Думаю, в том, что дежурные вернисажи октября и начала ноября тонули в липком тумане, виноваты не только моя осенняя ретроспекция и прогноз погоды. Но проблески активности на общем фоне сезонной депрессии в галерейной жизни все-таки случались.
На выставке Александра Клименко в Музее западного и восточного искусства жалеешь себя самое. Критик, не имеющий права критиковать, - фигура чисто декоративная. В хаосе современного искусства - вавилонское смешение языков, отсутствие универсальных критериев оценки - поневоле смиряешься с собственной нефункциональностью. С тем, что произведение искусства сейчас - это то, что автор пожелал назвать таковым (казуистическая формулировка, рожденная в споре Бранкузи и американской таможни). Автор получает все карты в руки, право «объективно» судить о своем творчестве и, если позволяет набор комплексов, - объявить себя гениальным.
Маэстро Клименко, не довольствуясь ролью просто демиурга, убеждает посетителей в непреходящей художественной ценности своих работ. В том, что только это и есть настоящее искусство, которому в ближайшем будущем предстоит продаваться за бешеные деньги с престижнейших аукционов мира. Расчет ясен: в системе всеобщих меркантильных отношений победители - это творцы мифов о самом себе, автоимиджмейкеры, не ждущие милостей от более компетентных инстанций.
Мнение автора неприкосновенно, но попробуем противопоставить ему скромный антитезис критика, который тоже должен что-то да значить.
Однажды, прогуливаясь по «Документе», Клименко решил изменить тонус искусства эпохи упадка, прервав сумрачный диалог концепций при закате Европы. Живопись почти несмешиваемыми спектральными цветами должна восстановить утраченный оптимизм, стать началом цикла обновления, «новой эры в искусстве» (цитируя автора).
«Счастье», «Движение удовольствий», «Блики солнца в сосновом лесу» - что возразишь против столь жизнеутверждающей позиции? Ничего, но только до тех пор, пока не срабатывает злополучный, не совсем еще умерший условный рефлекс критика вытаскивать на свет Божий обветшавший критерий профессионализма.
Замечаешь, что визуальная алхимия Клименко, призванная осчастливить человечество, - аляповата… Говорить о колористической гармонии в данном случае было бы преувеличением. Изобрести философский камень при отсутствии чувства цвета художнику будет сложно.
Пристрастие к подобным опытам в среде высокой живописной культуры Киева необъяснимо и загадочно. Поэтому, давая волю своим атавистическим критическим побуждениям, я не отнимаю чудесности у чуда, а наоборот - преумножаю ее.
Оказывается, не всюду на мир смотрят по-достоевски, смакуя проблему мировой скорби - сорок жевательных движений на один акт насилия. Меня обескуражила безмятежная атмосфера, не типичная для Центра Сороса, воцарившаяся на выставке молодых чешских художников «Против всех» (25. 10-3. 12). Автоматический жест нигилизма в названии не в счет. Это не более чем рекламная уловка, опусы художников отнюдь не заражены агрессией.
В искусстве более цивилизованных стран нет родного, пьянящего надрыва. Какая тонкость ассоциаций - нашествия ночных бабочек-гигантов, выпорхнувших из трансцендентной тени Франтишека Скалы…
Совершенно безобидно по сравнению с бомжами Б.Михайлова или кровопролитием естественного отбора у В.Цаголова, так часто украшающими эти стены. Не оскудевает земля наша средствами и, разумеется, талантами, превращающими уродства в артефакты. А хочется чего-то легкого, игривого. Как всегда, смотря на чужую рану, не забываешь о своей. Возвратимся к чехам.
С каноническим постмодернистским небрежением к тонкостям мастерства и индивидуальной характерности манеры пишет Мартин Майнер. Серую живопись «мертвого автора» одушевляет некоторая доля остроумия. Забавны его поролоновые рельефы «Искусство видеть сны», идеально укладывающиеся в схему классической интерпретации Фрейда. Так, наверняка, и было задумано - эпохальные идеи, как правило, воплощаются в непрезентабельном материале.
Владимир Конколия предлагает несколько видеоверсий «Груди», похоже, женской, намекая на многообразный спектр ощущений, возникающих при контактах с этой частью тела. Из пузырящейся биомассы на экране изредка выныривают смутно узнаваемые соблазнительные выпуклости. Тут же на стену проецируется антагонистичная, воинственно вращающаяся каркасная конструкция.
Биоморфные композиции из воска, пластика, дерева, металла и крыльев бабочек Михала Габриэла - дань восхищения, воздаваемая культурой хрупкой и совершенной красоте природы.
По галерее «Ателье Карась» в октябре прокатился «Тандем» Александра Матвиенко и Александры Кирилловой. Внешне подозрительно мирное сосуществование на одной выставочной площади женского и мужского начал, как правило, не обходится без подводных конфликтов. Произошло совмещение несовместимого - импульсивного «трансромантизма» Кирилловой (определение художницы) и педантично отдающего дань всем условностям современного коллективного мышления «транстехнологизма» Матвиенко. Впрочем, по контрасту столь разные самоощущения в художественном пространстве воспринимаются неплохо.
Спешно заливая холст жуткой краской, художница завершает свои работы на начальной стадии материализации образа - как только внутренний голос нашептывает магическое слово подсказывая желаемый объект изображения. Дамы в душе фетишистки, консервация «прекрасных мгновений» - чисто женское рукоделие. Но в коллекции впечатлений сохраняется только первый их оттиск, когда оптический обман на миг становится абсолютной достоверностью. Когда неконтролируемые эмоции погружают мир в океан безумно-алого цвета («Триумфальный день»).
Матвиенко, напротив, специализируется на репродуцировании «репродукций», маскируя и конспирируя свое оригинальное «я». Живописная имитация техники цветной печати не так уж эффектна. Но и она может быть привлекательна для интеллектуалов, поглощенных глобальной проблемой тиражирования искусства, вторичности, расхожести как формы, так и смысла и т. д. и т. п.
Произведения Игоря Яновича (4. 11-15. 11), демонстрируемые здесь же, коль скоро они выполнены красками на холсте, условно можно назвать живописью. Несмотря на то, что серия «Монохромных структур» цвета асфальта (и скуки идеального порядка) так монохромна и так неподвижна в своей структурированности, что полностью отвергает всякую бесплодную живописность. Таким ли предстанет перед нами искусство будущего - запрограммированные роботы недрогнувшей рукой будут вычерчивать в красочном слое ровные бороздки, траектории стандартной мысли?
Вышесказанное не должно звучать упреком мастеру. Благо, территория искусства - единственная территория дозволенной свободы. Я пытаюсь охарактеризовать явление идя от противного. Антиживопись Яновича - как антиживопись - вполне убедительна. С утилитарной точки зрения эти работы, предрасположенные ко встроенности в хай-тековский интерьер, можно счесть верхом строгой изысканности.
Направляясь на выставки незнакомых молодых дарований, надеясь на лучшее, на всякий случай приходится готовиться к худшему. Юношеский экстремизм проявляется в двух опасных разновидностях. Во-первых, на трудном этапе творческих поисков возможны попытки спастись от жесткого мира в «садах своей души». Созерцание же клонированных томных дев среди райских кущей не под соответствующее меланхолическое настроение меня угнетает. Можно нарваться и на последствия кризиса личностного становления - этакие апокалипсические инициативы, море крови и грязная правда жизни.
На выставке графики Юлии Фирсовой и скульптуры Анны Волошко в «Ирэне» (4. 11-17. 11) моя готовность к счастью не понадобилась. Никаких раздражающих стилистических метаний, симптомов истерии или робкой неотмирности вы тоже не увидите. Анне и Юлии по 25, не так давно они закончили Академию искусств, достаточно много выставлялись, уверены в своей способности мыслить самостоятельно - то есть полны редких достоинств.
Поддаваясь то ли гипнотическому обаянию сил космической иррациональности из прекрасного далека распоряжающихся судьбами дольнего мира, то ли моде времени астрологических «экспериментов», Ю.Фирсова создает серию «Знаки зодиака». Ее офорты и литографии - герметичный, закодированный мир, не поддающийся одномоментной расшифровке.
У А.Волошко бросается в глаза обилие рыбной тематики (неудивительно, если даже Юнг был так привязан к этому символу). Анна чужда мании величия, предпочитает камерные формы и камерные чувства. Ценит детскую непосредственность их выражения («Победитель»). Подтрунивает над человеческой надуманностью и мнимой значимостью, сводя грандиозное до уровня смешного («Маленький император»). Ее «Паяц» с вмонтированными песочными часами успешно доказывает неверующим, что можно одинаково удобно стоять и на ногах, и на голове.
Любовные дуэты и пасторали Владимира Радько («Галерея 36», 6. 11-16. 11) - симпатичный пример провинциального маньеризма. Предположение итальянца А.Бонито Оливы о маньеристической природе современного искусства подтверждается и в столь экзотических геокультурных условиях, как наши.
Главное, что прельщает в живописи Радько, - совершенно не на чем взгромоздить устрашающее слово «концепция», только отдых для души и наслаждение для глаз. Ценности старой доброй сладкой жизни, увы, в забвении (в картинной плоскости, разумеется), искусство старается казаться умнее, чем оно есть на самом деле, а жаль…
Так приятно без задних мыслей любоваться написанными в подражание манере мастеров пошлого сценами неистового гедонизма, со всем перечнем соблазнов мифологических интимных трапез. Эту роскошь слегка подтачивает червь иронии, но урон невелик, невооруженным глазом не заметишь.