Одной из самых больших загадок в области театрального искусства сегодня является репертуарная политика больших государственных театров. Само это понятие, перешедшее из советских времен, кажется, изживает себя. Творческая свобода, контролируемая разве что финансовыми органами, выглядит несколько пугающе; театру, стремящемуся избежать опасности окончательного растворения в сфере массовой культуры, ничего не остается, как вернуться к своему исконному предназначению: нести со сцены доброе и вечное, быть зеркальным отражением всех противоречий человеческой жизни. В последних числах октября в Харьковском академическом украинском театре им.Шевченко прошла премьера спектакля по пьесе Н.Коляды «Старосветская любовь» в постановке главного режиссера театра Анатолия Литко. Совсем недавно пьеса эта в исполнении русско-украинского актерского дуэта Богдана Ступки и Лии Ахеджаковой «прокатилась» по Украине, не миновав и Харьков. У шевченковцев заглавные роли в спектакле сыграли народные артисты Украины Владимир Шестопалов и Римма Кирина, чье совместное жизненное и сценическое творчество вовсе не случайно, проверено временем. Собственно говоря, наличие в театре такой актерской пары и оправдывает, и объясняет обращение к достаточно сложному для сценического воплощения материалу.
«Старосветские помещики», написанные Н.В.Гоголем сразу после «Вечеров на хуторе близ Диканьки», произведение, стоящее в творчестве писателя особняком: из-под маски яркого бытописателя, едкого наблюдательного сатирика, выработавшего неповторимый художественный стиль мистического реализма; проступают черты человека чувствительного, способного искренне откликаться на тихие радости жизни. «Старосветские помещики» — это прежде всего история любви двух людей, немного наивная, приземленная и, в то же время, прекрасная, как и всякая история любви.
Сочный, подробно выписанный быт, окружающий престарелых Ромео и Джульетту, не более чем декорация, на фоне которой разворачиваются их отношения, но декорация не отстраненная, а в каждой своей детали наполненная той же атмосферой теплоты, взаимопроникновенности двух любящих существ.
Сценография в спектакле театра им. Шевченко, к сожалению, выглядит условно, скудно- театрально (художник В.Кравец). Казалось бы, сцена не перегружена лишними деталями, есть только самое необходимое: две большие кровати на одной стороне круга, огромный стол — на другой, подчеркнуто аляповатые образа над кроватями, грубо написанные портреты на опускающихся подвесках. Но от всего этого веет тоскливым финансовым положением театра, ограничивающим творческую фантазию художника, все лишено атмосферы, которая помогла бы как актерам, так и зрителям в восприятии образа спектакля. Да и в целом спектакль удивляет своеобычной досказанностью: например, в нем целых два Гоголя ( актеры Ю.Евсюков и Е.Романенко). Действие начинается с того, что на телеге перед занавесом спит человек, неожиданно оказывающийся великим русским писателем. Задремав на бричке в украинской степи в первой половине XIX века, он просыпается на театральной авансцене в конце ХХ, что, по-видимому, нисколько для него не удивительно. Принимая условия игры, Гоголь после довольно долгого актерского этюда помогает занавесу открыться, так что притихший зритель, неискушенный в таком хоть и не новом, но все же рискованном режиссерском приеме, ожидает, что актер то ли начнет повествовать, то ли вести действие. Этого но происходит: «Гоголь» только нарочито посмеивается, голосово вписываясь в звуковую партитуру спектакля, и непрестанно кружится около действующих лиц, надев отчего-то поверх костюма женскую юбку. Позже персонажи будут обращаться к нему, он сделается участником знаменитых застолий Пульхерии Ивановны, так что станет понятным, что перед нами зримо проявленное присутствие автора, естественное и необходимое в повествовании, но не до конца внятное в его сценическом варианте. Возможно, такое впечатление складывается оттого, что сами постановщики не до конца установили, какую же функцию несет подобный персонаж: действенную, аккомпанирующую действию или же свидетельствующую о действии. И уж совсем загадочным является появление второго Гоголя, чьи функции в спектакле совсем неясны.
Подобное постановочное решение, кажется, только затрудняет путь, который театр хочет проложить к сердцам зрителя, такого на сегодняшний день не приученного к любой театральной эстетике. Уже сама афиша настраивает восприятие не на оригинальное концептуальное решение гоголевской повести, а на бенефис основной актерской пары. Именно в этом и привлекательность, и опасность данного материала: играть любовь всегда невероятно сложно, здесь же все еще дополнительно усложняется отсутствием повода для страстей. Отношения Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны завораживающе просты и до смешного трогательны в этой простоте, они живут и говорят ни о чем, как кажется со стороны, для них же это «ни о чем» наполнено единственным смыслом существования. В.Шестопалов и Р.Кирина делают своих героев молодыми людьми, с неувядшими, непоблекшими чувствами, что позволяет им удерживаться на тонкой грани между трогательностью и сентиментальностью, так что когда в финале первого акта Пульхерия Ивановна стоит на коленях около спящего мужа и говорит о своем счастье, это звучит убедительно и вызывает ответную реакцию зала. В актерском исполнении много доброго юмора, оно зримо стремится к максимальной искренности, так что присутствие «третьего лишнего» Гоголя кажется совсем необязательным, оно сбивает внимание, тем более что информационная нагрузка текста достаточно ограничена. Возможно, именно из-за этого, либо же из-за естественного премьерного волнения сам текст оказался не всегда понятен, что для данного материала как раз совсем и необязательно, если атмосфера действия до конца переносится через рампу.
Спектаклю, как и любому живому организму, необходимо время для созревания. Хочется верить, что оно у театра есть, так же, как в человеческой жизни всегда есть время для любви. В нашем сложном «сегодня» трудно не только говорить, но и хотя бы смутно предвидеть перспективы развития искусства, но театр, который сумеет быть до конца искренним, —и со зрителями, и с самим собой, — всегда выиграет.