Весна патриарха

Анатолий ДИМАРОВ: «Подобного еще не было в мировой литературе: чтобы так делили произведение, замалчивали тему коллективизации, а премией отметили только «нужную» часть»

Писатель Анатолий Димаров известен по многим произведениям, некоторые из них сегодня изучают в школе. Достаточно вспомнить колоритные и увлекательные «Сельские истории», «Городские истории», «Поселковые истории», «На коне и под конем», «Сын капитана», «В тени Сталина», «Взблески». Но самыми значительными произведениями, в которых раскрыты глубины сердца и души, по собственному признанию писателя, являются роман «И будут люди» и воспоминания под названием «Прожить и рассказать». Их с огромными трудностями удалось издать к юбилею Анатолия Андреевича. Эти мемуары — целая эпоха, в которой так мало было счастья. Семья писателя пережила коллективизацию, голодомор, войну, боль, гнев и разочарование, а после этого еще и славу. В преддверии своего 85-летнего юбилея патриарх украинской литературы рассказал «ЗН» о своих жизненных драмах и литературных коллизиях.

«Я вырос на негативных рецензиях»

— Начинал со стихов. На всесоюзном конкурсе до войны даже третью премию получил за них. И после войны, уже в Луцке, тоже писал стихи. К датам писал, к годовщинам. Это требовалось тогда. Главный редактор газеты «Советская Волынь» меня предупреждал заранее, дескать, вот будет дата, чтобы написал стихотворение. Да что я, и Рыльский, и Тычина так писали.

В Луцке перешел на прозу. Приехал туда в 1944-м, где прожил шесть лет. Кстати, Луцк считаю своей второй родиной, и вот почему. Я пришел с войны ярым сталинистом, а когда попал в Луцк, мое мировоззрение перевернулось. Когда увидел, что делают с простыми людьми коммунисты и краснорубашечники, как преследуют украинцев, переселяют в Сибирь, был просто ошеломлен. Там и стал националистом. Уже совсем другим человеком переехал во Львов, где написал повести «Семья», «Идол» и прочие.

— Я занялся семейной тематикой, где можно было обойтись без прославления партии. Но и там меня побили, потому что не показал роли комсомольской организации в воспитании молодежи. Вам этого не понять. Выйдет разгромная рецензия в прессе — и все, у писателя связаны руки, его уже никто не печатает.

— Я вырос на негативных рецензиях. Помню, как Рыльский написал «Мандрівку в молодість». Замечательные стихи! «Ластівка літає, бо літається, а Ганнуся плаче, бо пора, хвилею зеленою здіймається навесні Батиєва гора». (Цитирует наизусть.) Но как же били Рыльского за эти романтические мотивы. Тогда как было: Рыльского бьют, а в областях давай и своих Рыльских разыскивать. И меня, раба Божьего, потащили на обком партии в Луцке. И давай распекать за стихи о любви. Влепили строгий выговор. Вот тогда и начал писать исключительно прозу. Вышло уже пять книг, когда я взялся за большую работу — роман-эпопею «И будут люди». Этот роман как-то по-другому писался. Всколыхнулось в душе то языковое море — богатство полтавской земли. Не знаю, откуда оно и взялось? Отслужил ведь в армии, на фронте, там совсем другая лексика, русский язык. Кроме того, в предыдущих пяти книгах я выдавливал из себя газетчика, а именно — газетные штампы, без которых тогда невозможно было обойтись. «С большим воодушевлением...», «Партия — наш рулевой», «Отклик на призыв...» и тому подобное. Так раньше писали. И вот, наконец, начал писать «И будут люди» — без этого наслоения, без воспевания партии и правительства, писал от сердца.

— Треть произведения цензура тогда сократила. Если бы вы знали, как меня били за этот роман. Говорили, что это антисоветская вещь, антипартийная. А еще в романе есть два персонажа — один положительный, секретарь райкома партии, другой отрицательный — начальник ГПУ. Но оба евреи. Вот и приклеили мне ярлык антисемита. Почему-то как раз отрицательный герой привел в негодование моих критиков, а положительного как не бывало. Санов с компанией написали на меня аж в ООН! Пришлось доказывать, что не антисемит (убежден, кому-то выгодно существование такого явления, как антисемитизм) и согласиться на куцый, урезанный вариант романа. Это произошло в 1964 году. Теперь я его переиздал в первоначальном виде.

— А вы обратите внимание, за что дали премию.

— Теперь вы поняли, что премия — только за второй том. А первого, где я описываю судьбу села и крестьян от революции до принудительной коллективизации, разорившей село и ставшей причиной голодомора 33-го года, будто и не существует! Такого еще не было в мировой литературе, чтобы так делили произведение, замалчивали тему коллективизации, а премией отметили лишь «нужную» часть.

— Не совсем так. Рекомендацию на вступление в союз я получил от Максима Рыльского и Павла Тычины за поэзию. Один из стихов даже прозвучал на радио в исполнении самого Тычины. Третья рекомендация действительно была за прозу — за повесть «Гости с Волыни» — от Леонида Новиченко.

— Был, но я не хочу о нем вспоминать. Тогда я еще был сталинистом и многого не знал. Правду о Волыни я написал позднее в своих воспоминаниях «Прожить и рассказать».

—Вот послушайте. Начитавшись произведений раннего Олеся Гончара, попробовал и сам написать что-то лирическое. Помните, есть у него «Мудрый камень»?

— Понимаю, потому что Гончару за него хорошо досталось. Тот же Санов старался. Олесь Терентьевич описывает любовь советского солдата и иностранки, чешки, кажется. Видите, какой космополитизм. Но какое же романтическое произведение! Я был просто болен им. Новиченко это заметил и говорит: «Не пиши а-ля Стельмах или а-ля Гончар! Ищи свой путь».

— Да не Димаров я...

«С 90-го года вышло пять моих книг — и ни одного гонорара»

— Моя настоящая фамилия Гарасюта. Мои предки жили на хуторе Гараськи под Миргородом. У них было большое хозяйство. Это был один из так называемых столыпинских хуторов. Отец был хорошим хозяином, трудолюбивым, из-за чего и попал в разряд кулаков. Хорошо, что председатель сельсовета раньше времени сообщил ему об опасности. А то не было бы нас в живых. Отец ночью отправил маму с детьми подальше от хутора. А сам погиб. Мама несла младшего братика на одной руке, за вторую держался я. Мне тогда пять годков было. Мама окончила епархиальное училище в Полтаве и могла учительствовать. Ее отец, то есть мой дед, был священником. Пришлось маме убегать с нами аж на Донетчину. Фамилию взяла девичью — Димарова, болгарскую кстати. Должна была ее в суде отстаивать: подговорила знакомых из Миргорода, дескать, ее мужем был учитель Димаров. Ведь жену кулака и дочь священника к школе и близко не подпустили бы. А нам, кулацким детям, и подавно горькая судьба светила. Вот так я из Гарасюты превратился в Димарова, а из Андрониковича — в Андреевича. Об этом я писал в автобиографической повести «Прожить и рассказать».

— Так я же все в стол писал. При коммунистах посадили бы за такие воспоминания. Издал только в 1998 году. И то хорошо, что спонсор нашелся из Канады.

— Вы знаете, были на первых порах... А теперь нет, так как те, что из диаспоры, разочаровались в нас, а наши просто не интересуются литературой и не читают.

— По-разному. Вот «Прожить и рассказать» писал в Мохначе. Это реликтовый хутор в Черкасской области на границе с Полтавской. Там сохранился такой замечательный язык, нетронутый, колоритный. Просто купаешься в нем.

— Знаете, и раньше, в те страшные времена, мы могли писать, могли обсуждать запрещенные темы между собой, оценивать состояние общества и бросать взгляд в будущее. Могли искренне радоваться успехам коллег и печалиться вместе, когда кого-то били, уничтожали, не печатали. Власть хитрая была! Поддерживала писателей и даже квартиры давала, премии, но — за послушание! Я вижу за собой целое кладбище похороненных замыслов, потому что и того нельзя, и этого нельзя. Теперь свобода — пиши, не пиши, разве кто-то издаст?! Поэтому сейчас писатели живут не ради гонораров, а ради своих читателей, если они есть. У меня с девяностого года вышло пять книг— и ни одного гонорара!

— Приходилось писать не всю правду, а полуправду, обходить острые углы. Приходилось соглашаться со всеми правками цензоров, лишь бы только произведение вышло в свет. Ведь тогда если издавали — то десятками, а то и сотнями тысяч экземпляров. Такие тиражи были, не то что сегодня — полтысячи, тысяча. Помню, приносит Павлычко в редакцию сборник, а ему: «Нет. Пишите несколько стихов о партии. Тогда издадим». И вынужден был писать. Да разве только он?

— Всю войну прошли только писари больших штабов, завстоловыми и прочие тыловики. Солдат-пехотинец живет две-три атаки. Или ранят, или убьют. В меня немец семь пуль всадил, и я в двадцать лет стал инвалидом войны второй группы.

— Это была моя первая атака под Могилевом-Подольським возле села Садковцы. Там проклятый немец мне гранату под ноги бросил. Я потом долго лечился в Сталинграде. После госпиталя направили в нашу часть, снова в наступление, выбросили в Азовское море за 500 метров от берега под Камнем-Буруном. Наступали по колено в воде. А немец палил в нас береговой артиллерией таким огнем, которым можно было корабль перевернуть. Многих ребят оглушило, так они в воде и остались. Мне посчастливилось. Оглушило уже на суше, когда успел окопаться и занять оборону. Как меня выносили с поля боя и как спасали, не помню. Была сильная контузия, после чего и получил инвалидность.

— Воевал. Возвратился в село Студенок на Донце, что на Харьковщине. Немного побыл дома, как вдруг немцы наступают. Они как раз на Сталинград шли. Ну, мы с друзьями и давай убегать в направлении Сталинграда. Подошли к Дону, а по нам «катюши» — ба-бах!

— Да, но не специально. Думали, немцы подошли. Что делать? Снова бежали в тыл. А там, в селе, я партизанский отряд организовал. Сам командиром был в 20 лет, да еще и сопляков семнадцатилетних пособирал. И партизанили в тылу врага. А когда уже освобождали село в 1943-м, как же радовались наши части, когда впервые живых партизан увидели. «Сыночки мои родненькие!» — приговаривал, помню, полковник. А мы все с оружием, с пулеметами, гранатами. А тут, откуда ни возьмись та подлюча, коммунистка. Она еще во времена коллективизации была активисткой. А в оккупацию осталась в селе. Когда в гестапо о ней узнали, взяли на допрос. А на третий день... выпустили. Думаете, почему? Чертово отродье. А освободители пришли —она тут как тут, дескать, я коммунистка, меня органы оставили в тылу врага. Говорит, я здесь в подполье была, а те с пулеметами полицаям служили. А мы одного партизана, мальчика, действительно в полицию внедрили. Он нам ценные разведданные приносил! Потом его взяли с собой в наступление наши освободители, шедшие на запад. Он продолжал быть разведчиком и заслужил орден боевого Красного Знамени. Уже посмертно.

Ну а нас, рабов Божьих, в батальон забрали необмундированных. В атаку бросили, да еще и без оружия. Кирпичи дали в руки. Командир приказал достичь цели — а это стена на другом берегу озера. «Добежите до стены, кирпичи швыряйте и скорее лезьте через нее на немцев — оружие себе добывайте». Бежали мы по льду озера, а немец подсекает из пулеметов. Мало кто добежал... Меня спасла мина. Да-да. Взорвалась рядом, я упал. Пришел в себя уже в госпитале.

«Дом союза хотели продать Кучме и его канцелярии»

— Я отношусь к ним как к патриотам Украины. Их необходимо реабилитировать. Местное население ощутило на себе гуманизм советских властей сразу после вторжения Красной армии в Западную Украину. Интеллигенцию стали уничтожать, навязывать колхозы. Люди сопротивлялись, начались репрессии. Советы столько горя принесли людям! Украинцев с востока переселяли на Волынь для организации колхозов, потому что на востоке они уже давно были. Так и получилось, что украинцев — братьев родных, перессорили, да так, что и до сих пор не помирятся. Мы же там оккупантами были. Помню, как в Луцке после войны на базаре пытали борцов за независимость. Трижды вешали одного из воинов, а он все срывался. Люди кричали: «Остановитесь, его же сам Бог помиловал!». А палач снова ставил его под петлю. Тот несчастный перед смертью «Слава Украине!» выкрикивал. Мне он долго снился...

— Понимаете, хрущевская оттепель наступила так внезапно. Кажется, сам Бог так собрал таланты, чтобы их молодость и творческий взлет пришлись как раз на эти годы. Не раньше, не позже, а именно сейчас! Многие из них прошли через мои руки. Я писал им отзывы, закрытые рецензии, редактировал. Когда знакомился с их произведениями, был просто в восторге от них. Среди них не было учеников. Произведения были зрелые, совершенные. А это братья Тютюнники, Валерий Шевчук, Женя Гуцало, Дрозд, Иваничук, Драч, Павлычко, Винграновский. Сейчас почитаешь первые новеллы Григора Тютюнника или произведения Дрозда, поэзии молодой Лины Костенко и видишь, что это классика с большой буквы. Откуда они, эти таланты взялись, да еще и такой компанией? Удивительное поколение.

— Ну, знаете, что такое союз? Это очень разные люди. В душе, конечно, некоторые поддерживали Стуса, других. Кто-то поддерживал семьи заключенных, я это хорошо знаю. Но ведь девяносто процентов писателей были... Бог им судья. Люди, с готовностью проклинающие тех, на кого партия укажет. Повылезают на трибуну и клянут. У таких все было: и на «волгах» они разъезжали, и должности имели, и секретарями парткомов, месткомов служили. А вот, например, у Григора Тютюнника, новеллы которого на вес золота, не было даже «Запорожца». Не мог, бедняга, ботинки сшить себе новые.

—Какие они классики? Корнейчук, Левада, Козаченко... Все они были партийные функционеры. Василий Козаченко когда-то кричал: «Да Тютюнник это же г... а не писатель». А время все расставило по местам. А разве сегодня иначе? Вот при Кучме хотели союз захватить в 2004-м, нашлись предатели среди литераторов. За возможность издаться переполох устроили. Дом союза хотели продать Кучме и его канцелярии. Но мы отстояли. В особенности мужественно повел себя Яворивский. Действовал смело, публично и по-депутатски. Пригласил всех писателей Украины на съезд в арендованный зал в Политехническом институте, уже и деньги перевели. И вдруг за два дня ректор института отказывается нас принимать, говорит, что ремонт начинает. Видимо, позвонили из канцелярии, он и наложил в штаны. Так мы провели съезд прямо на улице возле дома союза.

— Жена моя Евдокия Несторовна — кандидат физико-математических наук, доцент. Всю жизнь помогает мне в творчестве. Сама кое-что пишет. Вот издала книгу «Неспокойная наша жизнь». Я рад, что мой сын и внук не стали писателями.

— Да. Потому что литература — это каторжный труд. Чтобы вот этот роман написать (берется за переплет тома «И будут люди»), нужно было отказаться от выходных, от праздников. Я много лет днем и ночью работал над этим романом. Думал, писал, вычеркивал, снова писал. Ночью раз пять вставал, чтобы записать мысль. Но как сегодня писателю прожить? Никто ведь не издает.

— Получать образование, не связанное с литературой. Если есть что-то в голове, то и писать научишься. Ведь научить таланту невозможно. Побольше нужно читать классиков, тогда и придет понимание литературного творчества. Никакие институты вас писателем не сделают. Но обязательно должна быть тема. О чем писать! Я сейчас частенько просматриваю произведения молодых авторов. И, к величайшему сожалению, вижу, что писать умеет, но не о чем. Вот как кофе пили, коньячком запивали и девушек любили — и все. Не интересно! Для этого нужен жизненный опыт. Посмотрите, сколько Чехов написал на медицинскую тему. Потому что у него был опыт. Почему молодые фронтовики писали о войне? Был опыт. А попробуй так без опыта написать. Не выйдет. Поэтому молодой автор не тот, кто годами юный, а тот, кто начинает творить в любом возрасте, имея жизненный опыт.

— Пишу «доносы».

— А я подписываюсь... Знаете, я стараюсь пересмотреть все мои искалеченные произведения и попробовать их переиздать без купюр. Как раз сейчас работаю над восстановлением повести «Сын капитана». Меня тогда вынудили написать целый эпизод о том, как крестьяне собрались и говорят: «Вот когда Сталин придет...» и так далее. Но это же фальшивка. Без этого книга не вышла бы. Нужно реанимировать это произведение. Вот так мы жили раньше. А еще жду лета, чтобы поехать на Черкасщину, где меня уже который год ждут читатели. Может, тему найду. Не люблю высасывать сюжеты из пальца. Мне нужно видеть. Нужно притронуться к жизни, чтобы о ней писать.

Писатель Анатолий Димаров известен по многим произведениям, некоторые из них сегодня изучают в школе. Достаточно вспомнить колоритные и увлекательные «Сельские истории», «Городские истории», «Поселковые истории», «На коне и под конем», «Сын капитана», «В тени Сталина», «Взблески». Но самыми значительными произведениями, в которых раскрыты глубины сердца и души, по собственному признанию писателя, являются роман «И будут люди» и воспоминания под названием «Прожить и рассказать». Их с огромными трудностями удалось издать к юбилею Анатолия Андреевича. Эти мемуары — целая эпоха, в которой так мало было счастья. Семья писателя пережила коллективизацию, голодомор, войну, боль, гнев и разочарование, а после этого еще и славу. В преддверии своего 85-летнего юбилея патриарх украинской литературы рассказал «ЗН» о своих жизненных драмах и литературных коллизиях.