| |||||
Юрий Асеев |
Нынче, в связи с развернутым и невиданно масштабным планом градостроительства в Киеве, все острее, и даже болезненно остро, ставится вопрос: как отразится это все на образе города, который складывался на протяжении многих столетий? С этим вопросом я обратилась к доктору архитектуры, профессору, почетному члену Академии архитектуры, лауреату Государственной премии Украины Юрию Асееву.
С именем этого человека, одного из крупнейших и авторитетнейший ученых в области архитектуры Киевской Руси, связано очень многое в Киеве.
— Юрий Сергеевич, как, по вашему мнению, менялся образ Киева последние два века?
— Киеву многое дал классицизм. Он определил площади, университет и многое другое. Были и черты, присущие собственно Киеву, свои конструктивные особенности, материалы. Но это был классицизм.
Конец 19 века — вот тут перелом. Архитектор В.Николаев решил, что Киев должен быть «киевским». Тут сработали законы мировой архитектуры, когда классицизм надоел и перешли к архитектуре экстерьерной — которая украшает город, и детали в основном берутся из Ренессанса. Хотя классицизм и остается в качестве переработанного Ренессанса. Он царствовал у нас с конца ХІХ до 20-х годов ХХ века. Были здесь и свои местные черты. Тот же В.Н. Николаев прекрасно сознавал, что собой представляет рельеф Киева, как увязать с рельефом постройки. Но в принципе, уже никаких национальных тенденций не было. Это был стиль, характерный для застройки всего города.
И вот что занятно: со временем то, что ранее казалось плохим, становится не таким уже и плохим. К примеру, дом на Софиевской площади. Он типичен для конца ХІХ — начала ХХ века. Его декор, детали, формы настолько своеобразны, характерны для своего времени и не разбивают площадь. Он не враждует с Софийским собором. Он вписался в площадь.
— А образ Киева ХХ века кардинально изменился или все-таки в нем сохранилась аура старого города?
— Смотря где и смотря как. Здесь мы видим несколько тенденций. Наиболее интересная, с моей точки зрения, тенденция Дмитрия Михайловича Дьяченко, который считал возможным создание национальной архитектурной формы. В его Голосеевской академии вместо ренессансных форм переработаны украинские национальные формы барокко. Красиво. Хорошо. Там мы видим, как природа Киева гармонирует с архитектурой.
Вторую линию очень хорошо развивал Павел Федотович Алешин. Он был архитектором своего времени. В последних проектах использовал принципы конструктивизма. Дом врачей на Большой Житомирской. Прекрасная вещь. Он блестяще справился с задачей, чтобы дом в формах конструктивизма вписывался в устоявшийся образ улицы.
Несколько иного мнения был мой учитель Павел Сергеевич Андреев. Я его очень любил. Его образ Крещатика не был воплощен до конца — сделали только пассаж. А вот чем угробили Крещатик, так это зданием Главпочтамта. Может, его и можно перестроить, ведь сейчас все перестраивают. Меня откровенно пугает тенденция к выси. Хоть она и характерна для других городов, но это совсем не по-киевски.
— А в чем, по-вашему, своеобразие Киева?
— Образ этого города должен быть создан людьми, которые родились в Киеве, жили здесь, привыкли к этому городу, знают его. Тут ничего чужого нельзя давать. Киев имеет множество черт, которые делают его своеобразным.
Вот, например, церковь Богородицы Пирогощи. Ее объем увязан с окружающими зданиями, ведь она здесь и была до разрушения. Архитектурные формы, в которых она воссоздана, тяжелые, они характерны для ХІІ века. К ней киевляне довольно легко привыкли.
А вот что касается новых проектов, которые мы сейчас видим в историческом центре Киева, все эти огромные стеклянные штуки, — вот они-то и пугают. Из-за этого Киев может сильно пострадать.
Чтобы поддерживать устоявшийся образ города, нужно иметь талант, знания, привычки. Это весьма существенно.
— Вы много ездили по миру. Как вы думаете, с каким городом можно сравнить Киев?
— С Парижем, Римом. Там и там разрабатывались ренессансные формы, общий масштаб. Рим близок Киеву рельефом. Но образ Киева в гораздо большей мере рельеф, деревья, парки. Это надо сохранять. Именно в этом отношении Киев своеобразен, и строить здесь здания-верхушки, конечно, не следует.
А если уж делать высокие здания — то на левом берегу. Вот там может быть новый Киев, совершенно современный, он ни с чем особенно не связан.
— В чем своеобразие церквей и соборов времени Киевской Руси?
— Особенной была вся линия развития архитектуры Киевской Руси. Начиная с Десятинной церкви, в которой воплощены византийские традиции. Но масштабность, соотношение больших и малых элементов, несомненно, свои. Такой памятник в Константинополе не увидите.
В таких формах были построены Михайловский Златоверхий, Успенский собор Киево-Печерской лавры, хотя и в меньшей степени. Св. София, конечно, имела еще больше оригинальных черт, но при безусловном соблюдении основ византийской архитектуры. Собственно говоря, мой проект-реконструкция Десятинной церкви сделан на основании Софийского собора.
Но вот проходит время. Меняется стиль на Западе. Развиваются романские формы. И они не могли не затронуть нас, потому что среди зодчих, мастеров было много пришлых. В первой половине ХІІ века мы видим в основном такие памятники, как церковь Богородицы Пирогощи, Успенская (Юрьевская) церковь в Каневе, Успенский собор Елецкого монастыря в Чернигове, где главное — интерьер. Нужно было сделать так, чтобы человек из плохого, тяжелого мира попадал в мир прекрасный. В памятниках этого круга подчеркнуто светлый характер интерьера. Не боялись делать полуколонны, романский фриз, кое-где романские арки над входами. Вот и весь декор. Повторяю, это интерьерный характер стиля. Строили эти соборы князья.
— В них реализовывалась основная идея романской архитектуры: мой дом — моя крепость?
— Да, совершенно верно. Проходит еще время, и на Западе появляется готика. В конце ХІІ века на Руси несколько меняются основные заказчики церквей. Уже появляется киевская «сеньория». Публика, которая выходит на арену, хочет, чтоб церкви были прежде всего красивы. Они становятся экстерьерными. Этот тип церквей прекрасно увязывался с предшествующей застройкой, с древнерусской деревянной архитектурой. Началась эта тенденция, как мне кажется, со строительства храма св. Василия в Овруче. Потом Петр Милонег делает целый ряд построек в Киеве, и вероятно, он же возводит собор Апостолов в Белгороде, где была резиденция Рюрика. Я участвовал в исследованиях этого памятника.
Ну и апофеоз всего — Пятницкая церковь в Чернигове. Никто не знал, какая она была изначально. Мы с Петром Дмитриевичем Бароновским приехали в Чернигов, когда еще шла война, и первым делом побежали смотреть на разрушенную Пятницкую церковь. Он ахнул. Открылись совершенно неизведанные стрельчатые перекрытия. Там было своеобразное соединение нашей традиционной архитектуры с готикой.
Помню, Алексей Викторович Щусев, который восстановил собор в Овруче еще в 1908—1912 годах, говорил мне: «Если бы я знал, что сделает Петр Дмитриевич Барановский в Чернигове, то собор в Овруче имел бы несколько иные формы».
— Экстерьерность — это общерусская традиция?
— Да, когда начали исследовать другие памятники, стало очевидно, что это общерусская традиция. Экстерьерность интересна тем, что памятники тесно связаны с окружающей застройкой. Во внешних формах они радостны, прекрасны по настроению. Эту архитектуру готикой назвать нельзя, но она характерна для времени готики.
— Как у вас возник интерес к архитектуре Киевской Руси?
— Как я мог прийти к другой теме, если моим учителем был Ипполит Владиславович Маргилевский, один из основоположников научных знаний об архитектуре старого Киева. Маргилевский, собственно говоря, был моим главным учителем.
— Это когда вы учились в Строительном институте?
— Да. До этого, несомненно, сыграл роль мой дядя — Дмитрий Михайлович Дьяченко. Я вырос в семье Дьяченко. Перед моими глазами проходила его архитектурная деятельность. И вполне естественно, что интерес к архитектуре у меня появился достаточно рано.
— А ваш дядя, поэт Николай Асеев, как-то повлиял?
— Я любил его стихи. И с удовольствием читал то лучшее, что им написано. Но к моему увлечению архитектурой он, конечно, никакого отношения не имел. Когда он приезжал в Киев, я ему все показывал. Помню, когда мы поехали в Лавру, я затащил его в подземелье. И пещеры произвели на него такое тяжелое впечатление!
Вот это о нашем Киеве.
— Что бы вы хотели рассказать о Кирилловской церкви, ведь это предмет вашего особого интереса?
— Опять-таки, Ипполит Владиславович Маргилевский сыграл определяющую роль. В Кирилловской церкви я бывал еще школьником, но она не производила на меня какого-то особого впечатления. Студентом я участвовал в ее обмерах, исследованиях. И тут-то св. Кирилл стал чем-то родным.
По окончании института я был направлен в Академию архитектуры. Встал вопрос о кандидатской диссертации. И тут кроме Кирилловской церкви я ничего другого и придумать не мог. Уж очень я ее полюбил.
— Как первоначальный образ Кирилловской церкви времени Киевской Руси изменили барочные формы? Ведь проблема сочетания этих двух стилей актуальна для Киева.
— Первоначально она была как церковь Пирогощи. В XVII — XVIII веках ее обновили. Появились капители, фронтоны, надстроили верх, поменяли кровлю, крышу. Она приняла типичный облик украинской церкви эпохи барокко. Этот ее национальный характер архитектуры и был сохранен впоследствии. Кирилловскую церковь очень просто можно восстановить в первоначальных формах. Но никому, слава Богу, такая мысль в голову не пришла. Ее только реставрировали, ничего не добавляли. И тут, несомненно, большую роль сыграл Николай Андрианович Прахов.
— Вы шестьдесят лет проработали в Художественном институте, нынче это Академия изобразительных искусств и архитектуры. А что было на территории института во времена Киевской Руси? Легенда ли, что это подворье Бояна?
— Это невероятно интересно. Несомненно, именно там находился двор князя Рюрика Ростиславовича. Кое-что было найдено, но не исследовано до конца. На месте, где во дворе института поставили крест, была церковь Рюрика. Ее архитектуру мы не знаем, она не исследована. У меня всегда было большое желание раскопать и изучить этот памятник. Думаю, что церковь была экстерьерной. Рюрик «имел любовь ненасытную о зданиях. Имел у себя мастера не проста, а приятеля своего, Петра именем Милонега».
— Вы нам когда-то на лекциях говорили, что, возможно, здесь писалось «Слово о полку Игореве»...
— Вполне возможно. Мне кажется это правдоподобным, и с Рюриком Ростиславовичем «Слово» в какой-то степени может быть связано. О самом Рюрике говорится, что он был «ходожник, мастер не прост».
— Сколько в Киеве было соборов и церквей до монголо-татарского нашествия в 1240 году?
— Можно подсчитать. Этим нужно заняться. Полагаю, было где-то десятка полтора.
— Насколько грамотна современная реставрация памятников Киевской Руси?
— Смотря каких. Мне, например, не нравится восстановление Золотых ворот. Я не против, конечно, что их воссоздали близкими к первоначальной архитектуре. Но эти руины настолько хорошо сохранились, они были живописны. Все мы привыкли к Золотоворотскому скверу, где возвышались подлинные остатки ворот. Их надо было не восстанавливать, а законсервировать, оставить такими, какими они дошли до наших дней.
— Насколько современные реконструкции соответствуют первоначальной идее соборов? Ведь собор — не просто архитектура, это культовая постройка. А то, что сейчас строят, часто называют лишь моделями.
— Что касается Михайловского и Успенского соборов, то там все ясно. Они были такими, какими их восстановили.
— Все точно соответствует?
— Абсолютно. Есть десятки фотографий, обмеров. Там незачем было что-то выдумывать. А Десятинную церковь восстанавливать не стоит. Я предложил другое: хорошо выложить план собора, посредине поставить открытую беседочку, а в ней — первоначальный макет. Потому что неизвестно, как она будет взаимодействовать с Андреевской церковью, историческим музеем.
— Как современный процесс градостроительства влияет на исторический центр Киева? Ведь при заполнении площадей новой кладкой полностью уничтожаются археологические слои.
— Я этого страшно боюсь. Памятник «Княгине Ольге» можно было восстанавливать. Мы к нему уже привыкли. Но перекрывать по-новому площади, как было сделано, — это просто ужасно. Снята всякая возможность заниматься археологическими слоями. И то, что сейчас ставят высотные здания на отрезке от Софии до Михайловского собора — плохо, очень плохо. С этим установившимся ансамблем ничто не должно конкурировать. Соборы должны оставаться доминантами всей плоскости старого Киева. Строительство нового ансамбля напротив Софии ни к чему.
— «Повестью временных лет» зафиксирована дата строительства Софии Киевской — 1037 год. Но все время эту дату пытаются передвинуть на более раннюю —1017 год. Каково ваше мнение?
— Я категорически против 1017 года, нет у нас таких данных. Возможно, в 1017 году у Ярослава Мудрого было желание что-то создать. Но начало подлинного строительства — 1037 год. А в начале 1050-х оно было завершено. И поехали мастера в Новгород.
— А относительно того, что сейчас делается на Майдане Незалежности?
— На Майдане Незалежности я не стал бы уничтожать Думу. А восстановил бы ее, какой она была, сделал бы возле нее площадь. Я, правда, думал о другом. Вот поставили мы скульптуру Василия Захаровича Бородая «Кий, Щек, Хорив и сестра их Лыбедь» на Днепре. Никто ее не видит. Прелестная вещь. Ее-то и надо было на Майдане поставить. Вот откуда пошел Киев, вот это и был бы памятник нашей Незалежности.
— Сейчас существуют полярные мнения: Киев — провинция, Киев — центр. Что вы об этом думаете?
— Говорить о том, что Киев не является центром, смешно. Ведь Москва и Петербург — два центра. А чем Киев хуже? Идея Киева как центра Украины и европейского центра имеет право на существование. Здесь можно находить нити, идущие от Рима, Византии. А в дальнейшем Софийский собор послужит поводом и образцом для строительства св. Софий в Новгороде и Полоцке, которые по счастью сохранились до наших дней.
— Вы всю жизнь прожили в Киеве. Можно немного личных воспоминаний?
— Очень люблю читать воспоминания о Киеве. А иной раз сяду и сам начинаю вспоминать. Так хочется пойти сейчас на Сенной базар, зайти на улицу Бульварно-Кудрявскую в седьмой номер. В домик, где прошло мое детство, но его уже нет. Впрочем, много чего уже нет в Киеве...