, например, "Скупого" дополнили удивительным музыкальным абсурдом, озвучив Мольера противопоказанной ему музыкой Нино Рота. Венгры, наоборот, доверились скупому - жадным ритмам его дряхлеющей души.
Венгерские актеры, правда, слегка взбодрили свой спектакль украинскими текстами. И зал неистовствовал. Сам жест, воспринятый как реверанс гостеприимной Украине, оказался едва ли не художественным приемом. Не сильно изобретательный спектакль, неожиданно обнаружил "билингвистический" потенциал: мол, каждый "скупой" на этой Земле - венгерский, украинский- без переводчика поймет друг друга. Все расскажут - руки и глаза. Для скромного приличного театра порою хватит и этого.
P.S. Масштаб и убедительный организационный уровень "Мельпомены Таврии" подводят к давно назревшему резюме: на базе этого форума давно следовало бы образовать еще и фестиваль национального масштаба, с соответствующей премией за лучшие украинские спектакли сезона. Тем более, что зритель здесь невероятно благодарный - аплодируют всем и за все.