Пожалуй, одной из сложнейших задач в современной украинской литературоведческой мысли можно назвать исследования, направленные на раскрытие «потайных» смыслов хорошо известных, но весьма односторонне трактовавшихся официально признанным в советскую эпоху «науковедением», имен.
Поэтому можно искренне приветствовать появление на горизонте филологических исканий нового поколения таких монографий, как «Разговор о Сковороде» кандидата филологических наук, лауреата первой премии РАН по филологии за 1999 год Виктора Кравца.
Автор книги акцентирует внимание на том факте, что решительно никто из советских исследователей, в той или иной мере касавшихся творчества Г.Сковороды, не желал видеть в нем «Человека Барокко», верящего в «тайный смысл мира», а отказ от столь вероятных выводов и давал в результате довольно спорное и неглубокое представление о Г.Сковороде как «мудреце-просветителе из простого народа, преодолевающем в себе самом «субъективный идеализм».
Но для того, чтобы поддерживать подобный миф о «Сковороде-просветителе, нужно было попросту не вникать в его тексты, не слушать его живого голоса и затуманить его собственные автохарактеристики.
Адаптации сковородинских текстов в соответствии с узкими и поверхностными требованиями советских общеобразовательных программ, с одной стороны, и академические издания с обширными комментариями в области мифологии по основному корпусу произведений Сковороды до сих пор не дают цельного представления о его творчестве в силу отсутствия полного факсимильного воспроизведения всех наличествующих рукописей.
Кроме того, советское «сковородоведение» в переходный период не смогло перебороть рецидив «тоталитарной идеи», преодолевающей многосложность философского и литературного наследия Г.Сковороды путем выбора единого приоритета (в данном случае преувеличения национального начала в его творчестве, хотя современный ему «малороссийский» язык использовался Сковородой как одна из «красок» в лингвистической палитре «киево-могилянского полиглота») посредством беспардонного перевода на современные литературные языки. (А ведь переводить основной корпус произведений Г.Сковороды с автографа на «язык Котляревского» в какой-то мере задача, равноценная по серьезности, скажем, идее перевести Пушкина на современный русский язык: «Бойтесь упрощенчества и недоверия», примите «странноприимную» премудрость, «притчу в притче»! Малороссийский язык должен лишь повторить формулы гносиса и Украина окажется домом Софии- Премудрости, — требование, отнюдь не означающее перевода гностических текстов на «мову» (В.К., С. 32)
«Разговор о Сковороде» — работа качественно нового уровня, исследующая личностные и творческие характеристики Г.Сковороды как яркого представителя эпохи барокко, глубокого мистика и гностика: «Значимость сковородинского понимания человека, сакрального города и профанных форм пребывания в мире кажется неоспоримой, — именно эти стороны философствования барокко», — по утверждению исследователя, — «оказались витальными и влиятельными в XX веке».
В.Кравец счел целесообразным рассмотреть феномен Сковороды с позиции номено- нуменологических теорий, «утверждающих положение о многосторонней обусловленности личности ее именем собственным», поиском «смысловой изначальности слова».
(В данном случае верность подобного подхода можно ассоциировать и с высказываниями об «Общечеловеческих корнях идеализма» П.Флоренского, воспроизводившего в своеобразных «этимологических раздумьях» самую суть сковородинского «духовного Богочтения»: «…магия слов — магия имен. Имя вещи и есть субстанция вещи. Кому известны сокровенные имена вещей, нет для того ничего непреодолимого»).
Анализируя и критикуя «сковородоведческие концепции» в трудах Д.Багалея, В.Бонч- Бруевича, В.Эрна, Д.Чижевского, Ю.Лотмана, Виктор Кравец углубляется в семиотическое прочтение ономастики Сковороды и подробно рассматривает гностические аспекты его творчества.
Высказывание провидческих идей о перевоплощении Сковороды в «колумбе российской словесности» Хлебникове (на астральном уровне?), рассуждения о формульной тождественности «Мавы Галицийской» сковородинской «Иконе Алкивиадской» и сакрально-символические изыскания истоков имени собственного (Григория Барсавы Сковороды) и псевдонима (являющегося своего рода амулетом сковородинского «я») (Даниила Мейнгарда) указывают на множество причин, побуждающих исследовать так до конца и не воспринятое в барочном контексте творчество загадочного «старчика».
Живой, подразумевающий непосредственный диалог и отклик в душе читателя, язык и жанр «Разговора о Сковороде», с приложением авторских черновиков исследования взамен расширенных научных комментариев, наводит на мысль о долгожданном появлении научной монографии «с человеческим лицом», не скрывающей в недрах аналитической «зауми» истинного остро-ироничного авторского слога.
Издание также снабжено «Хрестоматией по Сковородоведению», включающей выдержки из работ В.Бонч-Бруевича «По поводу опубликования подлинного текста рукописи М.Ковалинского…», В.Эрна «Григорий Саввич Сковорода. Жизнь и учение», Г.Шпета «Очерк развития русской философии», П.Флоренского «Общечеловеческие корни идеализма», М.Ласло-Куцюк «Григорий Сковорода и священные числа античности».