В последнее время тема украинского бестселлера весьма популярна. В основном она провоцируется вопросами вроде: «Возможен ли украинский бестселлер?», а также: «Смогут ли в конце концов произведения современных украинских авторов обрести действительно массовую популярность?» и т.д. Разглагольствования на эту тему уже начинают раздражать тех, кто вследствие профессионального или любительского интереса читает их все. Покупательская неспособность, билингвизм, дешевизна российской книги по сравнению с украинской наиболее часто называются среди причин существующей ситуации.
Действительно, в нынешних условиях разговоры об украинском бестселлере таки выглядят иногда немотивированными. К сожалению, современная украинская литература еще не научилась продуцировать добротное украиноязычное коммерческое чтиво, часто сосредотачивая внимание на своей элитарности, бытии-для-избранных и «настоящести» в противовес масскульту. Ограниченность такой позиции часто констатируют литературные критики, да и не только. Кроме того, неумение делать «раскрутку» книге доказывает, что мы еще не научились жить в рыночных условиях, когда культура так же интегрирована в рынок, как и любая другая сфера человеческой деятельности, и «культурная» продукция должна продаваться, как и любая другая.
Но на этот раз не собираемся продолжать теоретизировать «на тему». Хотелось бы подойти к проблеме с другой стороны. Несмотря на весь скептицизм и пессимизм в Украине все же есть книги, вызвавшие значительный резонанс в литературных и, главное, в читательских кругах, а их авторов уже успели запечатлеть в летописи истории как классиков новейшей украинской прозы. (Речь идет о так называемых «интеллектуальных» книгах, и это уточнение все же надо принимать во внимание, говоря о бестселлере, поскольку оно влияет на критерии определения «бестселлерности».) В связи с этим хотелось бы выслушать мнение самих авторов по поводу указанной проблематики.
Может и должен ли автор принимать участие в рыночной судьбе своих книг, заниматься ее «раскруткой»?
Этот вопрос провоцирует ряд других, связанных с творческой стороной авторского труда. Как творческая личность решает для себя компромисс между творчеством и рынком? Что для писателя есть признание? Видит ли автор своего будущего читателя, когда пишет? Как понимает разницу между интеллектуальным (серьезным, высоким, etc.) и массовым искусством? Как уже известные авторы оценивают ситуацию в современном украинском литературно-книжном пространстве?
Ответить на эти вопросы мы попросили Оксану Забужко (самый известный роман - «Польові дослідження з українського сексу», К., 1996) и Юрия Андруховича (роман «Перверзія», К., 1996), которые не только обрели в украинской литературе указанный выше статус, а и, согласно бытующему мнению, приложили усилия к «раскрутке» своих книг.
Итак, слово авторам.
Оксана Забужко, философ, поэт, прозаик
… о компромиссе
Нет смысла обсуждать, имеет ли право на существование то, что мы называем массовым искусством - будь то голливудский фильм или любая из лоточных книжек - Чейз, Александра Маринина или еще кто-то, потому что оно - слава Богу! - существует, с тех пор как существует литература. Это неотъемлемо от литературы, поскольку существование чтива - это нормально. Думаю, что разница между ним и тем, что мы называем высоким искусством, определяется отношением автора к аудитории. В случае массового искусства это действительно сделка с публикой о совместной игре по определенным правилам, которые обе стороны - предполагается - знают. Когда вы проходите мимо раскладки и видите книжку с пышногрудой блондинкой а-ля Мерилин Монро на обложке, вы не ожидаете увидеть под ней роман а-ля «Анна Каренина». Обложка - это своего рода десигнат, которым определяется поле игры. Вы либо покупаете, либо проходите мимо. Если эта игра ведется со стороны автора профессионально и без халтуры - значит, это нормальное ремесло, работа, которая может быть выполнена не просто хорошо, а талантливо. Единственное условие этого искусства - не выходить за грань известного читателю, не открывать чего-либо и не говорить впервые. Тут у автора действительно есть обязательства перед публикой - для нее это должно быть удовольствием. Предлагается игра, которая обоим в кайф - и тому, кто съел, прочитал то есть, и тому, кто играл в эту игру, когда писал. И если автор не получает кайфа, когда пишет, то не получит его и читатель, - это аксиома.
Особенно показательной иллюстрацией сказанного мог бы быть пример Стивена Кинга, поскольку он все же способный парень, и у меня такое впечатление, что если бы он не хотел зарабатывать много денег, то мог бы написать не надцать романов, а два-три, но действительно хороших. Это пример того, как талант способен на большее, и как он себя трансформирует именно потому, что исповедует определенные правила игры. Он пишет очень профессионально. Если с первых страниц вы не знаете автора, то не сразу поймете, что вам предлагается обманка. Он «ведет»: есть интрига, есть сюжет, есть пластично, рельефно, трехмерно, а не плоско выписанные характеры, и на определенном этапе - этот момент даже можно вычислить, где высокий творец, тот, который играет не с публикой, а с Богом, скажем так условно, потому что с Богом не играют, перед ним имеют обязательства (перед Текстом, перед Истиной, - разные авторы это чувствуют по-разному: что-то ты должен сказать, что-то через тебя должно быть сказанным; соответственно, обязательства по отношению к тому, что хочет через тебя быть сказанным; это, собственно, то, что называют «высокой», «настоящей» и т.д. литературой), уступает место рыночному писателю. И видно: вот тут талант пошел бы дальше - что-то открыть, что-то сказать, что-то для себя выяснить, а он - оп! - и съезжает на тормозах. Появляется внешний прием интриги, еще что-то, - и в результате - традиционный happy end. И к тому же довольно грубо слепленный.
Если рассматривать это из общехристианской точки зрения, возможно, какие-то счета он за это у Бога имеет, поскольку скроен был для чего-то иного, но таков его выбор. И это хорошая игра.
Что касается лично меня, то я просто не смогу, даже если бы хотела, быть таким вот рыночным писателем, и по очень простой причине: мне в эту игру играть неинтересно. Просто не-ин-те-рес-но. Это не потому что я не могла бы в принципе. Смею надеяться, что могла бы. Но имеется в виду собственно наслаждение от писательства. Об этом очень точно сказал Роберт Фрост: «Для меня писательство начинается с того момента, когда я открываю что-то такое, о чем я не знал, что я это знаю». Я начинаю любую вещь - будь то роман, повесть или стих, - не зная, чем это кончится, пускаюсь в путешествие: «пойди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что»; единственный ориентир - это какой-то неясный образ, который дразнит и манит. Я до него дописываюсь, докапываюсь (в прозе этот «разгон» берет до двадцати страниц: если до двадцати страниц не вкопаешься, то «на потом» тебя уже просто не хватает), и на каком-то этапе - вдруг - все начинает складываться и структурироваться, и ты уже знаешь, что будет дальше. Кстати, Хемингуэй говорит, что когда он пишет, то заканчивает каждый рабочий день, не дописав до конца, не зная, что будет дальше. Я его очень хорошо понимаю, потому что это значит, что он оставляет для себя ориентир, по которому завтра войдет в тот же поток, и его опять «понесет». Мне только это интересно. Не представляю себе, как бы я писала какую-то коммерческую штуку, заведомо зная сюжет.
… о читателе
Пока я пишу, то не думаю о читателе. Хотя это тоже не совсем точно, потому что какие-то вещи срабатывают на уровне инстинкта. Сознательно себе не говоришь: мол, этот момент народ не поймет - ты просто чувствуешь, что это место неточно прописано. И пытаешься его прояснить, но прежде всего для самого себя. Возможно, есть какая-то подсознательная надежда, что, прояснив для себя, тем самым прояснишь и для других, но в принципе об этом не думается - глаз аудитории, тех, кто это будет читать, нет.
В общем-то в идеале все авторы публикуются для того, чтоб их произведения были поняты, и если кто-то скажет по-другому, не верьте им. Могу сказать, что с «Польовими дослідженнями» и с моей новой книгой («Шевченків міф України». - Г.К.) я научилась одной очень важной вещи - ценить читателя. Честно. То, что он есть, что он мой читатель, я знаю его, могу охарактеризовать - по возрасту, социологически. На самом деле это совершенно разные люди, но эти разные люди демонстрируют такие глубокие уровни понимания, что когда до тебя это докатывается эхом, то думаешь, а чего, собственно, еще больше желать.
… о самораскрутке,
а также мысли
в контексте
Мне не единожды приходилось слышать, что я, мол, сделала «раскрутку» своей книги. Забудьте о легендах. Мой оптимизм проверен жизнью. Дело в том, что эту книжку надо было лишь «забросить» - и процесс пошел. Химический процесс, реакция. Была одна презентация перед выходом книги. Фактически, это была пресс-конференция для журналистов. Тогда же появились первые отклики о еще не вышедшей книге. После выхода была еще одна публичная презентация. Вот то, что я действительно сделала. Трудно сказать, что это - «раскрутка» или начало жизни книги, когда происходит первая реакция аудитории - она еще не знает содержания книги, а только услышала сформулированную концепцию, но уже говорит: «Дайте!»
Могу добавить, что не ставила перед собой цели промоушна еще и потому, что мне интересно быть зрителем, наблюдать, как книга воспринимается. Я смотрю на общество, которое выдает на мою книгу определенные типы реакций, это дает ключ к его пониманию.
Думаю, что в успехе «Польових досліджень» (поскольку при существующих условиях это таки - о'кей - можно назвать успехом), сыграло роль, что многое из того, о чем в ней идет речь, было артикулировано в украинской культуре впервые. И я имею в виду не ненормативную лексику, за которую меня так клеймил Союз писателей, поскольку не я ее открыла и никаких приоритетов в ее использовании в украинской литературе у меня нет, sorry! В конце концов, я не знаю, что такое феминистическая проза, как этот роман часто называют. Зато я знаю, что такое антифеминистическая проза - так называемые женские романы а-ля «она задрожала в его объятиях». И я знаю, что такое проза, написанная женщиной, которая не стыдится своего пола и рассматривает его как составляющую своей личности, а не с точки зрения навязанных стереотипов. Сейчас к слову «феминизм» цепляются так же, как в 70-е к слову «национализм», когда слово «позаяк» вычеркивали как признак этого самого национализма. Если место женщины в мире не маскируется под архетипы берегини или девы-воительницы, классические для украинской культуры, под которые «стригут» всех, кого попало, то это просто женская литература, которая оценивается за критериями «хорошая» или «плохая», а не какими-то другими.
Литература не есть общечеловеческой, она имеет конкретные координаты во времени и в пространстве. Мы уже привыкли к определению «национальная литература». Но у нее есть и другие признаки, в том числе и половой. Пол - это не только тело, хотя оно тоже является существенной частью нашего естества и нашего сознания, - это еще и целая культура, в которой существуют опять же определенные правила игры для мужчин и для женщин, различия социальных ролей, различия в психологии. В мировом масштабе - к сожалению, не в украинском! - понятие «женской» прозы уже созрело и сформировалось, и можно сказать, что она таки отличается от мужской, действительно отличается, и даже стилистически.
… о рынке
Я ни в коем случае не планировала эту книгу раскладочной, как некоторые утверждают. Что такое нынешний дикий, ковбойский украинский книжный рынок, что такое книжное законодательство и как оно связывает книгоиздание по рукам и ногам, что такое криминальная, теневая сторона украинского книжного рынка и что в общем значит для автора продать свою книгу, часто не знают те, кто берется писать о таких вещах.
Украинская дистрибутивная сеть - порезанная, хаотичная, челноковая - все же существует. Правда, она «качает» сегодня в основном российскую книгу, и это понятно, поскольку, зная наше налоговое законодательство, можно снять все вопросы касательно этой проблемы. Есть закон соединенных емкостей, и при отсутствии языкового барьера абсолютно понятно, что откуда и куда будет перетекать. Это проблема, о которой надо не говорить, а кричать: когда Украинское государство будет защищать законодательно свою книгу?! А вопрос риторический, поскольку это государство не защищает своего товаропроизводителя нигде и никак, а «сдает» Украину на север, юг, запад и восток. Речь идет хоть о каких-то условиях, и даже не льготных, хотя принимая во внимание наше «проклятое прошлое», как любили говаривать большевики, нужны именно и только такие.
О каком бестселлере может идти речь, если sell - значит продавать? Кто, где, как будет продавать, если ему это невыгодно? Возможен ли украинский бестселлер? А возможен ли украинский литературный агент? У нас такой профессии нет! Просто-напросто нет! Это и есть ответ на вопрос. Если наша рыночная ситуация не породила такой профессии, значит что-то очень не в порядке. Не говорю уже о том, насколько сложными являются отношения «автор-издатель», такими же дикими и не рыночными, а базарными, как и все остальное. Весь этот бизнес основан на каких-то совершенно условных началах, юридически не регулируемых, ведь если, допустим, партнер в бизнесе подводит своего партнера, максимум, что можно сделать для своей защиты, это набить ему морду. Мы все пребываем вне правового поля. Есть лишь уговор, базируемый на взаимном доверии. Как сказал мне один знакомый издатель, и я ему за это поаплодировала как за наивысшее проявление доверия: «Я не буду говорить, что мы Вас не обманем, мы Вас, конечно же, обманем, но мы Вас обманем так, что Вы не будете обижены». И это действительно тот максимум, который издатель может сегодня автору пообещать, после чего автор вытирает слезы умиления и падает этому издателю в объятия. Это даже нормально, поскольку и на Западе литературные агенты не раз и не два надувают своих авторов, чьим трудом живут.
Для того, чтобы в этом море плавать, бедный автор - я это определила в процессе набивания шишек - должен одновременно осваивать несколько профессий, ведь для того, чтобы быть самому себе литературным агентом, нужно обладать определенным уровнем юридической компетенции (только лишь контракт - это такая «Марианская впадина», знание всех тонкостей которой - это уже половина дела!), а также самостоятельно обустраивать все паблик рилейшнз, тратя кучу сил и времени, к тому же нередко безрезультатно. Если такими вещами занимается литературный агент, все это - в его компетенции. 20% авторского дохода - его заработок, и он в ответе за мое время. Работа автора - сидеть и писать, а работа агента - продавать то, что автор написал - издателям, масс-медиа и всем другим, к тому же на самых выгодных условиях.
… о деньгах
Тема денег в контексте разговора об авторе и творчестве - отдельный, но довольно интересный вопрос. Я к деньгам отношусь спокойно. В свое время пережила «золотую лихорадку», к тому же в острой форме - за десять дней я прошла все стадии, которые у других часто забирают гораздо более длинный период жизни. Это было как проснуться: я помню день, место, время, когда я - вдруг - осознала несоразмерность времени, потраченного на гонку за деньгами, на протяжении которого ничего вокруг не видела, то есть свою энергию направляла в иное, чем нужно, русло, поняла, что это не стоит того, потому что я все равно не заработаю всех денег, которые печатает американский монетный двор.
При всей нестабильности, которую переживает эта страна, при всей хронической обеспокоенности деньгами, которые сегодня вроде бы есть, а завтра уже неизвестно, будут ли, при всем при этом с тех пор, с момента прозрения это - не моя проблема. Есть - хорошо, нет - тоже неплохо.
На сегодня я процентов на 85-87 живу на то, что получаю за свои тексты (хотя с поправкой: эти тексты могут быть не только в Украине напечатаны, но и с поправкой на поправку: в любой стране писатель не живет только за счет внутреннего рынка, и в этом нет ничего плохого), то есть практически это можно назвать профессиональным литераторством, и это действительно так. Понятно, что имя, когда оно уже есть, много значит, и это также показатель финансового успеха.
… об авторе, а также о командных играх, «силовых полях»
и книгах, которые читаются
Безусловно, для автора сегодня главной проблемой является законодательная политика, и это однозначно: покуда этот камень не отвалить - вода не потечет. Но это не значит, что не существует других проблем. Их можно сформулировать в общем - это отсутствие традиций гражданского общества, а именно - неумение людей при определенных обстоятельствах объединиться в команду для достижения конкретной цели, а в данном случае речь должна идти именно о командных играх. Один ты не продашь и десяти экземпляров. Я могу сказать, что со мной такая команда была. Сколько людей «играло», скажем, Андруховича - не для того, чтобы провести один литературный вечер «Бу-Ба-Бу», а для того, чтобы создавалась определенная репутация, - об этом пусть он говорит, я могу говорить лишь о людях, которые «играли» мою книгу. Пусть это все делалось на голом энтузиазме, но делалось! В принципе понятно, что вместо армии энтузиастов гораздо проще иметь одного агента-профессионала, который бы всем этим занимался, но так или иначе в самой культуре то, что называется «раскруткой» автора, без энтузиазма - будь то энтузиазм критиков, поклонников или еще кого-то - обойтись невозможно. В конце концов, книгу или автора, которые не создают вокруг себя «силового поля» энтузиазма, просто невозможно «раскрутить».
В этом контексте речь может идти еще и о такой особенности, как нежелание лидера, когда никто не хочет признавать чью-то приоритетную роль.
Что касается других авторов, то наверное многих из них можно было бы «раскручивать». Можно себе представить некий издательско-массмедиальный проект, скажем, «раскрутки» Андрия Кокотюхи, причем этот проект мог бы быть 100%-но коммерческим, выигрышным, прибыльным, но я не вижу людей, которые бы хотели этим заниматься. Возможно, на немногим менее массовом уровне можно было бы «сделать» и Владимира Диброву, то тоже не видно людей, заинтересованных в этом проекте. К тому же, речь идет не только о талантливо написанных текстах, но о текстах читабельных, а это не всегда одно и то же.
Что такое книга, которая читается? Интересны все жанры, кроме скучного. Книга должна завлекать, читаться без сопротивления (а сколько книг читается из профессионального долга!). Все великие книги и все просто хорошие книги стали такими главным образом потому, что их интересно читать. Это может быть Достоевский, это может быть Томас Манн, это может быть суперсложная литература, но ее объединяет одно - ее интересно читать. Хотя это, безусловно, тоже субъективный критерий, поскольку сразу же возникает вопрос, кому интересно читать? Например, «Доктора Фаустуса» интересно читать, вероятно, не каждому. Существует еще и такое понятие, как читательское гурманство. Но все это заложено в тексте, и текст либо такое гурманство в читателе поощряет, либо нет. Могу лишь повторить собственный критерий: если тебе интересно - до самозабвения - писать, то интересно будет и читать. Книги, написанные лениво - а это, к примеру, вся украинская соцреалистическая литература, за некоторыми исключениями, о которых мы все знаем - не читаются. Книга, которая не читается - это антилитература. Антилитературность многих (не говорю - всех) «тех» произведений, состоит в том, что это ложь или, как минимум, полуправда, в том, что люди говорили не своим голосом. Ми должны сегодня отойти от советской аномалии в отношениях «писатель-читатель». Книга должна читаться, еда должна есться, экономика должна быть экономной и т.д.
Читабельность книги - это рентгенограмма авторского процесса. Писательство - честная игра, именно поэтому я ее уважаю. Здесь невозможно схалтурить. Детективщик, если он создает хороший текст, тоже не халтурит, он просто выстраивает его по своим правилам. Пусть это шаблонный текст, который не выходит за пределы известного рядовому читателю, но даже в пределах этого известного текст таки действительно интересно читать.
В заключение
Что должен делать автор, чтобы его книги были прочитаны? Это вечный вопрос всей литературы, с тех пор, как существует литературный рынок, а книга воспринимается как товар. У нас никогда не было рынка литературы, в этом-то и проблема, потому что у нас нет никакого опыта. Инерционность нашего мышления просто поражает, а бормотание об элитарности и бытии-в-себе украинской литературы, для которой публика еще вроде бы не созрела, но со временем созреет - это просто непонимание того, что барьеров между писателем и публикой уже нет, это попытка спрятать голову в атмосферу некоей полудиссидентской тусовки, той кухни, где писалось для знакомых, читалось знакомыми, все это циркулировало в пределах определенного круга, в котором все друг друга расхваливали или знали, что этот-де - гений, а кто к этому кругу не принадлежал, конечно же, этого не знал, но считался ущербным. И эта ментальность сейчас проецируется на масштабы 50-миллионной нации. Абсолютная глупость! С другой стороны, можно для самоуспокоения сказать, что, согласно интересному наблюдению современных немецких писателей, в любой литературе - будь то японская или немецкая, французская или корейская - число читателей константно и составляет три тысячи (!). Вероятно, речь идет о категории настоящих, преданных, ревностных, тех, кто способен понять произведение и автора. Я этому верю.
Юрий Андрухович, поэт, прозаик
… об авторской «раскрутке»
и о критериях писательского успеха
У меня нет устоявшегося мнения по этому поводу. Точнее, я считаю, что в каждом конкретном случае это дело конкретного автора. Не так давно я с довольно большим интересом и даже молчаливым сочувствием наблюдал авторскую «раскрутку» «Польових досліджень з українського сексу». Подытоживая этот прекрасный перформанс, могу повторить старое как мир «отрицательный опыт тоже опыт». Лично для себя я, кажется, раз и навсегда определил, что круг моих читателей (в том числе и потенциальных) никогда не превысит примерно десяти тысяч. Это количество, которое не требует специальной «раскрутки». Они все равно будут отслеживать информацию обо мне, пока будут помнить. Поэтому для них хватит уведомления о том, что некий Ю. А., по слухам, дописал новую книгу. Либо - что вероятнее - переиздал старую. В связи с такой ситуацией критерием писательского успеха для меня является вовсе не рыночный успех его книги. Он просто невозможен в стране, в которой девять десятых читателей не возьмут написанной мною книги в руки только потому, что для них читать на украинском - это читать на иностранном. Люди начинают читать на иностранных языках только в случаях крайней жизненной необходимости - сдачи экзамена, выезда за границу, чего-то подобного. А чтение художественной литературы само по себе, ради наслаждения чтением, крайней жизненной потребностью не является, да и наслаждение пропадает. Поэтому никто не заставит себя читать книги на языке, которым не очень-то владеет и овладевать которым не очень-то собирается, если у него есть достаточно хорошего чтива на родном языке.
Критерием моего успеха как автора на сегодня был бы выход одной-двух моих вещей в переводе в нескольких странах Запада. Опять же - о коммерческом эффекте ни слова. Но определенный резонанс, рецензии, приглашения на презентации или престижные фестивали, читательская заинтересованность «тех людей» - вот, как по мне, действительно серьезные показатели. На сегодня этого успеха мной не достигнуто.
… о компромиссе
Объективно писатель, который хочет жить собственным творчеством, должен был бы осознавать, что такой компромисс неизбежен, поскольку он, писатель, жизненно заинтересован продать на книжном рынке как можно больше своих книг. На Западе существует также другой тип издателей - тех, которые не заигрывают непосредственно с рынком, пишут амбициозно и как правило убыточны для издателя. Но развитая система премий, стипендий, гонораров за выступления «в живую» дает возможность и им жить за счет собственного творчества. Для таких авторов «раскрутка» состоит в убеждении не массового читателя, а литературно-издательского истеблишмента и всякого рода меценатов, спонсоров в том, что это уникальный талант, его надо поддерживать во имя культуры, нации и т.д. А тогда уже остается подтвердить это каждым следующим произведением и так двигаться - от очередной премии до очередной стипендии.
Для меня никакого компромисса не существует, поскольку я пребываю за рамками какого бы то ни было книжного рынка. То есть я хочу сказать не то, что я такой «бескомпромиссный», а то, что никому никакой мой компромисс не нужен, никто у меня его не требует. И это не так уж и плохо.
… о бестселлерах, интеллектуальных и не очень
Если исходить из того, что «бестселлер» в изначальном понимании - книга, которая лучше всего продается, то я ради шутки мог бы еще нескончаемо множить типологию этого понятия. Прибавил бы сюда, к примеру, «бестселлер конкретного места». Скажем, в Киеве, на ул. Золотоворотской, 6, в помещении общества «Украина», есть такой длиннющий книжный стол, где одновременно может продаваться добрых несколько десятков названий украинских книг. Там в 1997 году бестселлером - я точно знаю - была моя «Перверзія». То есть о ней спрашивали, специально за ней приходили и - главное - ее больше всего покупали. Поэтому со всей ответственностью могу утверждать: не знаю, принадлежит ли моя «Перверзія» к жанру популярной литературы (хотя какая там у нее популярность!), или к «интеллектуальным» романам (хотя сколько там того интеллекта!), но что это «бестселлер Золотоворитской, 6» - я знаю наверняка.
Я мало знаю о бестселлерах-однодневках, точнее, я знаю только то, что они существуют, и это какой-то целый мир, который неизвестен мне, но и неинтересен. В то же время я безусловно отличаю от этого мира другой - целый ряд книжных позиций вместе с именами их - так и хочется сказать «роз» - с именами их авторов, которые стали мировыми бестселлерами последних десятилетий, изданы и переизданы на большинстве языков мира, и которые для меня лично - как для читателя - каждый раз становились знаменательными событиями. Бывают такие книги, которые становятся частью твоей биографии только потому, что ты не просто прочел, а пережил их.
… о читателе и праве на него
Никогда над этим не задумывался, но, думаю, прежде всего имеется в виду то, чтобы быть интересным еще кому-то, не только себе самому. В то же время и собой, наверное, нельзя пренебрегать. Ведь писательство является формой коммуникации. Оно предполагает не только высказывание, а и кого-то, кому это высказывание адресовано. Это все-таки послание. Тот, кто говорит, будто работает исключительно для себя, должен был бы замолчать - это значительно благороднее и с точки зрения постижения истин значительно чище, чем писательство. Я приблизительно представляю себе круг своих читателей, я знаю и узнаю эти лица, этот людской тип - даже если прежде никогда этой конкретной особы не видел. Чем я заслужил свое право на них? Не знаю, есть ли у меня право говорить об этом праве аж так собственнически. Допускаю, что каждому из этих (в идеале - десяти тысяч) людей во многих вещах не хватало какого-то такого собеседника как вот я. И вот мы нашлись. Но - я повторяю - это ограниченный круг. Оно не может расти вечно. Потому что я с годами открыл в себе чрезвычайно положительную черту - я, оказывается, в литературе никакой не профессионал! Я длительное время верил тем, кто говорил, будто я мастер, будто мое письмо профессионально и т.д. Но какой я к черту профессионал, если я не умею, не могу и не хочу написать, допустим, детектив или порнуху, или сценарий для мыльной оперы, или текст для шлягера? А я не умею, не могу и не хочу этого делать, потому как делать это мне было бы невыносимо противно, я возненавидел бы писательство и себя и все на свете. Потому я могу и хочу писать только так, как я люблю писать, как мне интересно, как мне в кайф. Поэтому я любитель. И это любительство, возможно, дает мне право на существование некоего круга таких же любителей, моих читателей.
Могу добавить, что во время написания каждого из романов я видел перед собой определенного человека. Конкретного и знакомого мне человека. Я будто каждый раз примерял текст к нему. Иногда это шло через полемику с этим человеком. Но главнейшей задачей было именно этого человека убедить. Я не могу открыть этих имен - все слишком сложно, к тому же иногда этот человек множился, обрастал двойниками, антиподами, перевоплощениями. И самое забавное, что после выхода романов в свет именно те люди, к которым они, романы, «примерялись», не изъявляли, скажу так, относительно них жгучего энтузиазма. Наверное, так и должно быть - ведь все это в действительности было лишь «моделированием» себя самого.
… о современной украинской литературе
и популярности
Я не могу назвать ни единого современного украинского писателя, который мог бы считаться «популярным». На мой взгляд, такая ситуация детерминирована ненормальностью языковой ситуации в нашей стране, о чем я уже говорил. Не может быть бестселлера (кроме «бестселлера конкретного места») на том языке, на котором не читают - это же аксиома.
Статистика, кажется, свидетельствует о том, что соотношение украиноязычного и русскоязычного населения у нас почти равно. Если даже это так - в корректность получения таких статистических данных я не слишком верю - то все равно вынуждены признать, что удельный вес «интеллигентного читателя» среди русскоязычных значительно выше. Даже та незначительная часть интеллигенции, которая все еще какие-то там книги почитывает, и является органически украинской, такой, которая сохранила язык, желает читать на русском, ведь еще в средней школе не без благотворного влияния родных учителей решила для себя раз и навсегда, что украинская литература - ограниченна, несовременна и неинтересна. Такая ситуация провоцирует многих моих коллег на презрение какого бы то ни было читательского мнения (больше всего его презирают и в самом деле те из них, кого читают меньше всего - тут, по крайней мере, есть взаимность!), а вместе с ним и таких понятий, как «бестселлер», «книжный рынок», «читательский успех». Они не являются участниками этой битвы, вместо этого, как сами в этом в основном убеждены, «разговаривают с Богом». А что остается?