Тот самый Валуев… |
Книги по украинской тематике в России издаются крайне редко. И это плохо. Поэтому каждая новая книга интересна уже хотя бы самим фактом своего существования. Но даже среди выходящих достойные образцы можно посчитать по пальцам.
Еще на памяти скандалы, связанные с выходом книги Николая Ульянова «Происхождение украинского сепаратизма» (М., 1996) и сборника дореволюционных украинофобских фрагментов «Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола» (М., 1998; составитель Михаил Смолин, серия журнала «Москва» «Пути русского имперского сознания»). Как недружественный и даже провокационный шаг был расценен не столько сам факт появления этих книг, сколько позиционирование их на книжном рынке: они преподносились не как представляющие некоторый научный интерес дореволюционные и эмигрантские тексты по истории становления российского и украинского самосознаний, а в качестве «руководства к действию» — как настольные пособия для газетных украинофобов.
Совсем иное впечатление производят рассматриваемые книги — вышедшие в конце 2000 года «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.)» историка Алексея Миллера и «Украина: с Россией вместе или врозь?» политолога Роберта Евзерова. В концептуальном плане и по своему тону — исследовательскому, а не пропагандистскому — обе книги продолжают традицию изданных в 1997 году в Москве сборников статей по актуальным проблемам российско-украинских отношений «Россия — Украина: история взаимоотношений» и «Украина и Россия: общества и государства».
Работа Алексея Миллера, известного слависта и специалиста в области нациогенеза, возможно, лучшее, что написано на данную тему. По крайней мере, из доступных книг на русском, украинском и английском языках. То, что автор никак не связан с Украиной и ни эмоционально, ни политически не ангажирован в украинской проблематике (позиция «постороннего историка»), для исследования сослужило немалую пользу — украинские работы о XIX веке, как правило, тенденциозны, предвзяты, насыщены обидами на политику имперского центра, что в концептуальном плане не дает возможности выйти за пределы заранее известных результатов и лишь разнообразит известную схему развития украинского самосознания новыми подробностями и частными деталями. Российские работы на ту же тему, как правило, пронизаны конспирологическими сюжетами об «австро-польской интриге», манихейским отношением к украинской культуре, недовольством по поводу «отделения» и прочими традиционными сугубо российскими претензиями к Украине — многие историки (едва ли не большинство) — и украинские, и российские, и даже польские — ощущают себя не пассивными наблюдателями, а участниками идеологического сражения. Ангажированность подобной позиции заключается, как правило, в том, что применительно к XIX веку и украинская, и «большая русская» нации трактуются как уже консолидированные сообщества, тогда как именно в этот период идет наиболее активная борьба.
Наиболее распространенные в великорусской, польской и украинской националистической среде взгляды на Украину — как на часть «единой («триединой») и неделимой России», как на «восточные окраины» «Польши от моря до моря» или как на совершенно самостоятельную страну и самодостаточный народ, не имеющий прямого отношения к России и Польше, но постоянно терпящий от них всевозможные утеснения, — это для отстраненного взгляда историка не повод для бесполезных околополитических и этноцентристских утомительных споров, а взаимное наложение или даже конфликт «идеальных Отечеств». (Сам Алексей Миллер определяет образ «идеального Отечества» как сложную идеологическую конструкцию, возникающую в процессе моделирования нации и описывающую, часто в утопическом ключе, социально-политические отношения, которые должны сделать Родину счастливой, а также определяющую «правильные» и «справедливые» параметры этого Отечества — территорию и население.)
Два главных подхода к пониманию этничности в современной науке — примордиалистский (объективистский), рассматривающий этнос как некую всегда существовавшую в прошлом и существующую в настоящем общность, которая имеет общих предков и единую расово-биологическую «породу» (разновидностью примордиализма является и теория этногенеза Льва Гумилева), и модернистский, понимающий этнос в субъективистском ключе, — как прежде всего воображаемое сообщество, созданное на основе тождественности каждого члена с созданным культурной элитой национальным мифом.
История, как известно, полна «несостоявшимися» нациями. Объективные этнографические особенности этнической группы, язык, культура, даже присущие этносу характерные стереотипы поведения — это всего лишь предпосылки для образования нации — в результате может ничего и не получиться. Например, в истории России существовали и существуют до сих пор объективные этнологические предпосылки для образования, как минимум, трех народов: северовеликорусов, южновеликорусов и сибиряков. Однако такого раскола не произошло. А украинцы, наиболее близкие в этнографическом плане с южновеликорусами, реализовались именно как самостоятельная нация. Само существование любого народа в качестве обособленной от других общности — это, как правило, результат целой цепи немотивированных случайностей.
Алексей Миллер основывается именно на подобном, модернистском, понимании этноса — как «воображаемого сообщества», поэтому в своей работе он рассматривает именно вторую половину позапрошлого века, эпохи Александра II и Александра III — наиболее важный для формирования новой украинской идентичности период.
Тогда существовали два диаметрально противоположных понимания украинского этнокультурного начала: «малороссийство» — как локальная форма проявления «общерусской» идентичности, и «украинство» — собственно националистическая трактовка украинского этнокультурного феномена как самодостаточного и не зависящего напрямую от великорусского, белорусского и польского. История русско-украинских отношений в XIX веке может быть рассказана в двух вариантах. В одном случае нация, подобно пробивающейся сквозь асфальт траве, неизбежно преодолевает все препятствия, созданные империей. В другом случае речь идет о том, как благодаря крайне несчастливому стечению обстоятельств, польская, австрийская или немецкая интриги, используя в качестве орудия немногочисленную и чуждую народным интересам группу украинских националистов, раскололи единое тело «общерусской» нации. По мнению Миллера, именно призма соперничества проектов наций — «большой русской» и украинской — наиболее адекватна для описания внутренней политики Российской империи в XIX веке, для понимания логики развития исторических событий и поведения их участников.
Кем были бы украинцы, если бы победила «общерусская» идентичность, сейчас тоже понятно — по такой модели развивались кубанские черноморские казаки. Будучи прямыми потомками запорожцев, они в более или менее достаточной степени сохранили украинскую традиционную обрядовую и материальную культуру, стереотипы поведения, национальную кухню, фольклор, отчасти даже язык, но вместе с тем по сию пору являются в России наиболее последовательными сторонниками русской идеи (и на культурно-идеологическом, и на политическом уровнях), великорусской идентичности, российской государственности. Не случайно даже современная этнология один из великорусских субэтносов называет «украинским». То есть в XIX веке речь фактически шла о борьбе между статусом украинцев как этноса или малороссов как субэтноса «большой русской» нации.
Среди причин, помешавших полновесной реализации в XIX веке подобного «общерусского» ассимиляторского по отношению к украинцам процесса, следует выделить неумелую политику Петербурга, прямую некомпетентность чиновников в межэтнических вопросах, появление суперхаризматической фигуры Тараса Шевченко, а также недостаточный радикализм русификационных мер. Отсюда радикальный вывод Алексея Миллера о том, что история соперничества «общерусского» и украинского проектов национального строительства — это не столько путь успеха украинского национального движения, сколько цепь неудач русских ассимиляторских усилий (по ироническому замечанию автора, вся история России может быть рассказана как история плохого управления и его последствий). Фактически властью была выбрана именно британская, а не французская модель «коренизации»: первая предоставляла «нецентральным» нациям комплекс определенных культурных гарантий — вплоть до обучения в начальной школе на родном языке, вторая же напротив — предполагала тотальный запрет региональных языков и культур. Украинские историки, а чаще публицисты и журналисты, пишущие о русификационных мерах на Украине в XIX веке, нередко ссылаются на «демократические традиции» этнической толерантности в «просвещенной Европе» (правда, имеется в виду, как правило, проводившаяся Габсбургами политика «австро-славизма»; ситуации в Российской империи, Великобритании и Франции прямо противоположны, т.к. объектами воздействия национальной политики в последних являлись более или менее родственные в этническом и цивилизационном отношении этносы, тогда как в Австро-Венгрии это были совершенно разнородные славяне, венгры и австрийцы). Алексей Миллер, вслед за немецким историком Андреасом Каппелером, убедительно доказывает, что антиукраинская политика Петербурга, несмотря на всю ее неэтичность и контрпродуктивность, в целом ни в какое сравнение не идет с политикой Лондона по отношению к ирландцам и шотландцам, Мадрида — к испанским баскам, а тем более с политикой Парижа по отношению к нефранкофонным жителям Франции (по официальной статистике, в 1863 году одна четверть населения континентальной части последней не знала французского языка!). Общий вектор строительства официальным Петербургом «единой русской нации» в отношении украинцев напоминал «английскую» модель, тогда как Валуевский циркуляр 1863 года и Эмский указ Александра II 1876 года, жестокие и бессмысленные (с точки зрения поставленной задачи), воспроизводили именно «французскую» модель «коренизации».
Украинские историки постоянно используют в полемике аргумент о жестокости репрессий официальной власти против членов Кирилло-Мефодиевского братства и участников украинофильского движения после Валуевского циркуляра 1863 года. Никоим образом не оправдывая подобной политики, Миллер обозначает общий контекст внутренней политики того времени. Так, в 1865 году в Омске полиция раскрыла общество сибирских сепаратистов, выступавших за создание самостоятельного государства на пространстве от Урала до Тихого океана и, в сущности, мало чем отличавшихся от украинофильских организаций. Активисты движения были приговорены к срокам от десяти до пятнадцати лет каторги или крепости — совершенно немыслимое наказание для кирилло-мефодиевских «братчиков» или для «громадовцев» и «народовцев» в последующие десятилетия (по отношению к последним, как правило, ограничивались высылкой, ссылкой, краткосрочными арестами; жестоко репрессированному — сосланному в солдаты Шевченко вменялась в вину не столько его украинофильская деятельность, сколько оскорбление членов царской фамилии). Вообще же, в отличие от XX века, масштаб и качество репрессий против украинского движения в XIX веке, по мнению Миллера, дает «немного оснований для использования мартирологических мотивов при описании русско-украинских отношений».
Вопреки распространенному стереотипу официальная власть отнюдь не была единой в проведении антиукраинских репрессий. Так, например, длительное время ни Св. Синод, ни III отделение, ни Министерство народного просвещения не имели сколько-нибудь ясного представления о возможности допущения в начальную школу украинских учебников, министр народного просвещения Головин всячески противодействовал появлению циркуляра министра внутренних дел Валуева и поддерживал дело просвещения на «малорусском наречии». Высокопоставленный чиновник флигель-адъютант императора полковник барон Корф к делу русификации украинцев предлагал подходить «творчески»: не запрещать украинские книги, а наводнить «малороссийские губернии» значительно более дешевыми книгами на «общерусском языке» (именно эта идея была реализована в Украине в конце 1990-х годов), не запрещать украинофильское движение, а усилить миграцию рабочей силы на украинские земли из Центра России.
Хороший момент в исследовании — попытка разобраться с этнотерминологией — всеми топонимами и этнонимами. А ведь именно этот вопрос — один из самых острых, вызывающих самые большие дискуссии и недоразумения. Конфликт «идеальных Отечеств» — официального проекта «общерусской нации» и украинского националистического — фактически привел и к терминологической войне. К сожалению, далеко не все понимают, что «Русь», «Россия», «Украина», «Южная Русь», «Малая Россия» и т.д., а также «русский», «украинский», «малорусский» — в разное время наполнялись совершенно отличным смыслом и имели разные политические и идеологические оттенки. Так, в XIX веке в контексте официальной идеологии «русское» понималось как «восточнославянское», под «русскими» понимались не только великороссы, но также белорусы и украинцы, иногда и червоннорусы (власть строго блюла, чтобы «русское» не трактовалось исключительно как «великорусское»; при Советской власти этноним был «приватизирован» одним из народов, в связи с чем теперь из-за недопонимания возникают конфликтные вопросы — то о «городе русских моряков», то о «матери городов русских»; его предвзятое толкование дает различного рода ангажированным силам поле для политических спекуляций вокруг славянского исторического наследства). По этой же причине само слово «Украина» (в современном понимании) и производные от него во второй половине XIX века воспринималось властью исключительно как крамольное, подрывающее основы империи. (Официально «Украиной» именовалась только часть Слобожанщины — Украино-Слободская губерния.)
Рассматриваемая работа построена на известных и совсем неизвестных материалах, в том числе — из архивов Москвы и Санкт-Петербурга — инструкциях, докладных записках, переписке, которые практически недоступны для украинских исследователей. Да и мало у кого из пишущих об истории становления украинского самосознания в XIX веке возникает желание копаться в хитросплетениях административных ходов, в играх петербургской бюрократии стотридцатилетней давности.
Исследование «постороннего историка» Алексея Миллера может быть весьма полезным не только для ученых-историков, но и для широкого круга заинтересованных и предвзятых читателей. Адептам современного украинского национализма книга покажет, что Российская империя вовсе не была исчадием ада и ее отношение к украинской проблематике значительно трансформировалось во времени. Русских же националистов работа лишает комфортного стереотипа о конспирологическом происхождении украинской идентичности — о ее «ненатуральности» и «выдуманности» польскими, австрийскими и германскими врагами империи.
Книга Роберта Евзерова — об «актуальной истории» — о российско-украинских политических и экономических отношениях последних десяти лет. Исследование основано на тщательном мониторинге российской и украинской прессы (не случайно автор в предисловии воздает хвалу двум московским библиотекам — украинской и Государственной публичной исторической) — больше всего ссылок на «Независимую газету», «Зеркало недели», «День», «Политические исследования», «Політичну думку», «Політику і час». Работа завершена в конце лета прошлого года, так что в контексте стремительно развивающихся политических событий последних месяцев она уже больше похожа на историческое исследование, чем на анализ актуального политического процесса: Украина начала 2001 года с прежней Украиной, даже времен президентских выборов 1999 года, имеет всё меньше и меньше общего.
В концептуальном плане Роберт Евзеров основывается на идеях, по его собственному определению, «демократического евразийства», к которому он относит работы Александра Панарина, журнал «Вестник Евразии», проект «Евразийского Союза Государств» президента Казахстана Нурсултана Назарбаева. «Евразийский интегризм» выстраивается у него на «единой многовековой истории, судьбе, традициях современного бытия и культурного наследия». «Евразия» в его интерпретации лишается какого бы то ни было трансцендентного измерения, поэтому автору откровенно несимпатичны как классики евразийства 1920-х годов — из-за их антизападного и антиевропейского пафоса, так и современное «неоевразийство» в редакции Александра Дугина — из-за нематериалистической мотивировки исторического и политического процесса, а также из-за восходящего к Макиндеру тезиса об априорной «войне континентов» — постоянном геополитическом и цивилизационном противостоянии евразийского и атлантистского блоков, Великой Суши и Великого Моря. По мнению Евзерова, дугинский «метафизически-эсхатологически-мистический» вариант евразийства «ведет в никуда».
Впрочем, геополитической теме отведено автором не так уж много внимания (к сожалению, не анализируется, а только упоминается «шедевр» украинских геополитиков-атлантистов — программа «Україна 2000 і далі: геополітичні пріоритети та сценарії розвитку»). Небезынтересно для российских читателей введение в круг интеллектуальной эрудиции фигуры ранее совершенно неизвестного в России украинского политического географа начала XX века Степана Рудницкого и некоторых других политических мыслителей, предопределивших парадигмы украинского интеллектуально-политического развития в XX веке.
Большое внимание уделено Робертом Евзеровым экономическим аспектам двусторонних отношений — это самая интересная часть исследования. Для Украины «газовый» вопрос (вкупе с «нефтяным» и «электрическим») — прямо-таки экзистенциальный — вопрос жизни и смерти. Более того, ни для кого не секрет, что все или почти все богатые люди в Украине составили свои состояния именно на манипуляциях с российским газом и всяким таким прочим. История поставки энергоресурсов в Украину и их транзит через украинскую территорию на Запад — это увлекательнейший детектив. Автор же по большей части превращает ее в классицистскую драму с обязательным моралите и порицанием порока — мол, нехорошо воровать чужой газ. Впрочем, отношения в области энергетики было бы интереснее описать не на основе признаний и саморазоблачений высших руководителей государства (вплоть до президента Кучмы), а на основе анализа финансовых схем, работающих на черном рынке энергоресурсов.
Автор фактически подходит к выводу, подробно обоснованному в недавней книге Андрея Паршева «Почему Россия не Америка?» (М.: Крымский мост, 2000), неконкурентоспособности на мировом рынке многих отраслей и российской, и украинской экономики именно из-за больших (в сравнении с западноевропейскими, американскими и азиатскими) затрат на производство, обусловленных геоклиматическими реалиями и, соответственно, из-за их меньшей рентабельности.
Книга «Украина: с Россией вместе или врозь?» может быть полезна как достойное введение в тему российско-украинских отношений, как полезное чтение для всех, кому небезразлична судьба и России, и Украины. Евзеров, конечно, не «посторонний историк», так что ответ на вопрос «вместе или врозь?» для него вполне очевиден. В работе не так много оригинальных выводов и оригинальных подходов. Но, по сути, автор и не ставит перед собою такой цели. Его главная задача — объяснить не слишком ангажированному, но любознательному читателю реальные предпосылки и мотивировки взаимоотношений двух государств. К сожалению, эти отношения непросты и крайне политизированы как на официальном уровне, так и на уровне обывательского сознания — даже на недавней презентации книги в Культурном центре Украины в Москве дело чуть было не дошло до мордобоя между читателями, по-разному отвечающими на вопрос, вынесенный автором в заголовок. Такой вот «конфликт интерпретаций»…