Примерно год назад из репертуара Национальной оперы Украины тихо исчезла опера "Севильский цирюльник" - последняя, которую, по традиции, уважая волю режиссера-постановщика Дмитрия Гнатюка, исполняли в сложном и веселом украинском переводе Максима Рыльского.
Сейчас объявлено, что эту оперу будут возобновлять, но уже на итальянском… Таким образом, полностью выполнено обещание, которое один из руководителей театра дал в "инаугурационном" интервью газете "Факты" почти 20 лет назад: украинских переводов в классических операх мирового репертуара на киевской сцене больше не будет.
Эта малозаметная замена языка исполнения шедевра Россини на самом деле имеет для украинской культуры немалый символический вес: подведена черта под большим проектом времен "украинизации", начатым постановлением Совнаркома "Української Соціялістичної Радянської Республіки" от 1926 года, согласно которому все оперы в Харьковском, Киевском и Одесском государственных театрах следовало исполнять уже не на русском (как было до того), а именно на украинском языке. Тогда это событие имело большое общественно-политическое значение: "сельский" еще вчера язык был утвержден в самом статусном, по тогдашней шкале ценностей, художественном жанре.
Опера на украинском как нациеобразующий проект
Прежде всего следует напомнить, что корпус переводов для "украинизированной" оперы создавали национальные поэты и переводчики первого ряда - Николай Вороной, Людмила Старицкая-Черняховская, Павло Тычина, Максим Рыльский, Микола Бажан, Борис Тен, Микола Лукаш, Евгений Дробьязко, Диодор Бобыр, и тексты их переводов имеют высокую самостоятельную художественную ценность. В этом смысле, украинская опера в мире абсолютно уникальна: немецкие, английские, французские, итальянские, русские, польские переводы делали в свое время более или менее способные ремесленники-версификаторы, но почти никогда - не "репрезентационные" для этих литератур фигуры.
Принципиальными сторонниками исполнения на украинском языке были и многие первостепенные украинские певцы - назову хотя бы Михаила Донца, Бориса Гмырю, Ларису Руденко, Сергея Козака, Клавдию Радченко, Дмитрия Гнатюка, Богдана Гнидя (хотя в то время другие их не менее яркие коллеги подписывали письма к ЦК КПУ с просьбой разрешить петь с киевской сцены на русском, принятым тогда почти во всех театрах необозримой "одной шестой").
Очень интересно, что этот украинизационный проект был делом не только "идейных" украинцев. Прославленный российский тенор Леонид Собинов специально учил украинский, чтобы петь Ленского и Лоэнгрина в сезоне 1926–1927 годов (и был весьма доволен звучанием этих партий). В 1970-х принципиальным противником замены "Евгения Онегина" на киевской сцене русскоязычным был замечательный дирижер Вениамин Тольба. Этническая русская, наш самый большой оперный режиссер последних десятилетий Ирина Молостова в 1998-м настояла на возобновлении "Дон-Жуана" Моцарта именно в блестящем украинском переводе Миколы Лукаша (хотя процесс изгнания украинского языка с оперной сцены тогда уже шел полным ходом).
И вместе с тем успешно "очистили" главную киевскую оперную сцену от родного языка именно украинцы - Анатолий Мокренко и Петр Чуприна…
Возможно ли единство музыки и слова, когда слова - непонятны?
Но, возможно, украиноязычная опера умерла "естественным путем"? Ведь большинство людей сегодня готовы принять как аксиому: во всем мире оперы исполняют на языках оригиналов, ибо главное в опере - музыка, слова - второстепенны. Однако более глубокий взгляд на проблему позволяет понять: не все так просто.
Прежде всего, историческая практика исполнения опер в разное время была разной. Если мы послушаем, например, записи знаменитого Карузо, то убедимся: немецкие и французские арии он пел преимущественно на родном итальянском. А Шаляпин стал любимцем русских, исполняя знаменитые куплеты Рафаэля именно на русском (вряд ли французский оригинал оказал бы на московскую или питерскую публику такое эмоциональное впечатление, как ошеломляющее по экспрессии "На земле весь род людской…").
Более того, великие оперные композиторы прошлого также считали, что их оперы нужно ставить на понятном для слушателей языке: ведь по своей природе опера является музыкальной драмой, и если у нее забрать текст, останутся лишь вокализы с пантомимой. Недаром Верди и Вагнер лично переводили либретто своих опер на французский, добиваясь наибольшей выразительности. А тот же Вагнер, ставя как дирижер в Цюрихе моцартовского "Дон-Жуана", сам перевел итальянское либретто на немецкий. Недаром Шестакович горячо приветствовал постановку "Екатерины Измайловой" на киевской сцене на украинском (и подчеркивал: в Берлине эту оперу нужно ставить на немецком).
Практика повсеместного исполнения опер на языках оригиналов стала доминировать лишь во второй половине ХХ века - и носила сугубо экономическую основу: астрономические гонорары звезд побуждают сегодня приглашать их не на сезон (как это было во времена Шаляпина и Карузо), а всего на несколько спектаклей. Потому исполнение каждой оперы на каком-то определенном "конвенционном" для всех театров языке позволяет поддержать своеобразный "оперный конвейер": певец может петь сегодня здесь, а завтра там, и не заморачиваться необходимостью каждый раз переучивать партию.
Что ж, экономические соображения - фактор весомый. Но попытки музыковедов обосновать это некой "потребностью сохранить священное единство слова и музыки" - очевидно нечестные. Сами создатели великих опер придерживались в этом отношении противоположного мнения. Очевидно, что для публики ничего не значат единство музыки и непонятного слова. Да и "конвенционным" языком исполнения иногда по разным причинам становится вовсе не язык оригинала. Мы в Киеве слушаем "Дона Карлоса" Верди не во французском оригинале (и не на украинском), а в итальянском переводе (к тому же - очень невысокого литературного качества) только потому, что сложилась именно такая исполнительская традиция.
Однако на Западе все чаще говорят о негативных глобальных последствиях перехода театров на исполнение опер на языках, непонятных для публики.
Вместе с тем преувеличением было бы говорить, что практика исполнения оперы в переводе совсем сошла на нет. Есть определенное количество первостепенных театров (например, Английская национальная опера в Лондоне), в которых все исполняют только на языке целевой аудитории. Оказывается, певцы-итальянцы (русские, немцы, украинцы и т.п.) вполне готовы петь "Травиату" и "Кармен" на английском, - вопрос только в сумме гонорара.
И даже в театрах, в которых поют преимущественно на языках оригиналов, перевод параллельно используют для комических опер (где нужно немедленное понимание реплик, и никакое табло здесь не поможет), для спектаклей, ориентированных на молодежную публику, и т.п. Скажем, единственная опера, которую автор этих строк слушал непосредственно в нью-йоркской "Метрополитен опера", невероятно яркая "Волшебная флейта", была поставлена не на немецком, а на английском, в очень хорошем поэтическом переводе. А Лирическая опера Бостона (в которой так же в основном поют в оригиналах) на английском тогда же ставила уже упомянутого "Севильского цирюльника". Ведь, исполненная на итальянском, эта опера теряет для англоязычной публики главное: свой яркий комизм.
Так возникла очевидная раздвоенность. Музыкантов (а еще больше - менеджеров от музыки) в основном вполне устраивает практика исполнения на "конвенционных языках". Однако режиссеры отдают предпочтение переводу. Недаром гениальный Бергман снял свою "Волшебную флейту" - наверное, лучшую экранизацию оперы всех времен - на шведском, хотя немецкий текст был бы для шведских зрителей тоже, в целом, понятен.
Забытые уроки Рыльского
В конце концов, за всеми этими дискуссиями о языке исполнения стоит еще один фактор: публика. Она, эта публика, тоже очень разная. Часть ее уже приучена к тому, что главное в опере - красивое верхнее "си-бемоль" у лирического тенора (или громыхающее верхнее "до" у тенора драматического). Но отнюдь не меньше людей готовы усматривать в опере именно то, чем она была изначально, - музыкальную драму. И этим людям слова нужны. Ярким выразителем этих "других" (от которых нынешние музыканты или менеджеры от музыки предпочитают отмахиваться как от "непрофессионалов", чье мнение якобы ничего не значит) был украинский поэт Максим Рыльский - человек огромной эрудиции и тонкий знаток музыки, в частности и оперы.
В одной из своих статей для киевской "Вечерки", с которыми Рыльский выступал во времена хрущевской "оттепели", он подчеркивал: "Певец должен до дна чувствовать и до дна понимать, что он поет… Кому повезло, как мне, слышать живыми Собинова, Нежданову, Мишугу, Донца, кто прислушивался к записям пения Шаляпина или Карузо, тот, вероятно, заметил, какое исключительное значение они предоставляли именно слову, его содержанию, его эмоциональной окраске, его фонетической красоте, как старались они в первую очередь "донести" до слушателя именно слово".
Напомню: Рыльский перевел (или отредактировал) около двух десятков либретто таких популярнейших опер мирового и отечественного репертуара, как "Травиата", "Кармен", "Евгений Онегин", "Севильский цирюльник", "Пиковая дама", "Руслан и Людмила", "Запорожец за Дунаем", "Тарас Бульба" и т.п. Более чем полтора десятилетия (1934–1950 года) он исполнял обязанности завлита Киевской оперы - следовательно, отвечал за все, что звучало со сцены.
А что для самого поэта этот проект был выразительно нациеобразующим, призванным утверждать высокий статус еще вчера запрещенного (и в то время реально унижаемого и ограничиваемого) языка, видим из его очерка "Козловский в Марьяновке" (1963). Рыльский с нескрываемой гордостью пишет, как славный тенор, пропев на гастролях в Киеве песенку Герцога в "Риголетто" на русском (на нем он пел в Большом в Москве), на бис исполнил ее на итальянском, а потом - еще и на украинском! (Известная солистка Киевской оперы 1970–1980-х годов Евдокия Колесник напомнила мне, что, выступая в Украине, Иван Козловский так же охотно пел на украинском на бис арию Ленского - в переводе Максима Рыльского).
Не могу не удержаться, чтобы не вспомнить еще один сюжет, связанный с этой арией Ленского. Известно, что гениальный композитор Петр Чайковский не отличался особым чувством поэзии. Поэтому для романтической предсмертной арии Ленского он выбрал из романа в стихах Пушкина отрывок, который является... едкой пародией на романтизм, которым сам Пушкин хотел показать, насколько плохим поэтом был его герой Владимир Ленский!
Современная композитору критика негодовала по поводу разительного несоответствия музыки и текста, - но ничего уже нельзя было изменить. Теперь русские привыкли к этому несоответствию, а за границей, когда арию исполняют тенора-англичане или китайцы на ломаном русском, о какой-либо поэзии вообще нет и речи.
Но Рыльский был великим поэтом, и это несоответствие ощущал остро. Поэтому он сделал два отдельных перевода указанного отрывка - для романа в стихах и для оперы. В первом - сохранены пушкинские насмешки в адрес рифмоплета Ленского:
"Ті вірші й досі уціліли,
На спогад перейшли мені:
"Куди, куди ви відлетіли,
Весни моєї красні дні?..."
А во втором тоскливая музыка арии получила адекватное поэтическое наполнение:
"О де, о де розвіялися снами
Весняних літ чарівні дні?"
Этот пример свидетельствует: украинские оперные переводы были текстами очень высокого литературного качества. Хотя, к сожалению, во время исполнения со сцены их нередко искажали требования цензуры, и еще больше - отсебятина певцов, от которых страдал даже Рыльский, с его безусловным авторитетом переводчика и знатока языка.
В эпистолярии Рыльского сохранилось и написанное в совсем не "вегетарианском" 1939-м году письмо в адрес тогдашнего партийного руководителя Украины Никиты Хрущева. В нем поэт протестует против планируемого частичного перевода Киевской оперы на русский язык. Конечно, при этом Рыльский ссылается на принятые тогда аргументы (как, скажем, на статью в газете "Правда", в которой постановка оперы "Евгений Онегин" на киргизском языке названа "большим достижением ленинской национальной политики"). Но и за такие аргументы Рыльский вполне мог заплатить жизнью.
Тогда отчаянно смелый демарш поэта подействовал: Киевская опера оставалась полностью украиноязычной вплоть до конца 1978 года (когда, с "разового" разрешения отдела культуры ЦК, на русском была поставлена "Пиковая дама", и в течение двух-трех следующих лет уже все русские оперы пели на русском - без какого-либо дополнительного разрешения). А полностью украинский язык со сцены Нацоперы изгнан уже… во времена независимости.
Автор этих строк относится к тому поколению, которое еще застало украиноязычную оперу 1970-х. Это был, без преувеличения, великий театр, с целым созвездием ярких исполнителей. И почти каждый спектакль в нем был художественным потрясением. Когда я, не знаю уж в который раз, слышал, как Евгения Мирошниченко-Виолетта надрывно просила Жоржа Жермона: "Умру, - то пам'ять ви мою, молю, не проклинайте!" - глаза невольно застилали слезы. А когда Сергей Козак-Риголетто произносил над мешком с телом смертельно раненой дочери: "Та хто ж… отой… убитий?.. Як страшно…" - по спине, не знаю в который раз, пробегали мурашки.
Я принадлежу к немногочисленному, к сожалению, среди нашей театральной публики меньшинству: не только сносно знаю все, без исключения, языки, на которых идут оперы на киевской сцене сегодня, но и имею неплохое представление о либретто исполняемых опер. Но ничего похожего на прежнее ощущение катарсиса, услышав сегодня со сцены то же самое на итальянском, я больше не чувствую. Слишком уж очевидно, что певцы воспевают что-то механически заученное, не проникаясь его содержанием. А потому я почти перестал ходить в любимый театр, где когда-то бывал минимум дважды в неделю. Компенсацией стало богатство записей на Ютубе - в частности и тех старых, где еще можно услышать, как Виолетта, Риголетто и Кармен поют на украинском.
Потому я готов утверждать: смерть украиноязычной оперы во времена независимости стала естественным процессом только в том понимании, в котором "естественным" процессом было, например, разворовывание Черноморского пароходства. Ведь дельцам от морских перевозок было удобнее зарабатывать свои деньги под панамским или либерийским флагом. Так же певцам и менеджерам от музыки удобнее зарабатывать деньги, ставя и исполняя оперы на коммерчески принятых языках. Над тем, что слушатели, которые хотели бы слушать оперы на родном языке, имеют на это конституционное право (да и платят налоги, на которые содержатся театры), певцы и менеджеры, похоже, просто не задумываются.
Как возвращать на сцену оперу на украинском?
В том, что с главной оперной сцены страны вытеснен украинский язык, виноваты все без исключения руководители культуры независимой Украины, ни один из которых, после Ивана Дзюбы, не был в состоянии понять: украиноязычная опера - важный памятник нашего нематериального культурного наследия, и для нее крайне нужно было сохранить отдельную нишу.
Ведь никто не возражает против возможности исполнения опер в оригинале, поскольку такая тенденция уже и впрямь доминирует в мире. Но почему мы при этом параллельно не сохранили украиноязычную оперу, - хотя англичане сохранили англоязычную, французы - франкоязычную, немцы - немецкоязычную? Причина этого, как по мне, тоже очевидна: невероятная удаленность тех, кто непосредственно руководит нашими театрами, от очень важных представлений об украинской культуре и ее истории.
Утверждать, что украиноязычная опера умерла полностью - преждевременно. Ведь кроме пяти больших оперных театров в Киеве, Харькове, Львове, Одессе и Днепре (сегодня, к сожалению, полностью ориентированных на своеобразный общеевропейский оперный "фаст-фуд"), есть еще и оперетты и муздрамы в областных центрах, ориентирующиеся не на потенциального зарубежного импрессарио, а все же на местную публику. Здесь тоже иногда ставят оперы в переводе (как, например "Кармен" в Ровно или того же "Севильского цирюльника" в Киевской оперетте).
Существуют оперные студии консерваторий, где украиноязычный продукт временами случается, потому что его хотят еще не развращенные утилитарными мыслями исключительно о заработке молодые артисты. Так, в моем переводе накануне Нового года на сцене оперной студии НМАУ была поставлена "Мартінова брехня" Джан-Карло Менотти - крупнейшего оперного композитора второй половины ХХ века, у нас до сих пор почти не исполняемого. Обращаясь ко мне с просьбой сделать перевод, талантливый молодой режиссер Юлия Журавкова, наверное, хорошо понимала: эта пронзительная и трагическая опера повлияет на слушателя только тогда, когда он будет понимать слова…
Чуть раньше, по просьбе нашей известной клавесинистки и музыковеда Натальи Свириденко, мне посчастливилось перевести либретто и опер XVIII века, - "Алкида" и "Сокола" Бортнянского, "Служанки-госпожи" Перголези - для камерных спектаклей, имевших успешную сценическую историю. Могу подтвердить: в двух последних случаях постановка на французском и итальянском была бы провальной, ведь в основе обеих опер - комизм ситуаций и реплик, на который публика должна реагировать мгновенно… К сожалению, это и подтвердила почти одновременная постановка той же "Служанки" на сцене Нацоперы, - абсолютно неспособная в нужных местах вызвать у слушателей улыбки.
Итак, есть много интересных инициатив "снизу", есть певцы, готовые петь на украинском, и режиссеры, готовые на украинском ставить. Есть проект "Мировая музыкальная классика на украинском", поддерживаемый украинской "Википедией": энтузиасты во главе с композитором и пианистом Андреем Бондаренко выкладывают заботливо отреставрированные тексты классических оперных переводов и устраивают концерты, в которых эти тексты звучат "вживую". Есть любители наподобие Виктора Остафейчука, которые размещают старые украиноязычные записи на Ютубе.
Словом, просвещенных и преданных делу волонтеров у нас всегда хватало. Важно только, чтобы и к руководству "большими" театрами когда-нибудь пришли люди более интеллигентные. И тогда репертуарная политика этих театров, в которых сейчас все сводится более или менее к Верди, Пуччини и Чайковскому (с вкраплением "Запорожца" и "Наталки" для "местного колорита") изменится коренным образом.
Был бы очень рад, если бы в Киеве со временем появился исключительно украиноязычный оперный театр, как та же исключительно англоязычная Английская национальная опера в Лондоне (у нас же был такой театр до 1978 года!).
Я реалист, и понимаю, что такой театр сможет сегодня возникнуть, скорее, на базе оперной студии НМАУ, которая идеально подходит для динамичной репертуарной политики и постановки прежде всего не слишком масштабных опер с выразительным драматическим стержнем.
А на сцену "больших" театров украинский прежде всего должен вернуться в комические оперы (я искренне сочувствую потенциальным слушателям "итализированного" "Севильского цирюльника": они никогда не поймут, зачем Россини взялся писать оперу именно на сюжет блестящего комедиографа Бомарше!).
В конце концов, среди наших оперных переводов были и великие тексты, достойные того, чтобы мы их сохранили и ради их собственного высокого художественного качества. Как хорошо было бы, если бы к столетнему юбилею Миколы Лукаша в этом году на какой-нибудь нашей сцене были восстановлены его, без преувеличения, конгениальные "Лючия" или "Дон-Жуан"! В 2020-м будем отмечать 125-летие Максима Рыльского. Это замечательная возможность вернуть к жизни его "Онегина" (как интересно это можно сделать на украинском именно сейчас!) или "Травиату".
Хочу верить, что украиноязычные постановки оперной классики, осуществленные нашими талантливыми молодыми режиссерами, напомнят нашей публике: опера - это вовсе не вокализы с пантомимой. Это - музыкальная драма, способная растрогать до глубины души именно сочетанием музыки и слова. А оперные арии подходят для напевания в веселые или печальные минуты жизни не хуже эстрадных хитов.