В «Украине» показали самый дорогой российский фильм новейшего времени. «Утомленные солнцем-2» режиссера Никиты Сергеевича Михалкова — бюджет 55 млн. долл. На премьере присутствовали… Премьер-министр Украины Николай Янович Азаров (до этого лет десять не ходил в кино). Председатель Верховной Рады Украины Владимир Михайлович Литвин. Вице-премьеры Владимир Петрович Семиноженко, Андрей Петрович Клюев. Министр образования и науки Дмитрий
Владимирович Табачник…
А также другие официальные лица.
Зал кинотеатра был полон. Во время просмотра иногда смеялись (возможно, плакали). В финале — жидкие, но уважительные аплодисменты.
По гамбургскому счету, Михалков снял худший фильм в своей большой (и даже выдающейся) карьере.
По гамбургскому.
Поскольку будем говорить не о производителях «треша» (О.Байрак, М.Вайсберг etc.), а о серьезном художнике, на все руки мастере.
Участие его «Утомленных-2» в конкурсе Каннского фестиваля (а также возможные поощрения этой картины) в дальнейшем можно объяснить только одним всеобъемлющим рецидивом — загадочностью русской души.
И еще — обольстительностью персоны самого Никиты Сергеевича.
Оный, как известно, умеет, когда надо, ввести в заблуждение… По-чеширски улыбнуться, хитро «подмигнув» фатальным усищем…
Однако «лучше» (даже после его бла-бла-бла) этот фильм не станет никогда.
***
«Утомленные» (под номером два) с одной стороны вызывают почтение.
С другой — недоумение.
Почтение связано с трагической темой. С большой работой, которую организовал режиссер, собирая документальные крупицы в разных архивах для своей многофигурной киномозаики.
А недоумение…
Выход долгоожидаемого сиквела (15 лет проект вынашивался, выстраивался, финансировался, пиарился) предваряла довольно странная полемика.
Спорили и недоумевали (на форумах, в прессе) относительно рекламного слогана. Михалков, предвосхищая восход второго «Солнца», строго предупредил на афишах: «Великий фильм о великой войне».
От скромности этот человек не изнемогал и раньше. Но здесь — полнейшее «затмение». На грани хамства.
(Казалось бы, в дворянских семьях с самого детства отроков учат прописному: не хвали сам себя, пускай тебя люди похвалят!)
Только рекламная сентенция (о «великом» фильме) — скорее жесткая установка для публики.
«Великий!» — а остальное — «не ваше дело».
В подборе вариативных синонимов к этой ленте можно, впрочем, остановиться на ином определении. Оно контрастней отражает и художественную, и идеологическую платформы премьерной картины.
Как вариант — «Безумный фильм о великой войне».
Ибо в этом фильме безумно – всё.
Безумны все.
Начиная от сценаристов, загадочно прописавших ураганные сюжетные линии. Заканчивая отдельными персонажами, некоторыми сценами, всей нагнетаемой кликушеской атмосферой.
***
Безумен уже маниакальный замысел опытного и циничного режиссера. То есть его навязчивая идея о воскрешении всех прежде погибших героев — еще в первой, весьма успешной картине 1994-го, навевавшей тоскливые чеховские рифмы из «Неоконченной пьесы для механического пианино».
Священная необходимость доказывать нам «почему» и «как» прежние герои «уцелели» в сталинской мясорубке, будто бы веригами болтается между ног у Никиты Сергеевича. И эта обязаловка — навязчивая трактовка уже заданного ложного хода — все время мешает режиссеру расправить крылья, вздохнуть и выдохнуть на полную русскую грудь.
Его дыхание в этом фильме сдавлено. Режиссерские «движения» — беспомощны.
Цельная картина — как неряшливо сложенная мозаика. Где-то криво, где-то косо. Целостного рисунка не видать. Оборванность во всем: в монтаже, в композиции, в едва намеченных характерах. Оператор Опельянц снимает красиво, масштабно, но в его «камеру» нежданно-негаданно врываются какие-то комичные флешбэки из мотивов мирового и советского кино, с учетом «Титаника» (сцена утопленников), с банальнейшими метафорами – бабочки, жучки, яблочки…
Опытный Михалков будто бы не знает, за «что» ухватиться. «Как» собрать по частям и «как» оправдать уже закрученный маховик шестичасового бессвязного киномесива (оставшиеся три часа увидим осенью: «Утомленные солнцем-3», фильм «Цитадель»).
Не безумие ли?.. А ведь только в бреду можно допустить, что под зорким глазом бериевских соколов пианист-энкавэдист Митя (О.Меньшиков) несколько лет «греет» в постельке супругу врага народа. Того самого, уже расстрелянного комдива Котова (а жена его, согласно тем же титрам из оригинала, тоже растерзана в сталинских застенках), а дочь его, такую же «вражину», энкавэдист устраивает в пионерлагерь, да еще и воспитательницей подрастающего пионерского поколения. Демократическое, очевидно, время было при Сталине, судя по михалковским «алиби».
Чистое безумие — представить опытного энкавэдиста (ладно, допустим, чудом спасшегося из кровавой ванны в 1937-м) эдаким штабным прохиндеем, морочащим побасенками умные головы Иосифа Виссарионовича, Лаврентия Павловича. Такого быть не могло, потому что не могло быть никогда: иначе не называй фильм «великой правдой о войне», а басней на потребу.
Безумен, разумеется, генералиссимус Сталин. Артист Суханов изображает карикатурное явление кавказской национальности с лицом, подернутым оспой, играет словно бы по заветам перестроечного «синематографа», когда Виссарионовича выставляли параноидальным скоморохом.
Безумен и Берия… Что за работа проводится в его ведомстве, если бригада опытнейших гэбистов, согласно сюжету, не может три года подряд поймать одного-то штрафника, бывшего комдива, опять-таки опаснейшего врага?
Безумны трафаретные фашисты, которые, сияя светлоликими задницами, какают прямо на судно, груженое ранеными. А потом, очевидно, терзаются сомнениями совести: не накажет ли их Красный Крест за аморальное поведение?
Безумны и некоторые русские: в предсмертном хрипе (уже с вывороченными кишками) никак не могут обойтись без пространных гражданственных реплик на тему «зловещей роли Сталина в истории государства российского». Будто бы это «арии» из оперной вампуки, а не кино с заявкой на искусство. (Одна из возможных жанровых окрасок этого фильма — «киновампука», но мне ближе: «жестокий капустник» на священную тему.)
…Безумны избранные «чудеса», обусловленные персональной светлой верой Никиты Сергеевича в Господа Бога. Но в фильме это подано как специальный иллюстративный церковный заказ. Девочку Надю Котову (дочь Михалкова) — посреди бушующего моря-окена — крестит безногий священник, больше похожий на криминального элемента (в этой роли С.Гармаш). И, о чудо, рогатая мина уже спасает ее из водного плена, прямо к берегу уносит… («Вот что крест животворящий делает!» — сказал бы Иван Васильевич, глядя на это, застряв в своем лифте.) Естественно, в храмах, растрощенных вражеской бомбардировкой, сгорает и рушится все дотла — кроме икон… Оные, уцелевшие, своими печальными глазами, полагаю, смотрят с укором — и на хитрющую физиономию Никиты Сергеевича… «Не надоело еще беса гнать? Кликушествовать? Использовать веру святую в качестве кинематографического агитпропа?»
Таким же безумием представлены и разнообразные актерские «камео». Упитанные герои светских хроник (Артем Михалков) чаще и играют самих себя. Или играют уже заранее заготовленную пародию на этот фильм — специально для телепрограммы «Большая разница», пошловатому образчику эрнстовского ТВ-маразма.
За версту несет тюзовщиной и от «игры» давно созревшей Н.Михалковой: тужась и корчась, изображает патриотичного прозревшего подростка, а судьбы нет — только пафос и гримасы.
Для галочки использованы и другие медийные лица-лица-лица. Без сюжетной надобности. Словно Михалков выполняет «план по загрузке» многочисленных членов Союза кинематографистов. Коим он сам и заправляет. И вокруг которого продолжаются бесконечные войны… Хотя некоторые актерские микровкрапления в фильме местами чудо как хороши: Гафт, Панин, Петренко, Маковецкий, даже заматеревший Меньшиков и тот органичен, но явно чувствует себя не в своей тарелке…
Все они (порознь) словно бы из иного — уже подлинно михалковского старого фильма, — когда артист у этого режиссера еще не звездный статист, а необходимая художественная краска для искомого смысла.
Наконец, безумен и наш главный боец. «Реанимированный» комдив, сыгранный Михалковым. Вначале он мается в лагере на Колыме вместе с придурковатым героем Д.Дюжева. Затем, уже под Москвой, с ним же роет траншею в преддверии визита немецких оккупантов. Стремительные и неосознанные его перемещения во временах и пространствах — очаровывают, умиляют. Да еще и эти навязчиво-безумные сны, ночные кошмары… В глубокой ночи (в бараке) является ему сам Иосиф Виссарионович! И героический комдив этого горца сразу же мордой — да в торт! Вот тебе, гадина!
В этой (в первой) сцене длинного фильма — как бы «сны о любви» (к товарищу Сталину) — и возможно хотя бы нащупать виртуальное объяснение дальнейшему экранному обострению... Если все последующие разрозненные картинки на тему войны воспринимать только сквозь призму безумного сна придуманного комдива или реального режиссера…
Индийская попытка побега из лагеря; массовый Армагеддон на заминированном мосту; Надя на рогатой мине; Надя в сожженном селе; Надя, демонстрирующая сиськи умирающему солдату; цыгане бурною толпою («ай-нэ-нэ» перед фашистами); Митя в поисках призрака; далекий Сталин на Ближней даче…
Все это сон? Страшный, беспощадный, бессмысленный…
Наверное, только безумными глазами так и можно посмотреть на ту, действительно безумную, войну…
И лишь так посмаковать (в течение трех-то часов) растерзанное мясо, горы изувеченных трупов, стертую с лица земли человеческую жизнь.
И если именно в этом отчаянный михалковский замысел, тогда и другой разговор…
Тогда и режиссеру прощается многое (хотя не все). Ведь он, режиссер «Утомленных…», мужественно сражается одновременно на трех фронтах… Против Гитлера. Против Сталина. И против «всех» тех инородцев, кто нынче воспринимает Михалкова больше как функционера, как политигрока. И чуть меньше — как (прежде) прекрасного режиссера.
***
Уцелевшей самоценной картинкой без фальши (и без безумия) выглядит в «Утомленных» лишь скромная линия Евгения Миронова.
Он играет командира штрафников. Играет сильно. Словно в пику картонному Михалкову. Как бы и не играя, а самозабвенно растворяясь в военной лихорадке. Он экспансивен, взвинчен. Хохмит, матерится, злится! Он — осколок военной жизни, которую «лишь бы как» имитировать невозможно, сразу и фальшь боком вылезет. Он прекрасно знает, чем закончится история когорты присланных кремлевских мальчишек (ростом 183 см) и чем закончится его собственная судьба в подмосковных оврагах. В его криках, истериках и командах мне послышался подлинный голос войны, так сильно резонирующий «войне» Михалкова — его Ватерлоо (на русских равнинах).
Война Михалкова представлена «экстравертно». Как бы «все и сразу!» («щас спою!»): наотмашь, с разорванной рубахой, с цыганским табором, с расстегнутой гармонью — громко, звонко, натуралистично, с применением новейших и подлейших технологий.
Эта «экстравертная» (михалковская) киновойна будто бы изготовлена по нынешним модным технологиям «колоризации». Когда «старую жизнь» раскрашивают в новые яркие ядовитые цвета (Первый российский телеканал на это вероломство миллионы выбрасывает), а новая жизнь на экране, увы, не рождается, а возникает ощущение лишь вонючей мертвечины, высокобюджетной имитации, проплаченной фальши.
Посему самая честная — «интровертная» — война в этом фильме и досталась скромному герою Миронова (на обочине сюжета). И большое спасибо большому артисту, что хотя бы ради него стоило мучиться все три часа экранных пыток.
***
Странная растерянность возникает после подобных сеансов. С грустью понимаешь, что прежде «избранные» мастеровитые киносказочники из ХХ века вдруг разом (или поодиночке) разучились рассказывать сказки… Литературные, документальные, социальные, военные — разные.
Рязанов, Данелия, Соловьев, Кончаловский… Теперь —Михалков.
Прежде, казалось, они ощущали себя естественной «молекулой» своего времени…
Теперь же выглядят эдакими «занозами» — в больном организме новейшей эпохи.
Они предъявляют этому новому времени какие-то претензии. Выходят в телевизор с какими-то прокламациями, заказухами (или «великими» фильмами).
Только… это новое время от них все равно ускользает. Не подчиняется им.
Наоборот: это время выставляет суетящимся «сказочникам» уже свои серьезные реальные счета. И надо платить.
Прежде, не особо усложняя свои же экранные тексты, они хотя бы умудрялись создавать их внятными, умными, одухотворенными. Они достигали ясности в своих рассказах, избегая примитивности…
Нынче — в этом новейшем периоде (когда их ангелы улетели на кремлевский концерт, а в головах и душах поселились демоны) — исключительно через примитивные (лобовые) средства они обязательно начинают претендовать на «мессианство». На «главенство». На — «я знаю все…».
Хотя в искусстве «всеядность» — безумие. Поскольку искусство (Михалков эту цитату тоже читал) — это не «много» и «сразу» (не «щас спою!»), а всегда «чуть-чуть»… Не «великое» — в смысле размера, а «большое» — в значении души. То, что осязаемо и по сей день в без кавычек великих фильмах на тему войны… Которые (в пику «маленькому» михалковскому «Солнцу») специально и вспомню сейчас для читателя… «Летят журавли», «Они сражались за Родину», «Баллада о солдате», «Проверка на дорогах», «Судьба человека», «Двадцать дней без войны», «Восхождение», «Иди и смотри»…
Различные сирены нашей истории не заглушают в этих старинных пленках чистоты авторских интонаций. И даже сегодня во время таких просмотров, цепенея перед экраном, никогда не дернешь руку, чтобы нервно посмотреть на часы…
«И долго это еще будет тянуться?!» — кто-то громко переспросил во время «правительственной» премьеры «великого» фильма «Утомленные солнцем» (под номером два) в «Украине», в районе «Феллини».