Игорь Васильевич Таланкин вошел в кинематограф на рассвете 60-х годов и сразу стал победителем. Его первая картина «Сережа» - лирический фильм о внутреннем мире маленького мальчика, имеющего право голоса и свои желания, - был встречен восторженно и в тогдашнем Союзе, и за рубежом. Последующие его фильмы - «Вступление», «Дневные звезды», «Чайковский» и многие другие - стали заметным явлением отечественного кинематографа.
- Игорь Васильевич, сегодня, когда классика не в чести, вы обратились к одному из самых сложных и таинственных романов Достоевского «Бесы». Чем притягателен для вас этот роман?
- Действительно, «Бесы» - самое насыщенное философскими и религиозными проблемами произведение, объемное, многоплановое и потому очень трудное в воплощении.
Впервые на сцене МХАТа «Бесов» поставил Немирович-Данченко, что вызвало ярость революционно настроенной демократической интеллигенции. Судя по тому, что можно прочитать об этом сегодня, Немировича-Данченко волновало то же, что и меня.
Сценарий писался очень трудно. Мы с сыном уехали в Репино, чтобы за месяц набросать сценарий. Не тут то было! Вернулись, не написав ни строчки. Ни над одним сценарием в моей жизни работа не была столь мучительной. Не только материал сопротивлялся, но было и встречное сопротивление - я что-то не принимал, отвергал, а что-то меня ужасало. В таком постоянном противоборстве и шла работа.
Фильм называется «Бесы» с подзаголовком «Николай Ставрогин», и все действие вращается вокруг этой ключевой трагической фигуры, которая мечется от веры к полному безверию, нигилизму, невозможности совладать с собой. Можно много и легко рассуждать о философском, социальном и религиозном аспектах этого романа. Но ткань его гораздо глубже и сложнее того, что можно сказать словами. Честно говоря, мне и не хочется говорить об этом подробно. Дело в том, что картина сделана давно и. даже куплена телевидением, но до сих пор не показана
- По какой причине?
- Я не знаю, но догадываюсь. Бывают картины, которые не устраивают ни тех, ни других. Ведь позиция Достоевского - это позиция человека, умеющего подняться над страстями и столкновениями интересов, увидеть их не изнутри, что подчас ослепляет, лишает объема, а все в совокупности. Видимо, эта картина чем-то необычна и, может быть, странна. Я доволен ею и актерами, сумевшими донести эту странность. Между прочим, когда я говорю «я», это значит «мы» - я имею в виду своего сына Дмитрия. Он сопостановщик трех моих фильмов, мой друг и единомышленник.
- О Достоевском много говорят и пишут как о провидце. Но, думаю, время, в котором мы живем, он не мог предвидеть.
- Нет, он предвидел ту пропасть, в которую катится Россия, ту роковую черту, перед которой мы стоим. Я думаю, что это происходит совсем не потому, что одни политические силы побеждают другие. Причины много глубже. И мне страшно не за себя, мне страшно за молодежь, которая уже «потеряна» из-за полного духовного разрыва поколений, из-за того, что сегодня, как писал Достоевский, «все дозволено», все доступно - деньги, положение, наслаждения. Я 25 лет преподавал во ВГИКе, воспитал множество режиссеров, которые теперь разбросаны по странам ближнего зарубежья. Они звонят мне сейчас чаще, чем во все предыдущие годы, потому что чувствуют свою оторванность, тоску по тому времени, когда мы были вместе...
С позиции православной христианской морали и нравственности за все, что свершается в этом мире и что происходит с тобой, отвечаешь только ты и в твоей власти жить так или иначе. Вот это чувство ответственности за происходящее у многих молодых людей отсутствует, и раз есть такая возможность, надо рвать, хватать, наслаждаться... Этот поток порнографии, скабрезности, извращенного эротизма, который выливается на молодых с экрана и печатных страниц, не пройдет для них бесследно.
- Что же это за духовность такая, если за какие-нибудь восемь-десять лет ее можно разрушить до основания? Может быть, и не так она глубока была, как мы об этом много говорили?
- Чтобы вырастить розу, надо сначала прорастить семечко, потом - расточек, расточек посадить в грунт, ухаживать за ним: обрезать, подкармливать, на зиму укрывать... А сколько времени надо, чтобы куст уничтожить? Одно мгновение. Вот ответ на ваш вопрос. Бороться со злом намного труднее, чем кажется, особенно когда попустительствуют ему, в силу неразумения, а чаще - корыстных расчетов.
Не думаю, что историю, можно повернуть обратно, - она как идет, так и идут по путям Провидения. Это мы думаем, что сами ее творим. История нерукотворна, но когда мы попустительствуем недоброму - это наша вина. А духовный наш потенциал как был, так и остался, - просто он сейчас остается невостребованным.
Заметьте, это тоже относится к духовности - в России пока нет катаклизмов гражданской войны. Это говорит о том, что людей держит идущее издревле состояние духа, нравственности, привычек: то, что бросают нам в лицо как оскорбление: «А, вы все терпите...»
Один философ заметил, что с высокой духовностью надо очень осторожно обращаться, потому что она может быть очень низко расположена. Вы помните, нас с трибун учили нравственности и духовности те, кто на это не имели никакого права.
Мы никак не хотим понять, что эти люди не определяли духовный климат общества и искусства, в котором мы работали. У каждого из нас была своя ниша. Я прожил большую жизнь, познал славы, был топтан в последние годы, но не делал ни одной заказной картины, - только те, что интересовали меня, где я мог высказаться и говорить от имени моего поколения, с высоты своего жизненного, социального и нравственного опыта. Теперь это безумно сложно сделать. И мне жаль тех молодых, которые сегодня пришли в кино. Они должны приспосабливаться и делать то, что заинтересует какого-нибудь бизнесмена-продюсера, дающего деньги, должны насиловать себя. А когда художник делает это, он разрушает себя как личность.
- Но ведь и на Западе почти всем известным режиссерам приходилось зарабатывать деньги на свои первые фильмы, снимая рекламные ролики или занимаясь бизнесом. - Я не про это говорю. Когда я был в 1963 году в Голливуде, меня поразило, что между собой все разговаривают только о том, кто сколько получил, что сколько стоит... Это была жизнь словно в аквариуме. Было такое впечатление, что они извлекают кислород из воды, а я из воздуха. Я бы не мог там жить.
Западная литература деградировала, кинематограф находится в состоянии агонии большей, чем в России. Агония сегодня охватила весь мир, во всяком случае - всю европейскую цивилизацию. Такое впечатление, что этот мир замер в ожидании чудовищных катаклизмов.
И вот это же я вижу сейчас в России. Режиссеры озабочены одним - где найти деньги. У меня самого фильм стоит уже год, распущена группа, хотя картина взята на финансирование Комитетом по кинематографии. Но еще теплится надежда...
- Если бы вы сегодня снимали «Сережу», какой бы фильм у вас получился?
- Я бы сегодня не снимал «Сережу», потому что такого уже нет в жизни. В ушедший поезд не вскочишь. Художник делает только то, в чем он живет или о чем тоскует. Та картина была сделана в удивительное время, мы были молодыми, жизнь была полна оптимизма и смотрите хронику тех лет - какие открытые у всех лица! Был другой - особенно после войны - настрой. Радовались бытию, тому, что есть любимая девушка, друзья, что можно уехать за город и жить в палатке, а не тому, что у тебя есть стол красного дерева. Это был стиль жизни всей страны, а не одиночек. Может быть, из-за этой открытости мы многое и профукали. Уж очень веселились, балдели и радовались жизни.
С возрастом на все смотришь трезвей и жестче и понимаешь, что жизнь - это не комедия, не фарс, а трагедия, которую каждый переживает в одиночку. А потому и катарсис не может быть массовым, и искусство должно быть индивидуальным, служить каждому человеку, а в России оно массовое, для массовки.
- Но в послевоенной жизни, полной оптимизма, - так же как и в кипучих довоенных стройках и пятилетках, - было много крови, лжи и фальши. А кинематограф тиражировал эту ложь и фальшь. И сейчас с ужасом думаешь о том, что ты веселился и любил в то время, как где-то рядом кого-то пытали, расстреливали, над кем-то издевались...
- Все то было, и об этом многие догадывались, подозревали, а многие и знали. Надеюсь, что это никогда не повторится. Но когда мы будем оглядываться на эту эпоху, то будем смотреть на нее так же, как сегодня смотрим на эпоху Ивана Грозного и Петра Первого. Когда я хожу по мостовым Петербурга, то ощущаю, что подо мной человеческие кости. Такова жизнь, таково движение беспощадной истории, от которой не урежет ни царь, ни сверхличность. И при всем этом художник, зная кровавую историю и ощущая эту кровь, обязан отстраниться, подняться над жизнью и посмотреть на нее с высоты птичьего полета. Иначе он не художник.
Да, мы жили в тоталитарном государстве. Но именно в это время Тарковский, будучи совсем мальчишкой, снял «Рублева». Это неправда, что ему «не давали» работать. Он сделал три версии «Сталкера». Тарковский гениальный мастер, но на Западе ему бы не дали снимать по три раза. Там он делал недорогие картины. Между прочим, в жестокое время жили и Микеланджело, и Леонардо, и Эль Греко. Те, кто правил, понимали мощь, силу и значение искусства. Иногда этим искусством они пытались оправдать свою жизнь, пролитую ими кровь. Вот такая диалектика истории...
- У вас ностальгия по прошлому?..
- Нет, я не живу прошлым, я живу сегодняшним и будущим. Если бы меня не устраивал сегодняшний день, я бы уехал куда-нибудь «в глушь, в Саратов»... Как можно не принимать жизнь - хороша она или плоха? Я полон планов, которые, хочется надеяться, смогу осуществить.
Но сегодня происходит страшное. Мы много говорим о том, что нет средств восстановить какое-нибудь разрушенное здание - памятник старины. А рядом рушится живое, выстраданное нами, - я говорю о «Мосфильме».
Можно не печатать романов, повестей и рассказов. Настоящий писатель будет писать «в стол», как это было всегда. Но кто-нибудь обязательно найдет рукописи и прочтет. То же самое с музыкой. А кинематограф - это целая индустрия, где задействовано огромное количество людей, и все это без дотаций, без государственной помощи сейчас гибнет. Если «Мосфильм» будет приватизирован, то для видимости, может быть, и будут сниматься какие-нибудь клипы или эротика, но кинематограф исчезнет.
Разрушается самое сильное средство воздействия и на молодежь, и на людей всех возрастов... Ведь все бывшие советские люди, а теперь россияне (звучит, как марсиане), в общей массе своей воспитаны на советском кино. Это крик души всех моих коллег. Это наша боль. Разрушить легко - создать трудно.