Так я назвал очерк в своих мемуарных заметках, вышедших в свет в прошлом году. И именно так лаконично было подписано письмо, адресованное мне в свое время Мастером. О впечатлениях от встреч с ним хотел бы вновь рассказать. Ведь знаменательная дата — это повод не только обратиться к воспоминаниям, но и отдать дань памяти, почитания, любви.
В одном из последних номеров «Зеркала недели» Виталий Портников напомнил нам о том, что ноябрь — райкинский юбилейный месяц. Он ознаменован выставкой, посвященной его 90-летию, впечатляющим концертом в театре Константина Райкина. А еще у Портникова я прочитал слова, созвучные с моими впечатлениями от встречи с Артистом: «Я увидел большого актера, давно уже превратившегося из «мастера советской эстрады» в почти мифологическую личность для своих соотечественников. Казалось, можно было бы свободно и комфортно существовать в границах, дышавших популярностью и уважением. Но, очевидно, если бы так случилось, Райкин не создал бы этот неумирающий образ ироничного сопротивления умного человека глупости вокруг». Хотел бы вспомнить также слова из статьи, к сожалению, недавно ушедшего от нас Павла Бунича, опубликованной в сентябре 1990 года в одной из центральных газет. Сказанное могу полностью отнести и к своему восприятию.
«Моим кумиром Райкин был с детства,— писал Бунич,— нельзя было и мечтать о знакомстве с ним. Он находился от меня так же далеко, как генсек или министр. Да и сам по себе А.И. сильно дистанцировался от незнакомых. Но до чего непредсказуема и случайна жизнь. 15—20 лет назад моя семья и семья Аркадия Исааковича оказались в одном прибалтийском санатории, подружились...»
В санатории, о котором пишет Павел Бунич, мы с женой отдыхали несколько лет подряд. Но только в августе 1978 года, когда наше пребывание совпало по времени с пребыванием в санатории Аркадия Исааковича, мы с ним познакомились. Здесь на гостеприимном тогда Рижском взморье почти на всем протяжении Юрмалы располагались домики местных жителей и множество здравниц. Аркадий Исаакович отдыхал с семьей в том санатории каждое лето.
В первые годы после открытия здравницы в ней преобладали разбросанные по всей территории уютные коттеджи. А затем был построен многоэтажный корпус в форме корабля с комфортабельными номерами.
В летние месяцы санаторий всегда был переполнен, в основном за счет именитой московской публики. И хотя отдыхающие были знакомы между собой, постоянно общаясь в столовой, на процедурах и во время прогулок, Аркадий Исаакович больше стремился к уединению. Часто, встречая его в парке, я обращал внимание на его сосредоточенный вид, задумчивое выражение лица, взгляд, как бы обращенный в себя. И только едва заметное движение губ, шепотом произносивших отдельные слова, выдавало напряжение мысли. По-видимому, он обдумывал новую роль и заучивал куски текста.
Вечерами, когда спадала жара, Аркадий Исаакович в толпе отдыхающих совершал неизменный здесь прогулочный моцион — обязательный ритуал этих курортных мест, где вдоль серого и прохладного моря вытянулись вереницы здравниц, спортивных площадок, летних кафе. Шло негласное соревнование за количество пройденных километров. Дзинтари, Майори, Болдури, Дубулты и другие, столь же звучные латышские названия мест, которые следовало миновать во время прогулок. Отдыхающих много, и их красочные летние наряды на фоне серовато-свинцового моря резко с ним контрастируют. Бесконечной вереницей прогуливаются завсегдатаи курорта, прибывшие из самых разных мест. И везде, где среди них появляется фигура Аркадия Исааковича, всегда в элегантном костюме, с копной густых седых волос, его узнают и, смущаясь от неожиданной встречи, почтительно и вместе с тем радостно здороваются.
Спустя пятнадцать лет в своей книге «Воспоминания» он посвятит пребыванию в этих родных для него местах (ведь Райкин родился в Риге) несколько проникновенных слов. В разделе, так и названном «Прогулки по берегу», он напишет: «Я совершаю прогулки по берегу — из Майори в Дзинтари и обратно, и мне легко дышится и думается легко. Здесь воздух какой-то особенный, воздух моего детства, моих воспоминаний — так я его ощущаю. И я путешествую по своей жизни...»
Много интересного узнал я в то лето из неторопливых райкинских рассказов. Например, о том, что Райкин в юные годы или, пожалуй, еще раньше увлекался живописью. Особенно интересовался жанровыми картинами и портретом. Очень сожалеет, что не сохранились его детские рисунки. Заинтересовал меня и рассказ о том, что самым любимым актером в начале своей сценической деятельности — было это в тридцатые годы в Ленинграде — Аркадий Исаакович считал Иллариона Певцова. В связи с этим рассказом я вспомнил, что в моей библиотеке в Киеве есть книга Певцова о его сценической жизни. По словам Аркадия Исааковича, особенно впечатляюще сыграл в свое время этот замечательный актер заглавную роль в спектакле Александринского театра «Павел I» по пьесе Д.Мережковского.
Запомнился еще один доверительный рассказ Райкина о своей жене — актрисе Роме, к которой он относился очень трогательно. В последние годы она болела и в санаторий приехала не совсем здоровой. Мне довелось наблюдать, как внимательно и нежно опекал Рому Аркадий Исаакович. На мой вопрос, откуда такое необычное имя, он пояснил, что ее родители — а вышла она из семьи выдающегося физика Абрама Иосифовича Иоффе (ее отец, врач, был братом ученого) — ждали и желали мальчика, которого заранее решили назвать Романом. Когда же родилась девочка, то ее назвали Ромой. Затем это необычное имя по совету Рины Зеленой, работавшей в свое время с Райкиным и его женой на столичных театральных подмостках, превратилось в ее сценический псевдоним, а затем и в фамилию. Вот такая история. Судя по отношению Аркадия Исааковича и его детей — Кати и Кости — к Роме, кстати говоря, нашей с вами землячке-киевлянке, она в семье многое значила, многое решала и пользовалась не только вниманием, но и большой любовью. Будучи отличной актрисой, в то же время талантливо владела пером. Помню ее «Два рассказа о Райкине», опубликованные в популярном в то время журнале «Юность», и отдельно вышедшую книгу других рассказов.
Говоря об Аркадии Исааковиче, не могу не поделиться своим впечатлением о том, что его повседневный, так сказать, бытовой облик никак не совпадает со сценическим. Действительно, как тонко заметил П.Бунич в своей публикации «Выше средней нормы смелости», он в жизни был скорее грустным и очень мягким человеком. Вот три выдержки из этой статьи.
«Вообще-то, если внимательно всмотреться в его образы, то за пародиями видны печальные глаза. Смеялись все — зал, актеры, сам Райкин. Не смеялись его глаза с их вечной скорбью, в которой отражалось многое. Правда и то, что до конца Райкин оставался молодым грустным «мальчиком». Когда позволяло здоровье, он залезал в окна санатория, прыгал через забор...»
«Его узнавали. И он был рад этому... К нему подводили детей, приговаривая, чтобы они запомнили эту встречу. Обращались ветераны войны, передававшие запоздалые приветы фронтовых частей. Его просили о помощи, и он помогал (порой, когда и не просили и когда поддержка означала непослушание). Он не отступился от Ростроповича и Вишневской, ряда других правозащитников. За что состоял в числе потенциально ненадежных».
«...Я не слышал от него ни одной грубости, даже высокого тона. Он всегда был мягок, но достаточно тверд, особенно, если говорил о важном».
В 1986 году за год до его смерти в издательстве «Искусство» вышла книга Елизаветы Дмитриевны Уваровой о Райкине и его сатирическом театре, насчитывающем почти полвека своего существования. На последних страницах книги, названных «Опять начало (вместо заключения)», автор приводит такой короткий диалог из своей беседы с Аркадием Исааковичем:
— Вы, по-моему, думаете о театре беспрерывно и ночью, и днем?
— Это моя работа. Актер — не профессия. Это образ жизни, образ мыслей.
— Вы действительно так думаете?
— Ну, конечно. В наше время актер не тот, кто умеет представлять, а тот, который умеет мыслить, бороться. Это жестокая профессия, потому что ты работаешь на своих нервах, на своем здоровье, на своем сердце, отдавая себя целиком.
В этом — весь Аркадий Райкин, человек искусства, творивший для людей и сгоревший, светя людям.
Я убеждаюсь в этом, перечитывая сохранившееся у меня письмо, датированное концом 1978 года. Возвратившись из Прибалтики после отдыха в санатории, о котором писал, я выполнил обещание, данное Аркадию Исааковичу. Отправил ему книгу Иллариона Певцова, кумира его творческой юности, и еще книгу Ефрема Лихтенштейна «Помнить о больном».
Чтобы читатель сам дополнил свои впечатления об Аркадии Исааковиче, которые, вероятно, сложились и ранее, а затем и после прочтения этих заметок, приведу несколько мест из текста упомянутого письма:
«…Несказанно рады были и Вашему подарку, и сдержанному слову, и Вашему милому посланию. Спасибо Вам, дорогие друзья, и за «Певцова», и за удивительно интересного «Лихтенштейна».
Как-то случилось так, что с Киевом с годами прекратилась какая бы то ни было связь. Мы рады, что на родине Ромы у нас появились милые добрые люди.
Извините за то, что не смогли ответить Вам сразу. В полном зашоре. Ежедневные репетиции, в выходные дни утром и вечером. И спектакли, и книга, которая в перерывах пишется страшно медленно. Не хватает ни физических сил, ни времени. 7 октября я из управления космическими полетами буду по прямой связи разговаривать с космонавтами и, вероятно, что-нибудь перед ними изображать. Для этого надо будет поехать в Москву, а оттуда... «Надо!» Это «надо» я буду делать с удовольствием. Для таких людей, не жалеющих себя во имя науки и человечества, ничего не жаль.
У нас дома все по-прежнему. Ромочка чувствует себя неплохо. Я же выкидываю «коленца» (немудрено). Нагрузка, возраст и погоды делают свое мрачное дело. Главное, мне кажется, спасение — в спектаклях. Это «лекарство», без которого трудно было бы все выдержать. Для меня спектакль — это праздник, радость, которую я испытываю от встречи со своими единомышленниками, друзьями, понимающими юмор, ценящими иронию, и поклонниками этого жанра. Это действенное лекарство, которое рекомендуется принимать регулярно, но не слишком часто. Последнее, к сожалению, не получается...
Простите, ради Бога, бегу на репетицию.»
Я смотрю на две фотографии во время пребывания на Рижском взморье. На одной Аркадий Исаакович и я с женой недалеко от входа в санаторий. Вспоминаю райкинскую улыбку, проницательный взгляд, негромкую характерную райкинскую интонацию. Еще почти четыре года до 70-летнего юбилея и чуть менее десяти лет до следующей юбилейной даты. А второй снимок сделан еще раньше. Набегают на берег морские волны, низко стелются серовато-белые облака, сливаясь на горизонте с темной водой, порывистый ветер отбрасывает в сторону полу элегантного кожаного пальто, лицо Райкина обращено к морю. О чем он думает, этот неугомонный человек театра? Может быть, о скоротечности времени, о будущем своих детей и внука?
Хотел бы еще рассказать об отношении Райкина к медицине и врачам. Своими мыслями на эту тему, которая его занимала, он делился со мной как с медиком в наших беседах особенно подробно. В последующем многие из них я встретил в упомянутых выше «Воспоминаниях», где у Райкина была отдельная глава «Размышления пациента». Думается, то, что там написано, несомненно может послужить предметом деонтологических раздумий. А еще иллюстрирует издержки нынешней биоэтики поучительными примерами. Сейчас ругаю себя за то, что, участвуя в недавнем Конгрессе по биоэтике, который состоялся в Киеве в сентябре, не привел райкинские слова.
Что же запомнилось особо? Прежде всего, положение о том, что многие нынешние врачи страдают весьма распространенным признаком атрофии нравственного чувства, которое проявляется в узости их профессионального мышления, гипертрофированной сосредоточенности на своей специализации. «Например, — рассказывал Райкин, — мне довелось быть свидетелем того, как один человек жаловался врачу на повышенную температуру и описывал симптомы, которые его тревожили. А врач отвечал: «Да, батенька, что-то впрямь нехорошо с Вами. Но ничего не могу Вам посоветовать: температура не моя, не мои симптомы». В другом месте своих «Воспоминаний» Райкин справедливо замечает, что, конечно, социальный престиж профессии следует поднимать и условия работы врачей, разумеется, следует улучшать. Но если это настоящий врач, никакие обстоятельства не могут заставить его изменить высшему смыслу своей деятельности.
Наконец, меня особо впечатляла в рассказах Аркадия Исааковича его убежденность в том, что неуемное желание работать — залог актерского долголетия. Еще раз вспоминаю слова из приведенного выше письма: самое лучшее лекарство и спасение — в спектаклях. Не знаю, читал ли Райкин у поэта Левитанского эмоциональное утверждение о том, что у творческих людей в определенном возрасте спасение — в работе, но не сомневаюсь, что это утверждение он полностью разделял. Слово поэту:
Когда земля уже качнулась,
Уже разверзлась подо мной
И я почуял холод бездны
Тот безнадежно ледяной,
Я как заклятье и молитву
Твердил сто раз в теченье дня:
Спаси меня, моя работа.
Спаси меня, спаси меня.
Бесконечная преданность Райкина своему зрителю нашла отражение в словах лирической песенки, специально для него написанной поэтом Игорем Шафераном и композитором Яном Френкелем. Как исповедь самого Райкина, обращающегося к публике, воспринимаются эти слова, положенные на трехтактную мелодию вальса. Закончу заметки об Аркадии Исааковиче сокращенным текстом той песенки, впервые исполненной на вечере, посвященном его шестидесятилетию, а затем вошедшем в его известный спектакль «Избранное-85»:
Я глаза закрываю и вижу
На окраине маленький зал,
Где впервые
на сцену я вышел,
Где, волнуясь, у рампы стоял.
Я безбожно весь текст
перепутал,
Я споткнулся у всех на виду,
Только «браво» кричал
почему-то
Добрый зритель в девятом
ряду.
Ах, как все изменилось
на свете
С тех далеких
и памятных дней.
На бульваре вчерашние дети
Сами возят
в колясках детей.
Изменились одежда
и танцы,
Песни новые нынче в ходу,
Но таким же,
как прежде, остался
Добрый зритель
в девятом ряду.
Может, все бы забросить
под старость,
На скамейке сидеть
бы в саду?..
Только как же я с вами
расстанусь,
Добрый зритель в девятом
ряду!
В символическом эпилоге к этим заметкам хотел бы сослаться на предисловие к райкинским воспоминаниям. А там справедливо сказано, что, кроме таланта, невероятной трудоспособности, артистизма и обаяния, решающую роль в его судьбе сыграла редкая сила духа. И еще его убежденность в том, что правда не бывает легкой и удобной. Так, кстати, названа одна из глав его книги, которая нынешним читателям, в том числе незнакомым с его творчеством, принесет немало интересных открытий. А нам, знавшим Аркадия Райкина, позволит еще раз вспомнить его блистательное мастерство, незабываемых и неотделимых от своего времени «героев». Вспомнить его гражданское бесстрашие и смелость — в конечном счете, все его великое Искусство, оставившее неизгладимый след в памяти всех, кто хотя бы раз видел или слышал Артиста. Согласимся с этими словами комментария издателя и скажем, думается, не без основания: Райкин — это была эпоха. И часть нашего общего, не столь уж далекого прошлого.